И я там был, мед-пиво пил

Мы продолжаем публикацию серии очерков одного из постоянных авторов «УЦ», писателя, юмориста, путешественника и по совместительству кировоградского преподавателя и ученого Бориса Григорьевича Ревчуна о его встречах со звездами советской эстрады. Весьма вероятно, они когда-нибудь станут частью большой и популярной книги. Но это – дело будущего, а пока читайте, вспоминайте изрядно подзабытое и узнавайте новое о хорошо известных вам людях.

Редакция «УЦ».

Начало в №№ 26-30.

Народные СССР

Из всех народных артистов, с которыми мне довелось общаться, самым народным, безусловно, является Иосиф Кобзон. Он — народный артист Дагестанской АССР (1974), народный артист РСФСР (1980), народный артист СССР (1987), народный артист Украины (1991), народный артист Республики Калмыкия (2007), народный артист Республики Северная Осетия-Алания (2008). Конечно, наивысшим из этих званий является «Народный артист СССР». Кобзон настолько им дорожит, что после исчезновения с карт мира страны, присвоившей ему это звание, он все равно требует величать его исключительно с этой артистической приставкой. Красноречивым и символичным в этой связи можно считать публикацию им в 2012 году своей книги «Кобзон Советского Союза».

Кто-то может подумать, что Кобзон – клинический «совок», которого в детстве или молодости сильно заклинило на всё советское. Мои наблюдения, однако, опровергают такой упрощенно-однобокий подход к оценке этой многогранной и противоречивой личности. Да, в его репертуаре было очень много произведений в духе социалистического патриотизма, советских и комсомольских песен, прославляющих партию, комсомол, трудовые и воинские подвиги народа-строителя коммунизма. Да что там песни о партии, мало ли кто их пел — Кобзон с 1973-го по 1991 г. был членом КПСС (в точности совпало с моим пребыванием в партии), что тогда являлось редким исключением для артистов эстрады, особенно звездных. Но это, на мой взгляд, было не более чем обыкновенным и массовым в те времена приспособленчеством. Он хорошо знал, куда надо вступать, чтобы больше и выгоднее выступать, что надо и не надо петь, что и как можно и нужно говорить с трибуны и со сцены. Но в неформальной обстановке, особенно в кругу друзей и знакомых, он позволял себе мягкую антисоветскую фронду. По его многочисленным ситуативным рассказам, репликам, шуткам, анекдотам можно было сделать вывод о том, что к возможностям и перспективам советской системы он относился более чем трезво.

Конечно, диссидентом и антисоветчиком он не был, но не было в нем и бездумного верноподданничества, и настоящей убежденности в правоте марксистской идеи и практики ее реализации в СССР, других странах коммунистического блока, куда его, на зависть многим другим творческим работникам, нередко пускали на международные певческие конкурсы и гастроли. Но его выпускали и дальше, даже в самое логово капитализма — США. Кстати, поездив с концертами по миру, в том числе по развитым капстранам, он, видя в основном их глянцевый фасад, никогда не говорил о Западе с придыханием и восторгом. Может, понимал, что впечатления гастролера, как правило, не отличаются глубиной и точностью понимания чужих социально-экономических реалий. И все-таки его аналитические выводы, как я понял, в целом были не в пользу развитого социализма. Но, когда реальный социализм в стране советов приказал долго жить, Кобзон стал по нему немного ностальгировать. И, если разобраться, у него для этого было немало причин.

