Так называются записки ветерана Великой Отечественной Бориса Дозора. В августе 43-го двадцатилетний парень из Маловисковского района попал в немецкую облаву и до середины апреля 45-го работал на секретном военном подземном заводе «Дора», производившем новые немецкие ракеты — ФАУ-1. Эти исписанные дрожащим стариковским почерком тетрадные листочки — очередная его попытка донести до не знавших ужасов войны потомков подробности тех страшных дней. Первоначальный текст ушел в Москву еще в конце 80-х. Был даже получен ответ: принято, мол, готовится к печати. А затем — распад супердержавы, и дальнейшая судьба оригинала мемуаров бывшего военного узника неизвестна…
«В августе 1943-го во время массовой облавы полицаев и немцев нас, молодежь Маловисковского района, согнали в Новомиргород, откуда погрузили в эшелон и отправили в Германию. Выгрузили в Польше, в городе Шахов, где нас уже ожидали “покупатели”. Мы оказались в городе Катовице, на строительстве. Не выдержав голода и тяжелой работы, мы — Семен Лупало из Малой Виски, Василь Заяц из Петроострова, Сашко из Хмелевого (фамилию не помню) и я — бежали. За неделю прошли всю Польшу, а под Краковом нас предали. Страшно избитые, мы оказались в Аушвице (Освенциме). Начался лагерный порядок…» (…)
«Я попал в команду химического завода. Двухэтажные нары, в бараке — человек триста. Дневной паек — 300 граммов эрзац-хлеба, 50 граммов маргарина, кофе из паленого ячменя. В обед — баланда из буряка, брюквы, листьев капусты, заправленная ячменной мукой». (…)
«В ноябре (число не помню) все рабочие команды выстроились на аппельплаце. В сопровождении эсэсовцев прибыли двое в гражданском и объявили, что набирают специалистов: электриков, сварщиков, токарей, слесарей и т.д. Я — из села, специальности никакой не имел, но пошел на риск, назвался токарем: зима идет, холода, а так, может, на какой-нибудь завод пошлют, а то здесь — прямая дорога в крематорий. Через три дня 1300 человек, среди которых был и я, отправили в Бухенвальд, где мы пробыли две недели». (…)
«Нас под усиленной охраной погрузили в крытые машины. По времени ехали мы километров 80, а затем остановились возле высокой горы, покрытой лесом. У подножия — маскировочные сетки. Железная дорога, платформы с контейнерами. (…) Нас разгрузили, выстроили под охраной, а в это время из туннеля по узкоколейке “вертушка” тянет пять вагонеток с трупами нашего брата, а сзади — человек десять живых трупов во главе с капо идут их сжигать…»
«Нас приняла и повела внутрь заводская охрана, сказали, что будем жить под землей. В середине — центральная штольня шириной метров сорок и тридцать — высотой. Вокруг — гул, грохот отбойных молотков — расширяют штольню. В тумане маячат призраки узников, выгружающих камень в вагонетки» (…)
«Большой зал, набитый четырехэтажными нарами. На них — деревянная стружка, вот и вся постель. На второй день нам выдали паек: 300 граммов хлеба, 50 граммов маргарина, 50 граммов колбасы, баланда — как специалистам. Нас выстроили и повели на “экзамен”. Думаю, сейчас обнаружат, что никакой я не токарь, и отправят в штольню… Обошлось — выкрутился тем, что я, мол, слесарь сельхозмашин».
«Завод находился в горе, пробитой двумя сквозными тоннелями длиной около 4-х километров, на расстоянии ста метров друг от друга. Они были соединены между собой несколькими тоннелями на расстоянии 70-80-ти метров, в которых находились цеха. В обоих центральных тоннелях проходила железная дорога. В цехах — дневное освещение, вентиляция. Но не о нас беспокоились хозяева завода, а о немецких инженерах, которых здесь работало немало…»
«После “экзамена” я попал в один из основных цехов — 29-й цех — на сопла, где ракеты собирались окончательно. В другом, 30-м, на ракету монтировалась радиоаппаратура. Наш цех был самым загруженным, здесь работали 300 узников и гражданские инженеры. Цех был двухэтажный. На конвейер нижнего этажа ставили сопла ракеты, ракета собиралась в вертикальном положении. Детали на завод приходили со всей Германии вагонами». (…)
«В конце цеха ракету снимали с конвейера краном и укладывали горизонтально. В носовую часть вставляли радиоаппаратуру, двухкубовые баллоны для горючего и взрывчатки. Укладывали кабели, все укутывалось стекловатой, закрывалось второй частью шали корпуса и сваривалось точечной сваркой. Красили в цвет облачного неба».
«Рабочий день у нас длился 12 часов. После подъема выдавали дневной рацион, после работы получали еще литр супа с вермишелью или перловкой. Нам говорили, что мы получаем увеличенный паек, как специалисты — разве что не умирали при таком “рационе” (…). Наш гражданский инженер был австриец, добрый старик: видел, что мы с ног падаем, и становился “на шухер”, разрешая часок сидя поспать». (…)
«В начале мая 44-го на заводе случилось ЧП — вернули партию ракет, которые в полете тухли и падали в море. Виновного нашли — Ивана из нашего цеха, который, как оказалось, укладывал при сборке в сопла паклю. Его избили до полусмерти и повесили прямо в цеху — на том кране, которым он ставил сопла на конвейер». (…)
«В июне 44-го нас вывели наверх, в бараки, на свежий воздух — первый раз за полгода. Новый лагерь был полностью забит узниками, ведь завод расширялся, были оборудованы новые цеха по выпуску ракет нового образца — ФАУ-2. Как и ФАУ-1, они были предназначены для бомбардировки Лондона».
«Вокруг лагеря в бараках поселились эсэсовцы. Обстановка была напряженной, появлялась информация с фронтов. Была раскрыта подпольная группа. Аресты и казни в лагере не прекращались. Пошли слухи, что в Бухенвальде убили Эрнста Тельмана. Весной 45-го завод стал работать с перебоями, а в апреле здесь и вовсе началась паника. Нас, рабочих 29-30 цехов, охрана выстроила и вывела на другую сторону горы, закрыла наглухо в вагонах. Так нас возили неделю — поезд нигде не принимали, везде царил хаос. Ночью состав ставили на освещенную колею, чтобы его разбомбили самолеты союзников. В наглухо закрытых вагонах духота, трупы… На шестой день нас принял лагерь где-то за Гамбургом. В каждом вагоне было полсотни человек, в нашем в живых осталось 22…».
«Этот лагерь был похож на страшный суд. Трупы лежали по всей территории, везде — запах разложения. Нас поместили в 17-й барак, где не было даже нар. Барак полон людей, многие — мертвые. Через два дня нам выдали питание — по пол-литра ячменной болтушки. Таким был конец нашей каторжной службы в Германии. 14 апреля нас освободили союзники-англичане. Весь гарнизон лагеря сдался, еще неделю они под конвоем англичан грузили трупы и вывозили их в карьер. Подошла колонна машин “скорой помощи”, и нас, немощных, развезли по госпиталям…»
