Всю жизнь лечиться люди шли к нему,
Всю жизнь он смерть преследовал жестоко
И умер, сам привив себе чуму,
Последний опыт кончив раньше срока.
Константин Симонов,
«Всю жизнь любил он рисовать войну…»
Во второй строфе стихотворения «Всю жизнь любил он рисовать войну…» о людях, в буквальном смысле отдавших жизнь работе, Константин Симонов пишет о нашем земляке Ипполите Александровиче Деминском, враче, который своей смертью доказал, что чуму переносят грызуны.
Сегодня профессию врача трудно назвать опасной, проведение анализов мы не воспринимаем как подвиг, а эпидемии чумы, которой до сих пор ежегодно заражаются тысячи людей на Земле, кажутся чем-то очень далеким. Но на самом деле последняя эпидемия чумы была в 2013–2014 году на Мадагаскаре. Там заболели около двухсот человек, умерли 79. Масштаб мадагаскарской эпидемии, конечно, не сравним с пандемиями чумы, которые уносили сотни миллионов (!) человеческих жизней. А там, где были больные, были и врачи, которые не только лечили, рискуя заразиться, но и пытались найти причину, понять, откуда берется чума.
Справедливости ради надо сказать: гипотеза, что люди заражаются чумой от грызунов, существовала и до Деминского, но он, сделав перед смертью все необходимые анализы и оставив распоряжение «Труп мой вскройте, как экспериментальный случай заражения человека от суслика», подтвердил ее. Смерть Деминского полностью изменила принципы борьбы с эпидемиями (до этого специальные отряды сжигали целые села, считая, что инфекция остается на всех предметах, к которым мог прикасаться больной, и даже в стенах дома, где он жил).
Для нас имя Ипполита Деминского, как и имена многих других выдающихся земляков, открыл кировоградский краевед Владимир Босько. В его «Историческом календаре Кировоградщины на 2015 год» размещена статья «Двобій з чорною смертю», в которой автор пишет, что случайно наткнулся на биографию земляка, о котором раньше даже не слышал, и удивляется, сколько людей, известных во всем мире, остаются неизвестными у себя на родине. Деминский – один из таких людей. Безусловно, он довольно известен в Астраханском крае, где лечил заболевших холерой и чумой по хуторам, проводил исследования в передвижных лабораториях, заразился и умер. Но и мы можем гордиться тем, что врач, отдавший жизнь, чтобы человечество могло победить страшную болезнь, родился здесь, в Новомиргороде, в 1864 году в семье ветеринарного врача Александра Яковлевича Деминского.
Корни чумы
К сожалению, никаких сведений о жизни Деминских в Новомиргороде нам найти не удалось. Вскоре семья переехала в Астрахань.
Глеб Голубев в книге «Заболотный» (серия ЖЗЛ) пишет: «Только уже потом, стороной, от других мы узнали подробности нелегкой жизни Деминского. Он рано потерял мать и отца, учился на медные гроши. В Казанском университете ему дали небольшую стипендию; потом молодому врачу пришлось ее отрабатывать в самых глухих уголках Астраханской губернии, куда добровольно никто не хотел ехать.
И эта глухая уездная жизнь, погубившая так много молодых талантов, о чем с такой горечью говорит доктор Астров у Чехова, не засосала его, не сломила. Он не спился и не стал равнодушным циником. Деминский в каждой убогой степной дыре, куда его забрасывала прихоть равнодушного начальства, не только образцово налаживал медицинскую помощь, но и ухитрялся заниматься научной работой. Его интересовали и геология, и ботаника, увлекала смелая идея облесения сыпучих Рынских песков.
И это не были просто увлечения дилетанта, любителя. За работы по изучению почвы, климата, подземных вод и растительности астраханских степей Академия наук в 1898 году приняла Деминского в число корреспондентов своей главной физической обсерватории.
Деминский внимательно следил за всей научной литературой и сразу заинтересовался гипотезой Заболотного (имеется в виду как раз гипотеза о том, что люди заражаются чумой от грызунов. – О.С.). Втроем мы обсуждали ее долгими зимними вечерами, прерывая беседы только для очередных обходов больных».
Несколько месяцев Деминский проработал в Астрахани. Но вскоре его назначают врачом второго участка Внутренней Киргизской орды, а затем дают место санитарного врача. В июне 1891 года Деминский, оставив в Астрахани семью, уезжает работать на Баскунчак, в больницу для рабочих соляных промыслов.