У Маркса была концепция абсолютного и относительного обнищания. Уже в годы перестройки ее начали критиковать наши видные обществоведы, заявляя, что относительное обнищание – это пустая схоластическая конструкция. Мол, если пролетарий стал получать, к примеру, на 10% больше, а капиталист за это же время – хотя бы на
1 процент больше (т.е. — на 11%), то, значит, наемный рабочий обнищал? Ерунда: относительно обнищать, став при этом богаче,- это ошибочный вывод основоположника марксизма. Я же в этой полемике на стороне Маркса. В постсоветское время Кобзон, несомненно, стал намного богаче, чем был в советские времена. Всезнающий Шая (так близкие звали зам. директора филармонии А.И.Елисаветского) говорил мне, что ему удалось «прокачать на косвенных» Кобзона и вычислить, что сбережения певца за все годы его бурной творческой жизни на середину 1970-х годов составляли, как минимум, полмиллиона рублей!!! Тем, кто «родом из СССР», не стоит пояснять, насколько астрономической была эта сумма. Александр Ильич рассказывал мне о выведанной тайне, как о чем-то запредельном, не укладывающемся в голову, как, например, о феномене бесконечности Вселенной. Сегодня, заглянув в Интернет, можно свободно узнать, что только за один 2011 год Кобзон с женой обогатились на 44,2 миллиона рублей. Нынешний российский рубль, конечно, уже не тот, советский, но это все равно больше. Про остальное добро и говорить не приходится. Привожу цитату из Википедии: «Кобзону вместе с супругой принадлежат 5 земельных участков общей площадью 19,6 тысячи квадратных метров, 3 жилых дома, 5 квартир, 3 автомобиля Mercedes-Benz и Rolls-Royce Phantom». Можно было бы ограничиться кратким и ходовым нынче заморским заимствованием: No Comment, но я все же откомментирую.

Из моих бесед с Кобзоном я узнал несколько фактов, которые могут послужить в качестве референтных значений. На 1978 год у Иосифа Давыдовича, кроме определенной суммы денег (не знаю какой), было несколько предметов и поводов для гордости и хвастовства. Во-первых, у него была двухуровневая квартира. Он сказал, что к своей квартире («двушке» или «трешке» — не уточнял) он присоединил еще одну этажом выше. Наверно, это было в кооперативном доме, где квартиры покупались-продавались. Во-вторых, у него была дача с телефоном, указанным на визитке. Наличие телефона на даче в придачу к квартирному свидетельствовало о том, что владелец – немалая «шишка». В третьих, у Кобзона была личная черная «Волга». Не по чину. Для деятелей искусства автомобиль «Волга» полагался, начиная со звания народный артист союзной республики. А Кобзон тогда был только заслуженным артистом РСФСР.

Как певцу удавалось обходить чиновничьи положения и нормы? Да очень просто – ублажая чиновников. Альберт Писаренков, хороший друг Кобзона, рассказывал мне про один из способов, которые певец практиковал, чтобы порадеть родному человечку в ЦК, горкоме, райкоме, Моссовете, Москонцерте, Госконцерте и т.д. Приглашают, например, Кобзона на гастроли куда-нибудь «на севера» или еще какой суровый или отдаленный край, куда больше, чем в другие комфортные для жизни регионы, распределяется импортных дубленок. Это, как правило, были левые концерты, потому что на плановые выступления популярных артистов направляли в основном в крупные города с залами повышенной вместительности (например, дворцами спорта), где гастролеры делали полные сборы и обеспечивали бОльшие поступления прибыли в госбюджет. Так вот, приглашающей стороне Кобзон обещал найти отмазку от поездки на плановые гастроли в большие города и приехать в жаждавшую послушать его глубинку, но при этом выставлял всего лишь одно, но жесткое условие: вместо оплаты деньгами вы мне даете одну дубленку за каждый спетый сольник. Это также могли быть внеплановые дополнительные концерты в леспром- и зверосовхозах, куда можно было закатить после указанных в гастрольном маршруте выступлений в областном центре, благо, здоровья и голоса на такие вылазки у певца было с многократным запасом. Далеко не все конторы могли потянуть такой «ясак», но случаев таких натуроплат было достаточно для того, чтобы в столицу Кобзон возвращался с ворохом супердефицитных импортных дубленок. Вторая часть Марлезонского балета заключалась в обходе вышеупомянутых высоких инстанций и бесплатной раздаче слонов (в смысле дубленок) нужным людям. То есть ларчик открывался просто, особенно если он был полон дефицита.

