Откровенно говоря, не знаю, что считать самым главным, определяющим в судьбе этого человека. Родился, вырос и всю жизнь, исключая годы службы в армии, прожил в Кировограде. Но разве не могут поставить это себе в заслугу тысячи других людей?
Еще в детстве испытал блеск звездной, говоря современным языком, славы. Но сам же и отказался от этой славы, от продолжения начатого пути. Хотя, с другой стороны, разве не могло случиться так, что этот звездный путь оборвался бы сам собой в роковые сороковые прошлого столетия?..
Как кировоградец испытал все, что выпало на долю жителям этого города — войну, оккупацию, рабский труд на оккупантов и постоянную угрозу угона в Германию. Но ведь и эти испытания выпали на долю тысяч и тысяч.
Всю свою жизнь посвятил одной, единственной профессии, в которой проработал 61 (!) год. Но всегда делал в ней больше, чем требовало простое исполнение своих функциональных обязанностей. Были периоды, когда совмещал фактически несколько смежных профессий и работал не щадя сил. Иногда на пределе и за пределом человеческих возможностей. Добивался признания, занимал вполне высокую по кировоградским меркам должность, но в один день написал заявление об уходе и перешел на рядовую работу.
Связан родственными узами с почетным гражданином Кировограда Михаилом Кандидовым — Михаил Дмитриевич женат на сестре героя этого повествования. Но жизнь одного и другого — это две разные истории. А их сходство — в одной фразе: если Михаил Кандидов называет себя недобитым (фашистами) танкистом, то Юрий Черняев, герой этого повествования, — чудом выжившим полиграфистом.
ИСПОВЕДЬ ЧУДОМ ВЫЖИВШЕГО ПОЛИГРАФИСТА
Скромность и трудолюбие — вот, видимо, отличительные черты характера Юрия Черняева. «Надо» — главное слово в жизни. То, что нужно для дела, должно быть сделано безоговорочно. Устал ты или нет, кончился ли твой рабочий день — «надо». Не ради наград, похвал или благодарностей — во имя этого коротенького слова «надо». Но и то, что делал он для себя, когда выдавались минуты досуга (он и тогда не мог сидеть без дела), сделано точно так же — на совесть. Вся мебель в квартире сработана его собственными руками. На стенах висит чеканка, сделанная и подаренная «недобитым танкистом» Михаилом Кандидовым в те времена, когда тот работал художником-оформителем. Кандидова Юрий Черняев любит не просто как родственника, мужа младшей сестры. Михаил Дмитриевич для него — человек-праздник, человек, который, даже попадая под нож хирурга, шутил, что ничего ему нигде не отрезали — наоборот, прирастили. Тот же оптимизм свойственен и самому Черняеву. И истоки этой черты характера нужно искать еще в его детстве.
«Братья Рустон»
«Рос я худым, легким, жилистым и чересчур храбрым, — вспоминает о себе Юрий Черняев. — Бросался в воду со скалистых берегов в опасных местах, не боялся высоты. Видимо, самой судьбой было предназначено мне стать воздушным гимнастом».
Родился он осенью 1929 года, а в семь лет начал свою трудовую деятельность и стал воздушным гимнастом — одним из трех «Братьев Рустон». На самом деле «Братья Рустон» не были братьями. Николаю Козакову, артисту кировоградской филармонии и дяде Юры Черняева, приглянулся крепкий и смелый мальчишка, и он позвал его в номер. Третьим «братом» был гимнаст Иван Чепилов. Иностранный псевдоним был, разумеется, манком для зрителя. Но еще большим манком было участие в номере семилетнего мальчика. Успех он вызывал ошеломительный. Кульминацией трюка был тот момент, когда Юра начинал вращение на 12-метровой высоте. Трюк исполнялся на специальной конструкции, что называется, «без рук»: юный артист выполнял вращение, закусив «зубник», а случалось, держался зубами и за обычную веревку, завязанную узлом. Чаще всего выступали «братья» на открытых площадках, объездили со своим номером всю Кировоградскую область. Юрий Иванович и по сей день хранит не очень четкий фотоснимок, сделанный в день выступления в облвоенкомате перед призывниками. Выступали на предприятиях, в Городском саду. Когда вращение превращалось в сплошное мелькание, вспоминает Юрий Иванович, женщины не выдерживали и кричали: «Прекратите мучить ребенка!»