В докладной записке из Баскунчака в Астрахань Деминский писал: «При существующих условиях район действия больницы промыслов простирается с одной стороны на 8, а с другой на 15 верст. При малом числе кроватей класть больных совершенно не представляется возможным. Поэтому больным с острым расстройством желудка, нарывами, лихорадкой и т. п., которые нуждаются в ежедневной помощи, приходится туда и обратно проходить пешком до 30 верст в день – расстояние, которое трудно пройти и здоровому человеку, в особенности в жаркое время.
На крайнюю недостаточность медицинского обслуживания точно указал 1891 год. Эпидемия цинги, появившаяся весной данного года, тянулась очень долго и дала большую смертность именно благодаря почти полному отсутствию средств оказания помощи больным. Появившиеся вслед за тем эпидемии холеры и чумы унесли еще сотни жизней. Вследствие такого положения дел я собрал соледобывателей для обсуждения мер организации постоянного медицинского обслуживания рабочих на промыслах…»
Для обеспечения постоянного медицинского обслуживания на промыслах И. А. Деминский предлагал в каждом районе приозерья открыть фельдшерские пункты, в поселке построить больницу на 50 коек. Для осуществления своего проекта он предлагал, чтобы каждый солепромышленник внес по 1/100 копейки с пуда добытой соли.
Далее в докладной сказано: «…солепромышленник Типков, посчитав, что ему в год нужно вносить 80 рублей, возмутился и сказал: о чем мы толкуем? В степи голодающих немало, придут новые. Это же грабеж, 80 рублей! Нет, это невыгодно. (…) Некоторые заявили, что согласия трудно добиться вследствие невыгодности дела. Постановили: отклонить меру, предложенную в докладе врача Деминского о постоянной медицинской помощи рабочим, за невыгодностью». (Цитируется по книге Германа Моторина «Озеро Собачья Голова»).
Организовав больницу в Баскунчаке, Деминский возвращается в Астрахань и занимается уже только инфекционными болезнями, выезжая на каждую эпидемию чумы, холеры, тифа, которые в степи случаются с завидной регулярностью. Этот период жизни Деминского подробно описан в книге «Жизнь побеждает». Автор книги – Александр Шаров, настоящее имя которого Шер Нюренберг, вероятно, состоял в дальнем родстве с Амшеем Нюренбергом (что наводит на мысль: уж не являются ли кировоградские Шаровы потомками елисаветградцев Нюренбергов?). Шаров – детский писатель-фантаст, и две научно-популярных книги о борцах с чумой «Жизнь побеждает» и «Против смерти» (Шер Нюренберг получил биологическое образование) он тоже написал для школьников: «Потом приходится бросить все. В ста километрах, в киргизском кочевье, – эпидемическая вспышка. Подозрение на чуму. Впрочем, он приезжает слишком поздно. Пока в Астрахань шло сообщение о болезни, пока там думали, кого из немногих работающих вблизи врачей послать в кочевье, пока, наконец, скакал к промыслам нарочный, останавливаясь передохнуть в редких придорожных трактирах, болезнь выкосила все население юрты – семь человек – и исчезла.
Вокруг – степная пустыня. В юрте, под простыней, обильно смоченной сулемой, лежат трупы. Из живых только доктор Клодницкий, приехавший накануне из Астрахани с двумя санитарами.
В два часа ночи они кончают работу. Теперь здесь ничто не напоминает о человеческом жилье – все сожжено. Еще несколько порывов ночного ветра – и даже пепла не останется, даже запах гари исчезнет.
Спать не хочется.
Пока санитары кипятят чай, Клодницкий медленно говорит:
– Вот и еще одну “победу” одержали. Так, что ли? Бродит чума по здешним местам на привязи в тысячу верст от кочевья к кочевью, кружит, а мы по ее следам – похоронной командой. Чумная свита… Когда же мы найдем истоки болезни? И найдем ли?
– А как вы относитесь к высказываниям Заболотного о значении грызунов в распространении чумы? – спрашивает Деминский.
Клодницкий не торопится с ответом.