Если читатель подумает, что я хочу показать Кобзона как корыстолюбца-«нужника», ненасытного паука, хитро опутывающего коррупционной паутиной высоких начальников, то он ошибается. Большего благотворителя-мецената, более бескорыстного друга, спешащего на помощь попавшим в стесненное или бедственное положение товарищей, вам не назовет ни один из его коллег, да и всех хорошо знающих этого артиста людей. Дивидендами с честно заработанных и бесплатно розданных начальству дубленок он чрезвычайно щедро делился с очень многими. Я, например, был свидетелем того, как он в Александрии оплатил дорогой ресторанный обед за весь свой коллектив (за меня и Сенчину в том числе). В отличие от меня, вся остальная братия даже не возражала – уже привыкли. Музыканты сопровождавшего его ансамбля «Время» (поднял cмету концерта – 10 инструменталистов плюс конферансье В.М.Гилевич) держались Кобзона, как вошь кожуха, потому что на левых концертах с них ничего не взималось и не перераспределялось в пользу того, кто эти гастроли (с гораздо большей оплатой и недозволенно превышенным количеством концертов) обеспечил своим звездным именем. Кобзон мог себе позволить подобную благородную щедрость, потому что его официальная ставка за один сольный концерт при не самом высоком звании была самой высокой в СССР – 166 рублей! Кировоградский обком комсомола платил вдвое больше. А работал у нас Кобзон по 4 концерта в день. Для сравнения: у Пугачевой в смете стояло 16 руб.50 коп., а в нашей комсомольской ведомости она расписывалась за 33 руб., полагавшихся ей за один концерт (помножьте еще на два выступления в день). Но реально на внеплановых концертах Пугачева, так же, как и Хазанов, получала на руки от привозившего ее администратора-устроителя гастролей по 300 рублей за концерт.

Откуда дровишки? Из перераспределительного котла, вестимо. Вся творческо-техническая обслуга звезды тоже получала от нашего бухгалтера двойную оплату за каждый концерт. Я уже ранее отмечал, что в те времена сложилась пародоксально-анекдотическая ситуация, столь характерная для советской системы оплаты труда. Напомню: заурядный «лабух», бывший одновременно и инструменталистом, и бэк-вокалистом для основного солиста, получал больше звезды. Например, каждый участник ВИА «Ритм» получал за концерт 19,50 руб., т.е. на 3 рубля больше своей солистки-вокалистки Пугачевой. Но музыканты прекрасно знали, что на каждом из 8-ми дозволенных официальных концертов в месяц они только эту сумму и получат, а за 8 дней кировоградского спурта они отработают 16 левых концертов, и за каждый получат от обкома комсомола вдвое больше — по 39 рублей. Но еще лучше они понимали, что без Пугачевой их никто никуда не пригласит и двойную ставку не заплатит. Поэтому звезде полагалось отстегивать. За них это делал администратор, которому они и отдавали конверты с деньгами сразу после росписи в ведомости Любы Тетериной, бухгалтера Кировоградского горкома комсомола. В гостинице администратор гастролирующего коллектива высыпал на стол содержимое конвертов и перераспределял деньги, согласно действительной цене каждого артиста, сложившейся на негласном советском рынке шоу-бизнеса. Но все-таки этот рынок не мог адекватно определить, «кто сколько стоит». Кобзон на левых концертах и без перераспределения получал больше, чем Пугачева с перераспределением. А ведь в последней трети 1970-х она по популярности превосходила всех, в том числе и Кобзона. Но Кобзон к тому времени уже успел собрать букетик артистических званий. Кроме уже упомянутого («Народный артист Дагестанской АССР» ), в его активе были звания «Заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР» (1964) и «Заслуженный артист РСФСР» (1973). Плюс в графе «Условия оплаты» стояло 120%. Итого в гастрольной смете «Росконцерта» за 1978 год напротив вокалиста Кобзона в колонке под названием «Зарплата за 1 концерт» стояла сумма в 166 рублей. Пугачева же на момент кировоградских гастролей была всего лишь победителем международного конкурса «Золотой Орфей» в Болгарии. Но это не в счет, тем более что Кобзон и по этому показателю был впереди, становясь за десяток лет до этого лауреатом международных конкурсов в Сопоте, Варшаве, Берлине и Будапеште. В плановой системе оплаты труда артистические звания всегда побивают всякие рыночные рейтинги популярности. Подарками чиновникам, как мне говорили, Пугачева не разбрасывалась, да и идейных песен вовсе не пела. Чего же тогда удивляться, что в аналогичной итоговой графе у нее значилась в 10 раз (!) меньшая сумма. Относительно зарплаты Кобзона.