С успехом прошли трехмесячные гастроли в Одессе. Здесь «братья» выступили, в частности, и на первомайском параде. Педагоги охотно отпускали мальчика из школы на гастроли в любое время: его отлучки на успеваемости не сказывались. Фактически он даже опережал по знаниям своих сверстников. А дело заключалось еще и в том, что мальчику было чрезвычайно интересно наблюдать, как делает уроки его старший брат, и он невольно, на лету, впитывал те знания, которые при других обстоятельствах получил бы в школе только через два года.
Но вот самому Юре начала постепенно надоедать гастрольная жизнь: взрослое общество, питание в ресторанах, заочная учеба по учебникам. Он, мальчишка, просто скучал по дому. Ему уже не лез в горло белый хлеб с толстым слоем сливочного масла, который ему обязательно подсовывали за едой: ешь, тебе нужны силы для трюка. И однажды он «забастовал». Сказал — все, хватит, больше выступать не буду, я учиться хочу…
«Ахтунг! Цурюк!»
Но недолго пришлось ему учиться по-настоящему. Ушел из жизни отец. И грянула война.
Всякого, кто не трудился, оккупационная власть объявляла саботажником. Даже подростков. Вылавливала «саботажников» жандармерия с бляхами на груди. В конце концов сцапала и Юру. Работать его заставили в Горсаду, приставив к волам немецкой породы — здоровенным, как слоны. Работал на огородах, в саду. Не дай Бог было опоздать на работу или сделать что-то не так. Случалось, что попадал в полицейский участок, расположенный рядом с его домом. Но, как правило, спасала былая слава циркача — отпускали, потому что помнили уникального мальчика из группы «Братья Рустон». Но и не только поэтому. Даже в полиции, говорит Юрий Иванович, были люди, внедренные подпольем. Они любым способом старались помочь любому попавшему в беду.
Но однажды Юра влип всерьез. Целые сутки провел на площадке, куда сгоняли людей для отправки в Германию. Помог ему немец-переводчик. Юра показал ему вдоль длинной улицы: «Дяденька, вон там, где подвода стоит, там мой дом. Меня мама ждет и братишка младший — мы в село уезжаем. Помогите мне с ними уехать».
Немец подошел к коменданту, заговорил по-своему, убеждая, но комендант остался непреклонен. И тогда переводчик, улучив момент, просто кивнул часовому: отпусти…
Старшему брату Николаю не повезло — его угнали-таки в Германию. Освобождение ему принесла Красная Армия. Там же, в Германии, его мобилизовали, домой вернулся, когда отслужил положенный срок. И, в общем, это было самым главным — вернулся!..
А Юра, едва наши войска освободили Кировоград, начал работать. В этом свою роль тоже сыграло слово «надо». На его иждивении были младший брат и мать с подорванным здоровьем.
«От Советского Информбюро…»
Так получается, что не он выбрал себе работу, — работа выбрала его. И на всю жизнь.
Юра присоединился к семье Шевченко, которая до войны работала в областной типографии: отец — слесарем, дочь — переплетчицей, сын — учеником. Пошел вместе с семьей Шевченко поначалу, чтобы вроде бы посмотреть, что осталось от типографии на углу улиц Тимирязева и Декабристов.
«Здание было взорвано, — вспоминает Юрий Иванович, — из подвалов валил дым — горела газетная бумага, разбросанные шрифты расплавлены. Мы выискивали все, что могло пригодиться в дальнейшем, — моторы, электропроводку, детали и узлы машин… Где вы сегодня найдете людей, которые стали бы работать раньше, чем их директора, инженеры и бухгалтеры, не говоря уже об управлениях по печати и издательствах?..»
Стоит ли удивляться, что типография попала в число первоочередных объектов, которые начала возрождать освобожденная от оккупантов Кировоградщина?