– Что же вам сказать? – говорит он наконец. – Ведь все это – гипотезы, а подтверждения им мы в наших местах столько времени не можем найти, что невольно возникает сомнение – найдем ли когда-либо. Искать будем, это долг наш, но найдем ли?
(…)
Из множества болезней, с которыми он встретился за последние дни, две самые опасные связаны корнями с этими местами, как бы вросли в них. Корни холеры тянутся к волжским протокам, корни чумы уходят в степь. Нужно проследить эти корни, чтобы рассечь их.
(…)
Теперь, в месяцы и годы после приезда с промыслов, жизнь Деминского определяется вспышками чумы. Это становится основным делом его жизни. Приходит извещение, и через степь к месту тревоги мчится отряд врачей и санитаров. Как тогда на кургане, сжигаются все вещи, принадлежавшие больным, сжигаются трупы, словом – совершается все, что рекомендует наука. А болезнь проходит через огонь, появляется вновь за сто или двести километров.
После работы, измученный, но не опечаленный, а скорее разгневанный бесполезностью принятых мер, Деминский пишет друзьям в Астрахань: “Кричите, что мы делаем совсем не то, что огнем чуму не истребить. Не стражник и санитар, а эпидемиолог должен разгадать загадку чумы”.
Крик тонул в степных пространствах.
В Астрахани считали, что стражник, санитар и огонь – это все, чего достойна чума. Господин губернатор на совещании, несколько видоизменяя привычную формулу, произнес:
– Огнем и строгостью-с!»
Встреча с Заболотным
Знакомство с руководителем чумного фронта, будущим академиком Даниилом Заболотным, автором гипотезы о том, что чуму распространяют грызуны, который приехал в Приволжье в 1900 году во время одной из эпидемий, безусловно, стало судьбоносным для Ипполита Деминского.
Глеб Голубев пишет: «Нашу неторопливую беседу прервал скрип снега под быстрыми шагами. Сопровождаемый совсем выбившимся из сил мальчонкой, к нам подходил невысокий коренастый человек в ушанке. Очки в простой железной оправе, маленькая бородка, на усах курчавится иней.
– Здравствуйте. Врач Деминский, Ипполит Александрович, – представился он.
Так на заснеженной дороге под морозными звездами познакомились мы впервые с замечательным человеком, чья героическая жизнь и трагическая гибель навсегда вошли в историю борьбы с “черной смертью”.
В теплой избе, отпаивая нас чаем, Деминский рассказал, что всего заболевших во Владимировке двадцать шесть человек, одиннадцать из них уже умерли. Удастся ли отстоять остальных, пока не ясно. Чума бубонная, так что сыворотка может принести пользу.
– Особенно плоха Лена Мельникова, – сказал он, протирая очки. – И признаться: ее больше всего жаль. Совсем молодая, всего девятнадцать лет, да к тому же беременная, ждала сына… А надежды почти никакой…
(…)
Наутро Ипполит Александрович повел нас по деревне. Она была довольно большой, но какой-то страшно неуютной и неустроенной. Хатки с покосившимися соломенными крышами, на улицах ни деревца.
– С водой тут скверно, – пояснил Деминский. – Рядом Волга, Ахтуба, а тут настоящая пустыня, солончаки, ничего не растет. Колодцы приходится копать на глубину чуть ли не восемнадцати метров.
По пустынным улицам бешено метался степной ветер, надувая сугробы до самых окон. Неужели есть где-то на свете соловьиный Шираз, пылающий океан, пальмы?..
Даниил Кириллович осматривал больных и все больше восхищался аккуратностью и распорядительностью Деминского.
– Молодец! – то и дело повторял он. – А ведь совсем молодой. Сколько вам лет, коллега?
– Тридцать шесть.
(…)
Эпидемия во Владимировке не проясняла загадки, а, пожалуй, даже сгущала, запутывала ее. Может быть, действительно, как утверждал Исаев, чума стала в здешних краях хронической болезнью с тех пор, как бравые казаки ненароком занесли ее, возвращаясь из турецкого похода в родную Ветлянку? И с той поры она возникает то в одном селении, то в другом, никогда не прекращаясь, а только ускользая на время от внимания исследователей.
А возможно, ее заносят сюда все снова и снова паломники из той же Персии. Или привозят с товарами купцы по Каспийскому морю? Есть среди волжских калмыков и приверженцы ламаизма. Они уходят на поклонение за тысячи верст в древние монгольские монастыри. Может быть, оттуда заносят они “черную смерть”? Разными дорогами может подкрасться “черная смерть”, и нелегко узнать, какие же из них наиболее опасны.