Без Кобзона практически не обходился ни один правительственный и приравненный к нему концерт. На телеэкранах он мелькал почаще других. Без Кобзона не было ни одного финала передачи «Песня года» в 1971-2004 годах. Иосиф Давыдович, как, впрочем, и остальные ведущие советские артисты, внутри страны был практически полностью огражден от конкуренции заграничных, прежде всего западных звезд различной величины. Поэтому любовь и почитание советской публики были сфокусированы и монетизированы исключительно на отечественных исполнителях. В условиях такого культурного протекционизма лучи славы грели наших лучших представителей творческой элиты еще жарче.

В Книгу рекордов Гиннесса Кобзон попал как рекордсмен по присвоенным артисту званиям и наградам. Ему при жизни (!) поставили памятник в Донецке: редчайший случай, особенно для артиста. БОльшая часть этих почестей приходится на советский период. Возникает закономерный вопрос: по заслугам ли? И да, и нет. С одной стороны, талант Кобзона велик. На тот момент, о котором я в основном пишу, его голос набрал оптимальные кондиции. Когда я слушаю записи, сделанные на заре его певческой карьеры, то его голос кажется мне заурядным, незрелым и даже неинтересным. Но к середине семидесятых в нем появляются такие чарующие грудные призвуки, такие редкие по красоте обертоны, с такой специфической, сразу узнаваемой тембровой окраской и техникой бельканто, что певца хочется слушать бесконечно. Да и петь он мог буквально бесконечно. Известный поэт-пародист Александр Иванов написал и прочел в телепрограмме «Вокруг смеха» сразу ставшую крылатой эпиграмму-двустишье: «Как не остановить бегущего бизона, так не остановить поющего Кобзона». Со своей суперпрофессиональной постановкой голоса он без, казалось, малейшего напряга пел по 4 концерта в день, причем количество песен в каждом из них превосходило то, которое мог спеть какой-либо иной вокалист, побывавший у нас на гастролях.

Свой 70-летний юбилей Иосиф Кобзон отметил на сцене Кремля концертом, который длился с семи вечера до полтретьего ночи (чистых семь часов без учета 30-минутного антракта). А на своё 65-летие он пел в Кремле 11 часов: с семи вечера до шести утра! На какой бы площадке ни пел Кобзон, он никогда не дослушивал не то что до конца – даже до середины оваций, заряжая одну песню за другой, доводя в конце концерта публику до восторга. И для этого ему не надо было никакого внешнего эмоционального перехлеста (прыганья-беганья, провокационных хлопаний, приглашающих публику завестись до экстаза). Строгий и благородный минимализм в жестикуляции и мимике со скрытой бурлящей лавой внутренней экспрессии, которая незримо извергалась на сидящих в зале, эстетически зажигая и детонируя их изнутри. На каждую категорию слушателей у него была своя приманка – «хошь тебе» современная песенная классика, «хошь» — лирические и шуточные песни 1930-х годов, ну и оперные арии, романсы, народные песни. Короче, на любой вкус, благо, феноменальная память певца позволяет помнить и безошибочно воспроизводить каждую из более чем трех тысяч произведений его обширнейшего репертуара.

Отдельную статью можно было бы написать о его неуёмной жизненной энергии, трудолюбии и взыскательном отношении к качеству собственной работы. Несколько раз при переездах из одного города в другой он в машине, глядя в ноты и сам себе дирижируя, разучивал новые песни. А однажды, после одного из концертов в Александрии, он, пока проветривали зал перед следующей аншлаговой партией зрителей, репетировал, повернувшись к ансамблю и перекрывая без микрофона «медь» оркестра, добивался от своих музыкантов корректировки аккомпанемента (что-то услышал не то во время только что закончившегося выступления).