«Пресса считалась самым сильным и дальнобойным оружием партии, — вспоминает Юрий Иванович далее. — Первым явился возрождать полиграфию области редактор газеты “Кировоградская правда” Петр Иванович Шагин. Из освобожденных районов и партизанских отрядов завозили оборудование, существовавшее еще со времен революции — печатные станки типа “Либерти” и “Бостон”. Они приводились в действие вручную или ногами. Это было важно, поскольку электростанция была выведена из строя. Даже газетную большеформатную машину приходилось вращать вручную — до седьмого пота. Очень скоро на эту изнурительную работу стали брать пленных немцев. Зато выпуск первого номера газеты и сводок Совинформбюро стал настоящим праздником для всех, кто собирал первые строки газет и делал первые оттиски листовок. Никто не щадил себя и своего времени для этой работы».
В 1944 году Юрий Черняев из учеников перешел работать в штемпельно-граверный цех областной типографии. Шло восстановление разрушенного войной народного хозяйства, а приметой тому стал массовый заказ печатей и штампов для деловых бумаг, без которых не могли обходиться ни одно предприятие, ни один колхоз. Очередь на их изготовление, по воспоминаниям Юрия Ивановича, растягивалась до полугода, но было слово «надо». Наставник Юры Григорий Антонович Максимов был переведен на более ответственный участок — внедрение механизированного набора в линотипном цехе (а со временем он стал директором областной типографии). И многочисленные просители обращались к юному рабочему, фактически — мальчишке. Сам батюшка пришел с просьбой, приехали люди из другой республики, начальник ЗАГСа очень просил — ведь число свадеб растет с каждым днем. Приезжали из районов — у кого дети дома остались, скотину кормить надо. И он говорил: оставайтесь, к утру сделаю. Поэтому ночами работал почти постоянно, по трое суток, случалось, не спал. А если удавалось выкроить время для сна, то ночевал под полиграфическим прессом.
— Взяток не брал, — говорит он, явно соотнося тогдашние времена с сегодняшними.
Да и о каких взятках могла идти речь в то время?! А ему комсомольская совесть не позволяла отказать кому бы то ни было — даже батюшке…
За советскую Родину
В марте 1950 года его призвали в армию и отправили служить в Вену — в Центральную группу войск.
В Вооруженные силы отправился уже не мальчишка, а высококлассный полиграфист, специалист своего дела. Поэтому, в общем, не приходится удивляться, что и в армии ему нашлось дело по специальности: Юрий Черняев стал начальником дивизионной типографии 13-й гвардейской механизированной дивизии.
Типография печатала дивизионную газету, а потому воину и там хватало дел с головой. Фактически он и жил в типографии, ночевал в ее стенах, дыша свинцовыми испарениями и запахами типографских красок. Вредно, опасно для здоровья? А думал ли он тогда об этом? Неожиданные новые горизонты открылись перед ним. Человек, который из-за войны и необходимости трудиться после освобождения Кировограда так и не получил систематического образования, вдруг сам начал писать. Посылал свои заметки и в окружную газету. Его печатали. Да не просто печатали — ставили в пример, призывали солдат срочной службы равняться на Юрия Черняева, истинного патриота своей советской Родины.
У бывшего воздушного гимнаста открылся дар слова. Видимо, это был тот талант, который называется природным и который, если его нет, не может дать никакое образование.
А в 1953 году, закончив службу, Черняев вернулся в Кировоград.
«Щодня — творчiсть»
Заголовок этой главки взят с плаката, выпущенного областным управлением по прессе и посвященного верстальщикам Кировоградской районной типографии Юрию Ивановичу Черняеву и Ольге Васильевне Щербине. «Если бы существовал советский вариант Книги рекордов Гиннесса, — шутит Юрий Иванович, -то там и мне могло бы найтись место».
Карьера вчерашнего военнослужащего Советской Армии развивалась стремительно. Менее года он проработал наборщиком-верстальщиком районной типографии и занял пост ее директора. Фактически же ему приходилось совмещать сразу несколько должностей, в том числе связанных с выпуском газет колхоза им. Шевченко в Первозвановке, колхоза «Украина» в Черняховке, колхоза им. Ульянова в Северинке и колхоза «Красное знамя» в Клинцах. Приходилось, вспоминает он, заниматься и вычиткой, и редактированием, и — вновь, как и в армии, — писать самому. Ежемесячно выпускал и листовку «Итоги соревнования колхозов». Данные для нее собирал через статуправление и по телефону.