– Пока у нас никаких точных данных нет, но теперь я специально займусь наблюдением за сусликами, – делая пометки в блокноте, говорил Ипполит Александрович. – Тарбаганов у нас тут нет, но суслики ведь очень близки к ним…
Какая-то запись заинтересовала его.
– Любопытно. Вот у меня тут точно отмечено, что первой заболела из жителей Владимировки шестого ноября крестьянка Тетеревятникова Екатерина. И заболела она, работая на маленьком степном хуторе, где никого посторонних не было, так что заражение от пришлых людей исключается».
Лену Мельникову спасти удалось. Спустя много лет ее нашел Герман Моторин и подробно описал эту историю в книге «Озеро Собачья Голова»: «Наибольшей заботой была окружена самая тяжелая больная Елена Мельникова. Заразилась она от мужа, погибшего несколько дней назад. Она находилась в почти безнадежном состоянии, и все-таки Даниил Кириллович не сдавался. Боролись сразу за две жизни: не только за жизнь совсем молодой девятнадцатилетней женщины, но и за жизнь ребенка, которого вот уже пятый месяц она носила в себе. Даже в бреду Лена вспоминала еще не родившегося долгожданного сына. Сорок, шестьдесят, семьдесят кубиков сыворотки. … А ее бьет лихорадка, неистово скачет пульс, она никого не узнает. Так проходит несколько дней на грани жизни и смерти.
Даниил Кириллович и Ипполит Александрович дежурят у постели Лены Мельниковой, непрерывно меняя холодные повязки на ее пылающем лбу. Ход болезни осложняется выкидышем. Лена потеряла ребенка, так и не увидев его, но сама она, кажется, спасена. Тридцатого декабря температура снижается до тридцати восьми. Лена приходит в сознание.
В 1960 году нам удалось разыскать Елену Макаровну. Когда мы ее спросили, помнит ли она врача Ипполита Александровича Деминского, она вскликнула: “Как же, как же, конечно, помню! Полит Ляксандрыч – спаситель мой!” – и смахнула платком набежавшие слезы. “Ох, и мор был в ту пору во Владимировке! Много народу погибло тогда. Хоронили покойников в братской могиле, на кладбище и сейчас сохранился большой бугор – это и есть могила”».
«Прощайте. Деминский»
Александр Шаров пишет: «В 1911 году экспедиция Ильи Ильича Мечникова прошла через приволжские степи. Великий русский ученый вместе со своими помощниками добыл и изучил в лабораториях по всем правилам микробиологической науки тысячи сусликов, словленных в норах и погибших в степи от неизвестных причин. Были приготовлены сотни культур, рассмотрены под микроскопом многие тысячи препаратов.
Экспедиция Мечникова как бы вскрыла степь, как вскрывает патологоанатом труп, чтобы выяснить причины смерти. Но и вскрытая, как бы отпрепарированная, степь не выдавала своего секрета. Никаких признаков чумного микроба не было найдено».
А в 1912-м началась новая эпидемия чумы – в слободе Рахинка.
«На десятки километров раскинулась по Волге слобода Рахинка – хутора, разделенные степью. В этот год беда обрушилась на Рахинку: сусликов развелось видимо-невидимо. Казалось, поле шевелится от разжиревших зверьков. Нашествие грызунов, пожиравших посевы хлебов, угрожало голодом. Потом оказалось, что оно несет и иную опасность.
На борьбу с сусликами вышли все свободные от полевых работ, главным образом старики и дети.
Семилетняя Маша Морозова с хутора Романенко вернулась из степи вместе с другими ребятами, а наутро не встала: стонала, плакала, не могла оторвать от подушки пылающую голову. Это была первая жертва эпидемии. На огромный уезд с населением в полмиллиона человек имелось только четырнадцать врачебных участков: треть на замке, остальные без медикаментов.
Эпидемия, начавшись в хуторе Романенко, беспрепятственно перекинулась на другие хутора. Обнаружили ее случайно, да и то не врачи: могильщики устали хоронить и подняли тревогу.