Еще одним поводом кобзоновской ностальгии по СССР может быть тогдашняя советская цензура. Парадокс состоит в том, что, судя по тогдашним его высказываниям, цензура ему не нравилась. Из его уст мне довелось выслушать немало нецензурных (и в плане политическом, и в смысле обсценной лексики) заявлений и выражений, дискредитирующих навязчивые и фальшивые советские идеологемы. Но та же цензура делала из известных советских артистов настоящих кумиров и небожителей. В артисте, как в женщине, должна быть тайна, пусть он даже мужчина. Впрочем, я уже об этом писал в главе, посвященной Льву Лещенко. Думаю, Кобзон после демонтажа советской цензуры больше проиграл, чем выиграл. Например, в кировоградской гостинице «Киев» он своим авторитетом продавил совместное проживание в одном номере с Людмилой Сенчиной, которая была замужем за з.а.РСФСР, но другим — Вячеславом Тимошиным. Обычно, когда соскучившиеся по женскому обществу гастролеры незаконно проводили к себе на ночь «девочек», они изощрялись делать это незаметно. Например, несколько из них плотным полукольцом обступали дежурную по этажу и засыпали ее всякими просьбами и вопросами, а в это время за их спинами товарищи по «кобеляжу» проводили в номера стайку ночных бабочек. У артистов для подобных акций давно было придумано название «Операция Константин Заслонов» (по имени героя-подпольщика, прославленного в одноименном фильме). Но Кобзону с его звездным статусом уже претила такая унизительная конспирация, и он в провинции открыто шел на штурм советских норм проживания в гостиницах (о нормах морали писать-судить не берусь). Конечно, администратор гостиницы сначала заартачилась, позвонила Елисаветскому: не положено, мол. Несколько озадаченный Шая попросил передать трубку Кобзону, который твердо и ультимативно отрезал: «Александр Ильич, у нас творческое содружество». Когда гостиничная начальница вернула себе трубку, Елисаветский, то ли просительно, то ли извинительно, но, тем не менее, с напором заявил: «Ну, пусть себе дружат!» С заместителем директора филармонии, перманентно поселявшим в нередко пустующие люксы «Киева» множество артистов, гостиница конфликтовать не хотела, поэтому проблема, хоть и с ворчанием, была решена, дружба победила.

Вскоре о совместном проживании в гостиничном номере Кобзона и Сенчиной узнало немало кировоградцев, но Неля и Слава, супруги сладкой парочки, вряд ли. Будь в те времена неподцензурная, прежде всего желтая пресса, тогда бы – наверняка, а с ними – еще пару сотен миллионов потребителей медиапродукции. Впрочем, Нинель Михайловна и так обо всем догадывалась. Гена Майский, приво­зивший в нашу область наибольшее количество звездных концертных бригад, рассказывал мне, как жена Кобзона выговаривала ему за то, что он подозрительно часто сводил ее мужа в одних гастрольных турах с «этой с..й Сенчиной».

Думаю, советская подцензурная пресса была для него предпочтительней нынешней, раздевающей догола, публично стирающей грязное исподнее и перемывающей косточки тем, кто еще совсем недавно был исключительно в белых одеждах и относился к белой кости, по крайней мере, в представлениях большинства простых людей, чьей признательностью и любовью Кобзон так дорожил. А он, как мне, показалось, был очень небезразличен к тому, что о нем думают широкие массы поклонников.

Он, например, наладил постоянную своевременную пересылку ему в места проведения бесконечных гастролей поступающей на московские адреса (редакции, концертные организации и т.п.) письменной корреспонденции. Он несколько раз при мне выносил из гостиниц пачки писем, чтобы читать их в машине. Одна из таких читок между Светловодском и Александрией надолго запомнилась мне, как, возможно, и сидевшей рядом с ним Сенчиной. Гастроли в Светловодске закончились, и мы, переночевав в «Славутиче», должны были к полудню приехать в Александрию на продолжение концертного марафона по Кировоградской области. В качестве прощального мероприятия был заезд в рыболовецкую бригаду на уху. Рыбный суп удался рыбакам на славу. Не знаю, какая это была – тройная или четверная уха, но ничего вкуснее и наваристее я потом нигде не едал. Кобзон и Сенчина тоже искренне нахваливали похлебку.