Но будет неправильно сказать, что полиграфист превратился в журналиста. Одновременно лежали на нем и все хозяйственные вопросы типографии. И технические!.. Сегодня он с гордостью говорит, что первый бумагоразматывающий станок с изменяющимся диаметром барабана был изготовлен на базе управления кинофикации для районной типографии, а уже затем распространен по области. Первая верстальная рама с нарезными зажимами (по австрийскому образцу) тоже была изготовлена в районной типографии. И так далее. А автором многих новшеств выступал сам Юрий Иванович.
Однако в конце концов что-то не заладилось у полиграфиста с начальником издательства. По воспоминаниям Черняева, тот был словно бы обломком старого времени — того, когда колхозники еще не имели паспортов и были полукрепостной рабсилой. По словам Юрия Ивановича, начальник издательства не раз даже высказывался вслух, что стоило бы отобрать у Черняева паспорт и отправить в колхоз, где ему самое место. Впрочем, пишу об этом не для того, чтобы бросить в кого бы то ни было камень. Просто этим Юрий Иванович объясняет свое решение, принятое в 1970 году, уйти из районной типографии на должность наборщика в войсковую часть 42346, которой он отдал последующие 35 лет своей работы.
За пятью ничего не говорящими непосвященному цифрами после букв «в/ч» пряталось глубоко засекреченное Отдельное конструкторско-технологическое бюро Ракетных войск стратегического назначения. Оно, ныне не существующее, само по себе заслуживает особого повествования, для которого еще не пришло время. Его офицеры носили форму ВВС, достаточно привычную для авиационного в прошлом Кировограда. Труженики в штатском, когда их спрашивали о месте работы, отвечали малозначительно: да так, дескать, в одной в/ч. Если сильно наседали, отмахивались: на авиаремонтном заводе. На самом деле были у ОКТБ вполне серьезные собственные разработки, а его конструкторская, технологическая и другая документация выпускалась не только «в синьках», но и типографским способом. И, видимо, лишним будет говорить, что Юрий Иванович в течение 35 лет был здесь на своем месте.
«…как церковная крыса»
Среди наград ветерана — медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «Ветеран труда», медали к годовщинам Победы. Но — на самом деле! — это далеко не тот заслуженный итог. Юрий Иванович с горечью понял это, когда оформлял пенсию.
Из трудового стажа выпал 1944 год, когда, возможно, просто никто не думал об оформлении нужных бумаг или, повторяя слова самого Юрия Ивановича, «люди стали работать раньше, чем их директора». Не сохранились в архиве данные за три последних месяца 1945 года и за весь 1946 год. Пусть даже невелик был бы их вклад в общий размер пенсии, но их нет. Всю жизнь проработал (и как проработал!) на вредном производстве, но наступление на права рабочих этой профессии произошло даже не вчера, а еще тогда, когда государство посчитало, что им незачем выдавать молоко за вредность. («Подпольщиков-печатников, — вспоминает Юрий Иванович исторические факты, — царская охранка вычисляла по серому свинцовому налету на зубах».) Не зачли ему и работу, которую он делал, выпуская колхозные многотиражки. Пытался он доказать, что достойный труд на протяжении шести десятков лет требует и достойной пенсии, писал президенту Кучме и в органы социальной защиты, а в ответ получал одни формальные отписки.
Как ветерану войны было ему дано и право на бесплатный проезд. Однако когда года три назад собрался он съездить к дочери на Сахалин, то выяснилось, что всех его льгот хватает только до… Харькова, а дальше — за свой счет. Стиснул ветеран зубы, собрал все свои сбережения — и поехал. Как он говорит, стыдно было самому себе в глаза смотреть, что беден, как церковная крыса.
Вот такая жизнь и такой итог. На этом можно было бы поставить точку, но сегодня в троллейбусе оказался я свидетелем громогласного спора между ветеранами по поводу того, вернут им или нет их вклады, замороженные в Сбербанке. А больше всего понравилось их обещание дожить до этого времени.
Доживите, дорогие наши старики! И не только до возвращения вкладов, но и до того дня, когда государству хватит мудрости достойно оценить ваш труд.