(…)
Приехали ночью. С трудом разыскали участкового врача. Тот вышел на крыльцо сонный, в накинутом на плечи пальто. Лицо у него было равнодушное, а может быть, просто усталое. Он постоял, прислушался к лаю собак и повел на участок. Шел впереди, сгорбившись, кутаясь в пальто, держась середины улицы: “А то собаки загрызут – тут злые”.
На врачебном участке, в пустой бревенчатой комнате, участковый врач раскрыл шкаф и бросил на стол маленькую коробочку:
– Алямат. Так киргизы говорят в подобных случаях: “общая беда”. А у меня два грамма хинина, стол и лампа без стекла – это для того, чтобы ярче освещать путь к прогрессу.
Не отвечая, с непонятной поспешностью Деминский раскладывал хирургический инструментарий, приборы, химикалии и лабораторную посуду, привезенные с собой. В привычном порядке расположил бактериальные красители, раствор Люголя, спирт, фуксин.
Закончив работу, сел на лавку в углу. Оттуда, из темноты, сказал:
– Десятая моя походная лаборатория. Быть может, последняя? Тут сама природа раскрывает свои карты. Чувствуете: сама чума дышит вокруг нас… Знаете, я в Астрахани прочел донесение дьячка из хутора Романенко. Он пишет о сусликах: “ползали, как пьяные”. Между прочим, Заболотный точно так же рассказывает о своем тарабагане: “шел шатаясь, пьяной походкой”. Какое странное совпадение формулировок!
Подумав, еще раз повторил, чуть изменив фразу:
– Знаменательное совпадение!
Под утро привезли труп умершего больного. Деминский вскрывал, а Забалуев светил ему керосиновой лампой.
Работали без масок, молча. Дышали через нос, по привычке, создавшейся за долгие годы, медленно и ровно втягивая воздух. Деминский вспомнил слова Клодницкого: “Чумологу нельзя волноваться: вздохнешь всей грудью – вдохнешь смерть”.
Обернувшись, Ипполит Александрович показал глазами на лампу. Забалуев понял: уже светло, можно гасить свет.
Кончив вскрытие и приготовив мазки, Деминский сел за микроскоп. Почти сразу уступил место Забалуеву. Мазок, взятый из селезенки, был забит микробами.
Вот и опять он рядом с болезнью – рукой можно дотянуться. Который раз он рядом с чумой с того дня, когда впервые встретился с нею на памятном кургане!
(…)
Он не убивал пойманных в степи подозрительных сусликов, ждал, пока они сами погибнут: давал чумным микробам возможность шире расселиться, полнее овладеть организмом, проникнуть в кровь, чтобы легче было их обнаружить. Только после смерти, и сразу после смерти, когда бы ни наступала она – днем или ночью, производил вскрытие. Пока чумных микробов в трупах сусликов обнаружить не удавалось. Он не отчаивался: ведь природа ведет свой опыт на миллиардах экземпляров, может быть, поражая одного суслика на тысячу, на миллион. Тут надо надеяться не на случай, не на удачу, а только на всемогущество последовательного и неутомимого человеческого труда.
Этот труд и заполнил его жизнь в Рахинке.
В письме домой он писал: “Жалею об одном – нет у меня двадцати рук”.
Письмо ушло в Астрахань, унося в далекий город неясный запах, оставшийся после дезинфекции.
В тот же день приехала “вторая пара рук” – высокая сутулящаяся девушка с близорукими серыми глазами.
Не давая ей представиться, Деминский недовольно сказал:
– Не женское это дело, голубушка. Поезжайте-ка обратно – так лучше будет!
Словно не услышав его слов, она, сильно окая, отрекомендовалась:
– Елена Меркурьевна Красильникова. Верно, боитесь, что хлопот со мной много. А я-то привычная.
– К чуме?
– Вообще. К делу привычная!
Оглядевшись, спокойно села к столу и, видимо желая уничтожить последние сомнения, добавила:
– Прошлый год на шхуне ходила до Персии фельдшерицей. Холера у нас на корабле началась – ничего, справились.
Елена Красильникова осталась в Рахинке. Сумел ли бы он выполнить всю ту работу, которая нахлынула, без этой второй пары неторопливых, очень умелых и сильных рук, без этой спокойной девушки с ясной головой и самоотверженным сердцем? Вскрытия, десятки животных под опытом. Выезды на хутора к больным. Наблюдение за течением эпизоотии в степи.