Сев в машину, Кобзон достал пачку писем и стал по очереди их читать. Естественно, про себя. И тут на одном из них, столь объемном, что оно едва вошло в стандартный конверт, он начал слегка похмыкивать. Прочитав, наконец, пространное эпистолярное послание, певец предложил нам послушать его содержимое. Писала какая-то жительница Новосибирска, но по многим пассажам и выражениям легко угадывалось ее украинское происхождение (или этническое, или территориальное). Кобзон, в качестве интродукции, рассказал нам, что ему частенько приходят письма от не совсем адекватных людей. Это как раз был тот самый случай. В начале письма женщина поздравляла Кобзона с праздником 8 Марта. Вы наш «жіночий співак» — утверждала поклонница, аргументируя это тем, что он поет немало песен о матерях, женщинах вообще, что все женщины его обожают и т.п. Главное, почему он решил озвучить письмо, – была очень редкая для советских времен и потому крайне удивительная для артиста осведомленность жительницы далекого Новосибирска о творческих и производственно-бытовых подробностях жизни певца. Шло подробное и хронологически выдержанное перечисление фактов членства артиста в КПСС, разных комитетах и комиссиях, поздравление с окончанием коммунистом Кобзоном Университета марксизма-ленинизма при Московском горкоме партии… Уже было смешно. Я во весь рот улыбался, а Сенчина начала похихикивать. Мы не подозревали, что самое потешное – впереди. Вдруг после констатации очередного события в биографии артиста шло выдержанное в одной рифме поэтическое вкрапление: «Чок, чок, чок,/Прискакал бурундучок,/Схватил Йосю за бочок!» Не знаю, как Йосю, но наши бока стали хватать колики от первого приступа смеха. Дальше адресант, как ни в чем не бывало, продолжала с удивительной достоверностью излагать новые детали и перипетии жизни «жіночого співака», но в качестве «оживляжа» вновь снабжала письмо новой «поэтической вставкой: «Очка, очка, очка,/Прискакала белочка…» Завершение этого весьма сомнительного по ударениям, рифме и размеру рефрена утонуло в новом взрыве смеха. Сергей, водитель Светловодского горкома комсомола, высокий, здоровый мужик, от смеха еле удерживал старенькую «Волгу» на слякотном снегу. Ему надо было гнать во весь опор. До начала первого александрийского концерта оставалось очень мало времени. Он уже дважды останавливался: Кобзона после очень жирной ухи слегка подташнивало, и артист выходил на небольшие прогулки по обочине, чтобы подышать свежим воздухом. Третьей «поэтической» инкрустации педантичного и очень информативного текста я не запомнил. Помню только, что заливавшаяся хохотом Сенчина взмолилась: «Иосиф, прошу тебя, сейчас же прекрати – у меня глаза потекут!» На ней был концертный мэйк-ап, и перекрашиваться времени и условий уже не было.

Мы таки чуточку опоздали, концерт начался с небольшой задержкой. Сенчина, выручая приболевшего друга, взяла на себя немного бОльшую сценическую нагрузку. За один концерт она, конечно, не смогла вернуть «должок», накопившийся за время всех предыдущих совместных выступлений, когда Кобзон щедро пел за двоих, выпуская Сенчину не более, чем на 5-6 песен, хотя певица получала зарплату за полный сольный концерт. Но, отдавая должное ведущей солистке Ленинградского концертного оркестра под управлением Анатолия Бадхена (на тот момент она из Ленинградского театра оперетты уже ушла), работала Людмила Петровна великолепно. Её фирменная песня-визитка тех времен «Золушка» неизменно взрывала зал бурными овациями. О хрустальных башмачках она, «хоть поверьте, хоть проверьте», пела хрустальным голосом. Подобно Золушке, она была на сцене удивительно естественна и непосредственна. А как чисто и проникновенно исполняла она акапельные вещи! Пела она в концерте, надо признаться, мало произведений, зато жанрово они были очень разнообразны. И исполняла она их с одинаковым блеском и редкой выразительностью чувств, по-женски очень нежно и тепло.

