Рубрика: 06

Одной из самых обсуждаемых тем для наших читателей является медицинская — где как лечат, какие врачи, сколько стоит полечиться в той или иной больнице, как там кормят и т.д. И практически всегда о больнице, о которой пойдет речь в данной публикации — областном кардиологическом диспансере, — говорят как о лечебном учреждении для начальства, куда попасть простому смертному практически нереально. Мы встретились с главврачом кардиодиспансера Анной Николаевной Сухомлин, чтобы из первых уст узнать о том, кто лечится во вверенном ей лечебном заведении.

— Если раньше, в советские времена, это действительно была элитная больница, больница ЛСУ, то сейчас ситуация в корне поменялась. Мы сделали анализ нашей деятельности, и можно отметить, что 60% наших больных — это обычные сельские жители и 40% — это горожане, причем не только из Кировограда, но и из Александрии, Светловодска… Попасть к нам на лечение довольно просто, даже несмотря на то, что приоритет мы отдаем жителям сел.

У нас, скажем откровенно, кадровый голод по области, очень мало квалифицированных, сертифицированных кардиологов, и есть районы, где за кардиологическую службу отвечает обычный терапевт. Но ведь в кардиологии есть такие нюансы, что нужен квалифицированный специалист, который сможет разобраться в тех или иных нарушениях ритма, ишемических поражениях сердца. Поэтому таким людям в сельских или районных больницах дают направления, и они приезжают к нам в поликлинику. Но, опять-таки, у нас двери для всех открыты, и даже если нет направления, но есть проблемы (ведь не всегда человек может поехать сначала в ЦРБ), и человек сам приехал к нам, мы его примем и никогда не откажем. Мы лечим всех, у кого есть кардиологическая патология.

— Давайте поговорим о новой технике — что нового у вас есть, чем можете похвастаться и какие из проблем, с которыми раньше нужно было обращаться в Киев и другие крупные города, теперь можно решить на месте?

— Раньше наша больница ничем не отличалась от обычной городской — это была сплошная терапия, то есть больной обследовался, ему назначались таблетки, как и в любом кардиологическом отделении. Сейчас, с открытием 14 июня 2012 года нашего рентгенэндоваскулярного блока, мы перешли на более серьезный уровень. Эта аппаратура позволяет диагностировать поражения сосудов. 80% пациентов — это больные с сердечно-сосудистыми заболеваниями, которые перенесли инфаркт миокарда, люди с нестабильной стенокардией, стенокардией 3-4 функционального класса, какими-то ишемическими нарушениями. Такие больные обязательно должны пройти диагностику на нашем аппарате.

Но, опять-таки, бывает так, что звонит человек и говорит, что слышал о нашей аппаратуре и хочет проверить свои сосуды. А ведь это очень сложная техника, сплошная электроника, ну как компьютерный томограф. И решить вопрос, показано ли человеку обследование на нашем аппарате, может только врач-специалист. Заведующий рентгенэндоваскулярным блоком — Виталий Крошка, врач-кардиолог, специально обученный работе с ангиографом, который прошел стажировки и в Институте сердечно-сосудистой хирургии им. Амосова, и в Институте кардиологии им. Стражеско, и в Институте хирургии и трансплантологии им. Шалимова. То есть учиться нужно не один год, и необходимы и доскональное знание аппарата, и опыт работы, и определенная сноровка, а кроме того — постоянное изучение новых методик. Это в определенном смысле связано и с риском для пациента. Другой врач у нас — хирург, сердечно-сосудистый и сосудистый, также имеющий квалификацию нейрохирурга, Кирилл Орешников. Так как аппарат у нас многопрофильный, на нем можно смотреть сосуды сердца, почек, нижних конечностей, шеи и головы — следовательно, и профили наших докторов соответствующим образом расширяется путем прохождения обучения и стажировки в различных мед­учреждениях. Кроме того, регулярно проходят всевозможные конференции, съезды, где можно почерпнуть новые знания, новые методики и т.д., и я как руководитель заинтересована в том, чтобы мои врачи принимали участие в таких мероприятиях. Чем больше информации — тем большая отдача в работе.