Домой возвращались обычно вместе. Переодевшись и тщательно продезинфицировав лицо и руки, Деминский садился за стол напротив Красильниковой, расспрашивал ее:
– На шхуне плавали, теперь на эпидемии работаете. Разве нельзя найти дела поспокойнее?
Она немногословно рассказывала:
– Отец у меня прошлый год совсем ослеп. Зимой я учусь в Петербурге на Высших женских курсах, а летом надо на жизнь заработать ему и себе, хоть немного.
– Но разве трудно найти другую работу?
Девушка недоуменно пожимала плечами:
– Эта чем плоха? Эту тоже надо исполнять.
И сразу переводила разговор на другую тему.
К сентябрю эпидемия была пресечена. Сразу же, с обычной для астраханского начальства скоростью, последовало распоряжение свернуть лабораторию.
Деминский отказался выполнить приказ. Результатов еще не было – под опытом находилось сорок два суслика; были среди них животные с очень подозрительной клинической картиной. И главное, хотя целый месяц не отмечено новых заболеваний среди людей, эпизоотия в степи продолжается.
Он писал в Астрахань, что надо не сворачивать, а развернуть во всю ширь бактериологические исследования. Длинное и горячее письмо кончалось просьбой: “Пришлите опытного помощника. Работы приняли такой размах, что вдвоем справиться просто немыслимо”.
Из Астрахани вновь подтвердили, что губерния объявлена по чуме благополучной и, следовательно, продолжать бактериологические изыскания нецелесообразно. Для убедительности сообщали, что отпуск средств уже прекращен».
Деминский и Красильникова остались в Рахинке и продолжали исследования за собственные средства.
Шаров пишет: «Суслик номер семнадцать погиб ночью. Деминский шел в лабораторию, чтобы вскрыть погибшее животное. Уже приближалось утро – в конце улицы светлела узкая полоска неба. Ипполит Александрович шел быстро, наклонив голову, не оглядываясь по сторонам. Номер семнадцатый занимал его очень: такое острое и бурное развитие болезни обещало интересные результаты.
Вскрывая, Деминский принуждал себя к обдуманным и медленным движениям. Наклонился, изучая поверхность органов, изуродованных характерными бугорками. Признаки скопления микробов, наводнивших лимфатические узлы, прорвавшихся через все барьеры в кровь грызуна. Очень похоже на чуму! Очень похоже!
Низко наклонился, близоруко рассматривая всю эту картину и запоминая каждую деталь. Сердце колотилось так сильно, что не удержался, сильно вздохнул. В ту же секунду резким движением выпрямился.
Похоже на чуму. Как будто он нашел наконец-то, что искал.
Приготовил посевы на агар-агаре, стекла с мазками. За окном только еще светало. Сел к микроскопу и, уловив зеркальцем неяркий луч, медленно двигая предметное стекло, стал наблюдать. Под большим увеличением проплывали скопления эритроцитов, причудливые очертания лимфоцитов, разорванные мышечные волокна. При новом движении из темноты выплыла группа окрашенных фуксином микробных тел со светлыми полюсами.
Смотрел, не отрываясь, так напряженно, что начали болеть глаза. Разве это не сама чума выплыла из темноты? Чума или нечто неотличимо сходное с нею.
(…)
То, что Заболотный доказал в Маньчжурии, подтверждалось в Прикаспии на другом виде животных. Чума – болезнь не человека – смело провозглашала русская наука, – болезнь крыс, сусликов и тарабаганов. Только тут, в мире грызунов, этом самом многочисленном отряде млекопитающих, имеет она условия для вечного существования. Она лишь случайно попадает в человеческую среду. Эпидемии среди людей, как бы опасны они ни были, – это тупиковые линии, начало которых всегда уходит в землю, к подземным жилищам грызунов.
Деминский шагал по лаборатории из угла в угол, по привычке согнув в локтях и держа осторожно на весу еще не продезинфицированные руки. На столе у окна, под объективом большого увеличения, лежали чумные микробы. Чума обнаружена в трупе суслика, павшего между хуторами Перевозникова и Романенко – в опасном очаге, который дважды вызывал эпидемические вспышки. Значит, было найдено то, что предсказывали и предчувствовали многие ученые, но не видел еще никто, то, о чем десятилетия шли непрекращающиеся споры, то, от чего зависело направление всего фронта противочумных мероприятий».