Следует также отметить, что на тот момент популярность Сенчиной была ничуть не меньшей, чем у Кобзона. Дело в том, что певица вместе с Федором Чеханковым в 1970-х вела очень популярную телепередачу «Артлото», успела сняться, и довольно успешно, в ряде кинокартин («Шельменко-денщик», «Волшебная сила искусства» и др.). Перед самым началом кировоградских гастролей на экраны вышел советский широкоформатный художественный фильм «Вооружен и очень опасен». Кроме острого сюжета и песен Высоцкого, очень кассовым и рекордным по прокату фильм делали неожиданно смелые для того времени постельные сцены с участием Людмилы Сенчиной. После этого фильма, где в очень откровенных для пуританского советского кинематографа кадрах засветилась обнаженная грудь артистки, ее можно было смело зачислять в разряд самых сексапильных женщин отечественного кинематографа. Глядя на глубокое декольте ее концертного платья, зрелый и опытный Елисаветский несколько раз с придыханием говорил мне: «Какое тело, нет, ты посмотри, какое у нее тело!» Позже я прочел у Семена Альтмана фразу, посвященную Людмиле Сенчиной: «В красивом теле красивый звук». Может, некоторая часть мужской половины публики приходила на концерты именно за тем, чтобы посмотреть на секс-символ советского кино (как в том анекдоте: «Нэ нада пэть, ты только хады туды-сюды»), но покидали они зал, уверен, с мнением о том, что Сенчина прежде всего — незаурядное вокальное дарование, а ее актерские способности – всего лишь дорогая оправа редкого певческого таланта.

Кстати, Кобзон время от времени по-дружески подтрунивал над ее кинематографической известностью. Иногда – не совсем куртуазно. Когда перед началом кировоградской части гастролей в коридоре служебного входа филармонии появился фотокор Василий Гриб, я предложил звездной паре выйти из помещения и сфотографироваться при дневном освещении, Сенчина заартачилась, ссылаясь на то, что еще не успела сделать концертный макияж. Кобзон, не церемонясь, стал, как бы дурачась, тащить ее за руку к выходу с шутливым, но мне показавшимся обидным, понуканием: «Ты, кинозвездючка, не кокетничай, когда тебя люди просят!» Впрочем, о чувствах всегда мягкой и улыбчивой Сенчиной в тот момент (то ли от ненакрашенности, то ли от амикошонской шутки друга) пусть сам читатель судит по выражению лица певицы на предложенном фото из иллюстративного ряда. Запомнился еще один аналогичный эпизод.

Во время уже упомянутого обеда в александрийском ресторане я спросил Кобзона, откуда он родом. Вопрос был не случаен, потому что по Кировограду давно гуляли слухи о том, что певец — наш земляк, родился, мол, на Кировоградщине. Артист пояснил, что он родился и первые годы жизни провел в г. Часов Яр Донецкой области. Просто в Гайворонском районе живут его родственники. И в самом деле, потом на один из его кировоградских концертов приехала вся гайворонская ветвь родословного древа артиста. Дирекции филармонии, по просьбе певца, пришлось доставить в ближний к сцене проход зрительного зала целый дополнительный ряд стульев. Закончив рассказ о городе своего детства, Кобзон вдруг, лукаво поглядывая на Сенчину, шутливо произнес: «А вот она – селючка! Родилась в селе…» — название села сразу вспомнить не удалось, поэтому он попросил Сенчину подсказать: «В каком селе?» Подруга улыбнулась и стала крутить кистью у виска, приглашая Кобзона воспользоваться своеобразной подсказкой для глухонемых. Феноменальная память артиста в этот раз его подводила. «Сейчас скажу, только в паспорт загляну», — пообещал мне Иосиф Давыдович. Он прервал еду и потянулся за сумочкой Сенчиной. Но та вскочила с сумочкой из-за стола. Отбежать ей не удалось. Кобзон моментально настиг ее и отнял сумочку. Когда оба возвратились к столу, он достал из нее паспорт и прочел: «Ну вот, село Кудрявцы, Братский район Николаевской области». Все это дурачество было всего лишь забавной игрой, развлечением, без малейших покушений на реальное снобистское противопоставление уроженцев города и села.