За полгода со дня открытия у нас было проведено 347 коронарографий и 45 стентирований. Такого оборудования в области не было никогда, и губернатор Сергей Ларин поставил нам задачу — за государственные деньги куплено оборудование, и мы должны, как говорят, работать с колес. То есть установили — и сразу начали работать на результат. Больных, нуждающихся в таком обследовании и лечении, огромное количество, и раньше оны вынуждены были ехать в Киев, где стоимость, например, коронарографии — 3-6 тысяч гривен. Это, согласитесь, не всем по карману, и раньше из 600 больных, которых мы направляли, ехали человек 200.

— Естественно, ведь даже если бы стоимость самого обследования была бы одинаковой, добавьте сюда дорогу, проживание, питание, да еще и сопровождающий такому больному нужен…

— Конечно! Экономия для больных, безусловно, есть. В нашем кардиоцентре стоимость такого обследования — со всеми расходными материалами — составляет 1000-1200 гривен. Это возможно потому, что в прошлом году нам были выделены бюджетные деньги на приобретение расходных материалов — проводников, катетеров, стентов… Также по госсубвенции мы получили и контрастное вещество. А это львиная доля всех расходов. То есть пациент оплачивает только предоперационную подготовку, послеоперационные нужды, таблетки, которые он дальше будет принимать…

Хочу снова-таки вернуться к предыстории. Многие, в том числе и некоторые наши коллеги, в нас не верили, говорили: ну вот, это все для богатых, пусть у них там все устаканится, а потом мы посмотрим на результаты и будем направлять к ним пациентов. Мы с каждым больным проводим специальные беседы, где подробно разъясняем, как проводится процедура, выпустили специальные брошюры, написанные доступным языком, и к нам пошли люди. И сейчас мы не устаем повторять: если у вас есть проблемы с сердцем, не ждите, идите к врачам в свои поликлиники, приходите к нам в поликлинику, мы никому в обследовании не откажем. Наглядный пример — за прошлый год у нас 7 случаев проведения коронарографии в неотложных состояниях, экстренных. То есть «скорая» диагностирует у пациента «свежий» инфаркт миокарда и привозит его к нам.

— А разве ваша больница тоже принимает ургентных больных?

— Пока, к сожалению, нет. К нам везут только очень сложные случаи. Но мы хотим ситуацию поменять. В наших планах — открытие интервенционного отделения, то есть мы бы брали этих сложных пациентов, сразу проводили бы коронарографию, выявляли те или иные нарушения и в неотложных состояниях сразу ставили бы стенты. Это позволило бы людям избежать длительного процесса реабилитации и сразу же выписаться в нормальном состоянии и приступить к работе.

— Если инфаркт уже начал развиваться, есть некоторый период времени, — подключается к разговору Виталий Крошка, — и можно успеть открыть артерию и восстановить кровоток, в результате чего сердечная мышца не умирает.

— А насколько врачи «скорой» могут разбираться в таких ситуациях, учитывая нашу публикацию в прошлом номере? (Речь идет о статье Полины Поляковой «Не знаю, кто виноват, или Слишком молодой инфаркт». — Авт.)

— А мы продумали и эту ситуацию, — продолжает Анна Сухомлин. — В прошлом году руководство области опять пошло нам навстречу. Есть телеметрическая аппаратура фирмы «Тредекс», которая позволяет врачам «скорой» при необходимости специальным приборчиком размером с мобильный телефон снять ЭКГ и отправить данные или в больницу скорой помощи, где дежурит врач-кардиолог, или к нам и получить квалифицированный комментарий и рекомендации по дальнейшим действиям. Конечно, то, что написано у вас, это в высшей степени неграмотно со стороны врача, особенно учитывая ту ситуацию, что сердечно-сосудистые заболевания, в том числе и инфаркты, значительно «помолодели».

— А какие еще новые методики освоили ваши врачи? Чем еще можете заслуженно похвастаться?

