Ада Роговцева: «На земле люблю всё»

Потрясающая актриса, мудрый человек, красивая женщина, Ада Роговцева в течение двух часов была откровенна с кировоградским зрителем, пришедшим на ее творческий вечер в областную филармонию.

Это был удивительный воскресный вечер. Ада Николаевна говорила, говорила, говорила – на русском и украинском. Она презентовала свою книгу «Свидетельство о жизни», которую кировоградцы в фойе филармонии буквально разметали. Это книга-воспоминания, над которой женщина работала в течение десяти лет. Работу над написанием и изданием книги прервала смерть сына, но Ада Николаевна благодаря дочери смогла совладать с собой и закончить работу.

В книге актриса вспоминает о многих людях, с которыми ей посчастливилось дружить, работать, сниматься. О некоторых из них она рассказывала со сцены. На экране было продемонстрировано несколько фрагментов из фильмов и спектаклей с участием актрисы. Хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался. Ада Роговцева вспоминала, читала стихи, вызывала смех, аплодисменты, слезы. Она цитировала известных людей, хотя цитировать надо ее…

«Стою перед вами я, артистка, якій сімдесят сім років, яка прожила життя ще в Радянському Союзі, після того – довге життя, бачила різних людей, працювала в різних країнах і містах, працювала російською й українською мовами. І сьогодні говоритиму двома».

«Когда я снималась в Питере, лет двадцать мне было, тогда только появился Андрей Платонов, запрещенный автор, замечательный писатель. Я у него вычитала слова и зацепилась, схватилась за них и помню до сих пор это его высказывание: “Каждое сердце разное с другим: одно, получая добро, обращает его целиком на свою потребность, и от доброго ничего не остается другим; иное же сердце способно и злое переработать, обратить в добро и силу – себе и другим”. Мне кажется, это работа актерская, работа человеческая, потому что нет таких путей, чтоб вышел – солнышко светит. Бывает и снег, и дождь, и, и, и…»

«Я поет несправжній. Але якісь думки, слова складаються, римуються, і в мене народжуються віршики.

Загляда у вікна дощ осіннім сумом,
Промовля: “Ще діждеш світлої пори.
Тож виходь під дощик – і в дорогу, ну-мо!
Вгору й тільки вгору, ще не час згори”.
Ще розмочить осінь в серці горя грудку,
Під плащем любові душу проведи.
Не піддайся холоду і смутку,
По стежині росній наноси води.
Піч топи і грійся віршами й піснями,
Що вітри-поети в хату принесуть.
Тож кохай і віруй, віруй до нестями,
І не буде вбогим твій осінній путь».

«Зараз ми всі знаходимося в депресійному, тяжкому стані. І щоб якось триматися, гідно триматися (тому що Господь не дав нам змоги розповзатися, розтікатися, треба триматися, відстоювати), я звертаюся до себе і до людей:

Ми можем любов покалічить,
Якщо на колись відкладем.
І вже не купить, не позичить
Цей ніжний і болісний щем.

Скільки зараз ненависті на світі! Скільки непорозумінь! Скільки конфлактів, крові і біди! І все це від того, що люди вітрачають цю необхідність любовного щему один до одного, до світу, до людей, до суспільства, до цієї прекрасної планети, яка так ненадовго нам дається для життя».

«В Киев из Глухова я приехала сразу после войны. Когда после окончания школы я пришла в театральный институт поступать на украинский актерский факультет, я по-украински говорила неприлично. Да простят меня мои дорогие, любимые, золотые люди, которые сейчас говорят: “А мы хотим говорить по-русски!” Я им отвечаю: “Ну, так говорите же по-русски. А не так, что вас русские не могут слышать и презирают”. Потому что любой язык требует его знания, требует усилий, требует того, чтобы отвечать культурному уровню этого языка. Нельзя плохо говорить на любом языке. Это отвратительно. Нельзя кичиться безграмотностью, незнанием. Это стыдно».

«Я призываю всех, у кого есть возможность, брать карандаш и записывать то, что произошло. Вот сегодняшний день я запишу. Потому что я проснулась в вашем городе, во дворе гостиницы – церковь, и бьют колокола, и стоит Ангел, и летит море птиц. (Мой сын называл их “черный снег”). И этот черный снег летит, летит, летит и, слава Богу, пролетает мимо. Это было сегодня, это было со мной. Я уеду – забуду. А запишешь – это останется или для тебя, или для тех, кто будет после тебя».