Деминский проработал весь следующий день.
«Опыт шел своим чередом, независимо от его воли. Постарался заставить себя думать совсем о другом. Он был несправедлив к своим – теперь надо все изменить. Может быть, попросить отпуск и поехать вместе с женой и детьми в Петербург, в чумной форт? Нет, зачем же в чумной форт, просто отдохнуть, побродить по городу, послушать Чайковского, побывать на Стрелке…
К утру Деминский задремал. Проснувшись, почувствовал тяжелое недомогание. Подумал: “Это от волнений и бессонницы. Надо взять себя в руки, а то совсем выйдешь из строя”. Тело было вялое, не хотелось ни есть, ни двигаться.
Около полудня ощутил резкое колотье в груди. Одновременно с физической болью мелькнула мысль: не заразился ли?
К вечеру Деминский уже не сомневался в том, что болен, и понимал, чем болен.
Красильникову не пустил в свою комнату. Через дверь сказал:
– Мне уж отсюда не уехать, Елена Меркурьевна. Не хочу и не имею права рисковать вами!
Утром 5 октября появилась красноватая мокрота. Преодолевая слабость, Деминский добрался до лаборатории. Приготовил препараты, посмотрел и в кровянистой пузырчатой пене увидел знакомую картину: легочная чума!
Из всего, что он подумал в эти секунды, когда отпали последние сомнения, первым и последним было: надо использовать оставшиеся часы, ничего не забыть и, главное, не допустить, чтобы опыт прошел бесследно. Было страшно, что может наступить затемнение сознания, – тогда последние часы он не будет принадлежать себе. А, кроме Красильниковой, никого рядом нет, как будто он в пустыне. Написал телеграмму в Заветное – Клодницкому:
“Я заразился от сусликов легочной чумой. Приезжайте. Возьмите добытые культуры. Записи все в порядке, остальное расскажет лаборатория. Труп мой вскройте, как случай экспериментального заражения человека от сусликов. Прощайте. Деминский”. А что, если Клодницкий уехал из Заветного и телеграмма дойдет слишком поздно?
Мокроту отправил на хутор Романенко, где работал Бердников.
Подумал: “Как будто я ничего не забыл”.
Окончив работу, стал писать жене. Написал, что заболел, ввел себе сыворотку, но плохо верит, что она спасет: “Сыворотка пока не очень помогает при легочной чуме, это тоже дело будущего, верится – не очень далекого”. Написал, что горько и обидно сейчас уходить из жизни, но ведь не напрасная это гибель, ведь “мне посчастливилось увидать наконец чуму среди сусликов”. Слова “мне посчастливилось” звучали странно, но он не вычеркнул их».
Текст телеграммы, который приводит Александр Шаров, – подлинный. И этот текст много лет повторяли профессора в мединститутах своим студентам как пример научного мышления. Этот текст сегодня выбит на могиле Ипполита Деминского и Елены Красильниковой на территории Астраханского противочумного института (их прах торжественно перезахоронили во время строительства Волжской ГЭС).
Красильникова не уехала. Студентка высших женских курсов из Петербурга осталась и ухаживала за умирающим доктором, она пережила его на три дня. 21 октября 1912 года московская газета «Искры» сообщила о смерти врача Деминского и медички Красильниковой, отдельно подчеркнув: «Жизнь Деминского и Красильниковой не была застрахована. Семья первого и родители второй остались без всяких средств к существованию».
Профессор Николай Николаевич Клодницкий приехал вовремя, вскрыл труп и подтвердил идентичность чумы у сусликов и у человека. Вскоре было обнаружено, что носителями чумы в Калифорнии являются земляные белки, в Египте и Восточной Африке – мыши. Принципы борьбы с чумой навсегда изменились, человечество смогло обуздать болезнь.
Закончить хочется строфами из того же стихотворения Симонова «Всю жизнь любил он рисовать войну…»:
Никак не можем
помириться с тем,
Что люди умирают не в постели,
Что гибнут вдруг,
не дописав поэм,
Не долечив, не долетев до цели.
Как будто есть последние дела,
Как будто можно,
кончив все заботы,
В кругу семьи усесться у стола
И отдыхать под старость
от работы…
Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».