— Мы в последнее время начали осваивать много новых методик, — подхватывает разговор Виталий Крошка. — Скажем, при острых случаях, когда к нам привозят больного в течение 2-3 часов от начала боли, когда артерия еще только начала закрываться, мы применяем такую методику, как тромбэкстракция. В это время, о котором мы говорим, в артерии начинает сворачиваться кровь, и она забивается тромботическими массами. Если, например, просто «проковырять», расширив просвет артерии, эти сгустки могут дальше пойти по кровяному руслу, и все равно где-то произойдет тромбоз сосудов. Мы освоили методику, когда с помощью специальных устройств достаем эту массу прямо из артерии.

Также мы освоили методики закрытия места пункции. Пункция — это в артерии иголочкой делается дырочка. На первый взгляд, мелочь. Но если я скажу, что из этой маленькой дырочки струя крови достает до потолка, то понятно, что это серьезно. Человеку достаточно полутора-двух минут такого кровотечения, чтобы истечь кровью и умереть, если не закрыть это место пункции. Если раньше приходилось стоять и держать пальцами место пункции, пока оно само не закроется сворачивающейся кровью, то теперь у нас есть устройство, которое закрывает его в автоматическом режиме.

Освоили мы и методики открытия хронических тотальных окклюзий. Что это такое? Есть у нас пациенты, которые перенесли инфаркт, а то и два-три, несколько лет назад. Как правило, этих больных только оперировали, но не все ведь хотят проходить открытую операцию с разрезанием грудины, искусственным кровообращением. Есть больные, у которых закрыта только одна артерия, а все остальные нормальные, и на сегодняшний день у нас уже есть, наверное, человек 15, которым мы открыли вот эти хронические окклюзии. Эти операции крайне сложные, в Украине их блестяще делает Сергей Николаевич Фуркало в институте Шалимова, но так как и я, и Кирилл Орешников в свое время учились у него, теперь и мы можем делать такие операции.

— То есть фактически ставится стент?

— Да, но если это свежее закрытие артерии, его без проблем ставят, а если это многолетнее закрытие, то, к сожалению, далеко не всегда удается «проковыряться» и пройти туда, куда надо…

В полном объеме мы владеем всеми методиками, которые от нас требует институт Амосова, с которым очень тесно сотрудничаем. При необходимости мы через Интернет пересылаем им данные по каким-то сложным случаям и сразу же получаем консультации.

Что касается стентов, у нас есть стенты, полученные по линии госзакупок и посредством тендеров за средства областного бюджета. Есть стенты обычные металлические, первого поколения, более продвинутые — из специального сплава, есть некоторое количество стентов со специальным лекарственным покрытием, но они очень дорогостоящие. А вот буквально два-три месяца назад у нас в Украине появились так называемые биодеградирующие стенты — из специального полимера, который через полтора-два года, когда сосуд придет в норму и приобретет нормальные параметры, рассосется. Один из первых таких стентов в Украине одному из наших пациентов установил Кирилл Петрович Орешников здесь, в нашей больнице. Мы используем достаточно качественные стенты ирландского производства и немецкие. Качество современных стентов таково, что ни аллергических проявлений, ни отторжения они не вызывают, следовательно, опасаться проведения таких операций нет оснований. Однако решение, какой стент следует устанавливать конкретному больному, принимает не сам пациент, а только врач на основании имеющихся показаний.

— Анна Николаевна, раньше считалось, что сердце болит только у пожилых людей, организм которых в силу возраста «поизносился», и пациенты кардиологии — сплошь бабулечки и дедулечки. Однако в последнее время все больше молодежи имеет такие проблемы. С чем чаще всего и кто к вам обращается?

— Возьмите наш образ жизни. Что и как мы едим? Какие у нас пагубные привычки? Насколько мы физически активны? Каков у нас режим работы и достаточен и регулярен ли отдых? Опять-таки, стрессы… Вот и получается, что у молодого человека, который выкуривает 2 пачки сигарет в день, работает с утра до ночи, питается кое-как и в отпуск ходит от случая к случаю, сосуды становятся как у глубокого старика — и как следствие, инфаркт. То есть наш образ жизни в очень значительной мере «омолодил» сердечно-сосудистые заболевания. А у пожилых людей в основном сейчас отмечаются хронические заболевания, требующие определенной коррекции со стороны врача, назначения поддерживающей терапии.

— Сейчас у нас проходит реабилитацию девушка, о которой вы писали, — 1981 года рождения, — отмечает В.Крошка, — а у меня был случай в Киеве — инфаркт у 18-летнего парня.