«У мня нет денег. Почему? Потому что все, что зарабатываю, я отдаю. Честное слово. Всю жизнь. Я не могу спрятать, когда у кого-то нет на кусок хлеба. Если кому-то надо на выпендреж – я не дам. А если на кусок хлеба или на лекарства, я сгорю, воспламенюсь, я умру, если не помогу. Таким был и Кость Петрович Степанков. Поэтому я должна была о нем написать. И написать то, что знаю только я. В результате появилась книга “Мой Костя”».

«Те, що відбувається зараз у нас, коли розходяться сім’ї, коли втрачають багаторічну дружбу через політичні нестиковки… Мені здається, що нам треба бути більш терплячими, більш інтелігентними. А інтелігентна людина та, яка сумнівається. Треба трішечки посумніватися, чи маю я право іншу людину брати за глотку або брати автомат і стрілять в неї».

Свой творческий вечер в Кировограде Ада Роговцева, перед тем, как ее задарили цветами, закончила чтением последней страницы из своей книги «Свидетельство о жизни»:

«Была, по словам родителей, толстым ребенком с ямочками на щеках. Улыбалась круглосуточно. Была не надоедливой, уступчивой. Никогда никто не обидел. А может быть, в силу характера не помню обид. И сейчас не держу зла на обидчиков. Забываю. Облегчает жизнь.

До сих пор мороз по коже от воспоминаний, как мыла места общего пользования в нашей коммуналке. Я брезглива патологически, и превозмочь это отвращение стоило сил. Сейчас, когда в гостинице вижу тележку с моющими средствами, с резиновыми перчатками, думаю: “Вот бы эту роскошь в мое детство…”

Была максималисткой. Рьяно отстаивала справедливость, добро, целомудрие. Но влюбилась в институте в педагога. Он ушел из семьи и оставил маленького ребенка. Это была любовь. Говорят, она всегда права. А чувство вины не оставляло меня всю жизнь.

Не люблю разборок, ссор, скандалов и всю жизнь пытаюсь всех унять, умаслить, передурить – только бы было тихо. Сама взрываюсь редко, но, говорят, страшно – зверею. Знаю это в себе, боюсь таких проявлений. Прощения просить не стесняюсь, от других извинений не требую.

Старость принимаю трудно – злит фигура и лицо. Хочется, чтобы глаза видели, как раньше, и зубы кусали, что хочется. Это нелепо, но мысли об этом постоянные.

Любовь. В детстве любила всех, восхищалась всеми. Костю полюбила, как будто второй раз родилась. Пришло счастье рядом с бедой – Костин туберкулез. Сразу стала очень взрослой. Читая старые свои дневники, вижу, что всегда было мне тревожно. Странно, но не вспоминаю, что была бедна. Огорчалась, что нечего надеть, но как-то по касательной, не зацикливаясь.

Есть люди, умеющие носить славу, как фрак, как бальное платье. А есть феномены, которые носят ее, как ватник или старую поношенную спецовку. Хейфиц называл меня артисткой не для праздников. Легко одалживала, но отдавала в срок. Легко и часто даю взаймы, легко и часто забываю, кто что должен.

На земле люблю все: каждую травку, каждый листик, и росу, и изморозь, дождь и снег… Солнце – моя потребность. Ночей побаиваюсь, темноты не люблю, глубин не люблю: морских, подземных. Только людские. Принимаю и отпускаю людей легко. По умершим тоскую мучительно. Захлебываюсь любовью к детям и внукам.

Рожала легко, быстро, не создавая проблем ни себе, ни окружающим. Сын – февраль, дочка – март. С 11 февраля, со дня рождения моего сына, для меня начинается обостренное восприятие жизни. Костик – тюльпаны, Катя – гиацинты. Цветы люблю все на свете. Особенно маленькие кровиночки в траве, крохотные, их и не сорвешь.

Очень люблю, чтобы было чисто. В стерильности никогда не жила, но всегда мыла, чистила, мела. Не знаю, сколько у меня чего в доме: белья, посуды… Не потому, что много, а потому что не люблю считать. Ни сколько было ролей в кино, в театре, на радио, ни сколько творческих встреч».

Подготовила Елена Никитина, фото Елены Карпенко, «УЦ».