Мягкая, уступчивая Сенчина никогда серьезно не реагировала на псевдо-солдафонские шуточки и гламурную матерщинку Кобзона. Вообще у артистки было мало оснований обижаться на Кобзона. Щедрый Иосиф задаривал Люсю всем тем, что ее тогда очень интересовало и радовало. Наполовину (по матери) цыганка, она ничего у Кобзона не «цыганила», он сам был отлично осведомлен о ее потребительских вкусах и запросах, сам был инициатором их удовлетворения по доступному максимуму. С нашей комсомольской помощью он возил ее по базам и ювелирным магазинам, скупая в больших количествах дефицитные вещи, и в первую очередь – французскую косметику и бриллианты. После их визитов оставался длинный шлейф обсуждений, что и на какую огромную сумму было приобретено Кобзоном для Сенчиной. В год приезда к нам на гастроли (1978) Сенчина сравнялась с Кобзоном в звании «Заслуженный артист РСФСР», но до развала Союза она в этом отношении большего не достигла. Она, правда, стала народной, но уже не СССР, а России ( 2002), поэтому включение Сенчиной в данный раздел – небольшая натяжка, думаю, простительная, с учетом совместного концертного (и не только) тура с Кобзоном. В последнее время певица ведет совсем небогемный образ жизни. К сожалению, ее почти не видно и не слышно, несмотря на то, что она, на удивление, хорошо сохранила свой чистый и нежный голос.

Благодаря Иосифу Кобзону я познакомился с весьма интересным человеком – Лидией Киреевой. Зачем певец во второй свой приезд в Кировоград в начале 1980-х взял с собой в гастрольную поездку тещу своего друга, поэта Роберта Рождественского, я не выяснял. Когда-то она работала в театре, поэтому и на пенсии оставалась заядлой театралкой. Я, как мог, старался не ударить лицом в грязь при обсуждении близких ей тем. По-моему, мы с Лидией Яковлевной оказались интересными друг другу собеседниками. После ее возвращения в Москву мы возобновили наше общение, но уже в эпистолярном формате. В своих письмах она рассказывала о различных событиях культурной жизни и своем в них участии. Несмотря на свои 82 года, она была чрезвычайно мобильной женщиной. То она писала о поездке с дочкой и зятем в Париж и запомнившемся ей шоу в знаменитом кабаре «Мулен Руж», то о вояже в лучший, с ее точки зрения, Свердловский театр оперетты на 400-й спектакль «Тетка Чарлея» и 150-й спектакль «Старые дома». В одно из своих посланий я вложил подборку своих стихов и попросил отдать ее на рецензию Роберту Ивановичу. Вместо рецензии она в качестве компенсации выслала мне две книжки стихов зятя и извинения за его чрезмерную загруженность. Зато предложила мне краткий отзыв жены поэта Аллы Борисовны Киреевой (который был вложен в конверт). Лидия Яковлевна писала: «Моя дочка — критик поэзии, член Союза писателей. Вы можете ей верить». Еще бы, не верить самой Алле Киреевой, чьи критические разборы я время от времени читал в постоянно выписываемой «Литературной газете»! А теперь сам отзыв Аллы Борисовны: «Рукопись я прочитала, ну, что сказать? Он – человек не без версификаторских способностей, но чувствуется отсутствие школы. Он правильно мыслит, легко рифмует, но стихи не говорят о его собственной личности ничего. А ведь интереснее всего – личность поэта. Я думаю, что Робу показывать нет смысла, сама знаешь, сколько у него работы и сколько рукописей ждут. Автору посоветуй отшлифовать сказку о Балде, пусть пошлет в “Крокодил”» … Дальше у Аллы Киреевой шли конкретные рекомендации по отдельным моим стихотворениям, куда, какие и в каком порядке направлять – авось опубликуют. Забегая вперед, скажу: никто ничего из той подборки не опубликовал. И правильно сделали. Перечитывая сегодня те поэтические опусы, я со стыдом думаю: неужели эту белиберду написал я? Спасибо, Иосиф Давыдович, что вы свели меня с людьми, которые не кривили душой! Спасибо, Алла Борисовна, за то, что вы открыли мне глаза на собственную личность в поэзии, уберегая тем самым от легкой покатистой дорожки вниз к высотам поэтической графомании!

Борис Ревчун

Окончание следует.