— А тем оборудованием, о котором вы говорили, будут оснащены все «скорые» или только специализированные кардиобригады?

— В прошлом году закуплено 20 таких устройств, и они поставлены на наши «скорые», которые передают данные на больницу скорой помощи, в блок интенсивной терапии все сомнительные случаи. Я думаю, что эта система должна развиваться и такое устройство должно быть в каждой «скорой», особенно сейчас, когда система скорой медицинской помощи реформируется. И мы стремимся к тому, чтобы тоже подключиться к этой системе, задействовать ангиограф в системе 24/7, то есть 24 часа 7 дней в неделю, и принимать на себя сложные случаи, требующие немедленного реагирования с помощью нашей аппаратуры.

— В последнее время во многих лечебных учреждениях началось активное облагораживание — ремонты, строительство и т.д. Как вы с этим справляетесь, хотя у вас, и это подтвердят многие ваши пациенты, всегда чистота, порядок и уют?

— Естественно, мы хотим, чтобы нашим больным было комфортно и уютно. Мы регулярно делаем ремонты в отделениях, вот недавно капитально отремонтировали пищеблок, отделение реанимации, сделали диагностическое отделение европейского уровня, куда стараемся закупать все самое современное. Например, купили УЗИ-аппарат эксперт-класса, как в институте Амосова, — сердце можно рассмотреть с разных позиций. Все наши стационарные больные проходят обследование на этом аппарате. Естественно, в прошлом году было подготовлено помещение для рентгенэндоваскулярного блока, и я хочу поблагодарить за помощь «Кировоградоблэнерго» (директор И.А.Полывяный), которые сделали всю необходимую проводку, и предприятие «Интерресурсы» (директор К.Н.Москаленко), которое капитально все отремонтировало и отделало. Также нам очень помогают руководители фермерских хозяйств — А.А.Петренко, В.И.Тюпа и другие…

— Анна Николаевна, сейчас начинается такой период, когда часто меняются погодные условия, а это сказывается на самочувствии как больных, так и здоровых людей. Ваши рекомендации?

— Прежде всего — регулярная диспансеризация, причем в поликлинику идти не тогда, когда уже невмоготу, а регулярно проходить медосмотр, тем более что сейчас в поликлиниках открыли современные диагностические центры, проводят выездные медосмотры по микрорайонам. Следующее — придерживаться рекомендаций врача, не бросая начатое лечение при первом же улучшении, и, естественно, вести здоровый образ жизни. То есть соблюдать режим труда и отдыха, правильно питаться, а главное — отказаться от вредных привычек, тем более что во всем мире это уже даже не модно. Ну а если есть какие-то проблемы — мы вас ждем в нашей консультативной поликлинике.

Беседовала Ольга Березина, фото Елены Карпенко, «УЦ».

Окончание, начало в «УЦ» № 5 от 31 января 2013 года.

В 1922 году и Юрий Олеша, и Валентин Катаев, и Владимир Нарбут переезжают из Харькова в Москву – вроде бы по отдельности, но судьба опять сводит их вместе. Юрий Олеша устраивается в ежедневную газету «Гудок», где публикуется под псевдонимом Зубило. Пожалуй, отраслевая газета железнодорожников была в двадцатые годы самым литературным периодическим изданием СССР. Одновременно с Олешей здесь работали Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров. Сюда же устраивается только что приехавший в Москву молодой поэт Арсений Тарковский.

Паола Педиконе пишет в книге «Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы»:

«Те, кто читал роман Валентина Катаева “Алмазный мой венец”, конечно, помнят впечатляющую трагическую фигуру Колченогого и его соперника – Ключика, влюбленных в одну женщину. Под именем Колченогого выведен Владимир Нарбут, под именем Ключика – Юрий Олеша. Арсений Тарковский хорошо знал обоих.

Нарбут, гетманский потомок, “ослабевший отросток могучих и жестоких людей” (определение Надежды Мандельштам) и в то же время блистательный поэт, акмеист, близкий друг Осипа Мандельштама и Анны Ахматовой, волей судеб в середине 1920-х годов возглавил издательство “ЗиФ” (“Земля и фабрика”). Как и Тарковский, он был родом с Украины. В то время Арсений с незрелыми юношескими стихами, конечно, еще не мог претендовать на издание собственной поэтической книги. Нарбут “подкармливал” молодого стихотворца рецензиями “самотека” – рукописей, поступавших в издательство “с улицы”, главным образом, от малообразованных графоманов.

(…)

А с Юрием Олешей Арсений познакомился в редакции газеты “Гудок”. Дружба с “Ключиком”, автором культового романа 1930-х годов “Зависть”, продолжалась долго – до смерти Олеши в 1960 году.

В библиотеке Тарковского сохранилась книга с дарственной надписью, датированной 14 января 1957 года: “Прекрасному Арсению Тарковскому в знак признания его таланта, ума и всего богатства его личности – Ю. Олеша”. Тарковский внимательнейшим образом прочитал книгу, о чем свидетельствуют карандашные пометки на полях. Особенно впечатлил его эпизод, когда в больничную палату пришли две медсестры – брать кровь на анализ: “Вы острите. Обе девушки молчат. Вы хорошо острите. “Служба крови”, например, – это хорошо. Нет, они молчат. Они видят ужасное существо с гноящимися глазами, с руками в шелушащейся коже; вы были смертник – они это знают. Упруго встав, они идут к другой кровати, а вы вздыхаете и вот-вот заплачете”.

“Как он был жив, когда писал это, до какой степени жив!” – записал на полях книги Тарковский. На последнем форзаце – еще одна карандашная запись Арсения: “После похорон Юры. Самое удивительное в смерти кого-нибудь то, что природа, город, деревья – ничего не изменяется”».

Тайны Суок

Не одно поколение советских школьниц восхищалось, наверное, романтическим поступком Юрия Олеши, который подарил будущей жене сказку, а главную героиню назвал ее именем (точнее, девичьей фамилией). Увы, правда далека от хрестоматийной версии. Свою куклу Юрий Олеша назвал в честь младшей сестры Суок – Серафимы, которая тогда уже была замужем за Владимиром Нарбутом. А посвятил сказку совсем другой девушке – Валентине Грюнзайд, которая к моменту выхода романа стала женой еще одного близкого друга Олеши, будущего автора «Двенадцати стульев» Евгения Петрова.

Итак, сначала о «дружочке» Суок. Серафима переехала в Харьков вслед за Олешей и Катаевым и поселилась вместе с ними. Здесь же, в Харькове, она в 1921 году вышла замуж, но не за Олешу:

«Мы прижились в чужом Харькове, уже недурно зарабатывали, – пишет Валентин Катаев в книге “Алмазный мой венец”. – Иногда вспоминая проказы прежних дней, среди которых видное место занимала забавная история брака дружочка с одним солидным служащим в губпродкоме. По первым буквам его имени, отчества и фамилии он получил по моде того времени сокращенное название Мак. Ему было лет сорок, что делало его в наших глазах стариком. Он был весьма приличен, вежлив, усат, бородат и, я бы даже сказал, не лишен некоторой приятности. Он был, что называется, вполне порядочный человек, вдовец с двумя обручальными кольцами на пальце. Он был постоянным посетителем наших поэтических вечеров, где и влюбился в дружочка.

Когда они успели договориться, неизвестно. Но в один прекрасный день дружок с веселым смехом объявила ключику, что она вышла замуж за Мака и уже переехала к нему.

Она нежно обняла ключика, стала его целовать, роняя прозрачные слезы, объяснила, что, служа в продовольственном комитете, Мак имеет возможность получать продукты и что ей надоело влачить полуголодное существование, что одной любви для полного счастья недостаточно, но что ключик навсегда останется для нее самым светлым воспоминанием, самым-самым ее любимым друзиком, слоником, гением и что она не забудет нас и обещает нам продукты.

(…)

Я же страшно возмутился и наговорил дружочку массу неприятных слов, на что она, весело смеясь, блестя голубыми глазами, сказала, что понимает, какую глупость совершила, и согласна в любой миг бросить Мака, но только стесняется сделать это сама. Надо, чтобы она была насильно вырвана из рук Мака, похищена.

– Это будет так забавно, – прибавила она, – и я опять вернусь к моему любимому слоненку.

Так как ключик по своей природе был человек воспитанный, не склонный к авантюрам, то похищение дружочка я взял на себя как наиболее отчаянный из всей нашей компании.

В условленное время мы отправились за дружочком. Ключик остался на улице, шагая взад-вперед перед подъездом, хмурый, небритый, нервный, как ревнивый гном, а я поднялся по лестнице и громко постучал в дверь кулаком.

Дверь открыл сам Мак. Увидев меня, он засуетился и стал теребить бородку, как бы предчувствуя беду.

Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки в городском вещевом складе.

Не удивляйтесь: таково было то достославное время – граждан снабжали чем бог послал, но зато бесплатно.

– Где дружочек? – грубым голосом спросил я.

– Видите ли… – начал Мак, теребя шнурок пенсне.

– Слушайте, Мак, не валяйте дурака, сию же минуту позовите дружочка. Я вам покажу, как быть в наше время синей бородой! Ну, поворачивайтесь живее!

– Дружочек! – блеющим голосом позвал Мак, и нос его побелел.

– Я здесь, – сказала дружочек, появляясь в дверях буржуазно обставленной комнаты. – Здравствуй.

– Я пришел за тобой. Нечего тебе здесь прохлаждаться. Ключик тебя ждет внизу.

– Позвольте… – пробормотал Мак.

– Не позволю, – сказал я.

– Ты меня извини, дорогой, – сказала дружочек, обращаясь к Маку. – Мне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь была ошибкой. Я люблю ключика и должна к нему вернуться.

– Идем, – скомандовал я.

– Подожди, я сейчас возьму вещи.

– Какие вещи? – удивился я. – Ты ушла в одном платьице.

– А теперь у меня уже есть вещи. И продукты, – прибавила она, скрылась в плюшевых недрах квартиры и проворно вернулась с двумя свертками. – Прощай, Мак, не сердись на меня, – милым голосом сказала она Маку.

Читателю все это может показаться невероятным, но таково было время. Паспортов не существовало, и браки легко заключались и расторгались в отделе актов гражданского состояния».

Второй раз Сима Суок вышла замуж очень быстро, там же – в Харькове, за поэта Владимира Нарбута и с ним переехала в Москву. За ними поехал и Олеша.

«Таким образом, было решено второе, после Мака, похищение дружочка, – пишет Катаев. – Но на этот раз я не рискнул идти в логово колченогого: слишком это был опасный противник, не то что Мак. Не говоря уж о том, что он считался намного выше нас как поэт, над которым незримо витала зловещая тень Гумилева, некогда охотившегося вместе с колченогим в экваториальной Африке на львов и носорогов, не говоря уж о его таинственной судьбе, заставлявшей предполагать самое ужасное, он являлся нашим руководителем, идеологом, человеком, от которого, в конце концов, во многом зависела наша судьба. Переведенный из столицы Украины в Москву, он стал еще на одну ступень выше и продолжал неуклонно подниматься по административной лестнице. В нем угадывался демонический характер.

Однако по твердому, скульптурному подбородку ключика я понял, что он решился вступить в борьбу с великаном.

Ключик стоял посередине комнаты в Мыльниковом переулке, расставив ноги в новых брюках, недавно купленных в Харькове, в позе маленького Давида перед огромным Голиафом. Он великодушно отказался от моей помощи и решил действовать самостоятельно. Он надолго исчезал из дому, вел таинственные переговоры по телефону, часто посещал парикмахерскую, изредка даже гладил брюки утюгом на моем письменном столе, любовался на себя в зеркале, и в конце концов однажды у нас в комнате появилась наша Манон Леско.

(…)

Он (Владимир Нарбут. – Авт.) сидел понуро, выставив вперед свою искалеченную, плохо сгибающуюся ногу в щегольском желтом полуботинке от Зеленкина.

Вообще он был хорошо и даже щеголевато одет в стиле крупного администратора того времени. Культяпкой обрубленной руки, видневшейся в глубине рукава, он прижимал к груди свое канотье, в другой же руке, бессильно повисшей над травой, держал увесистый комиссарский наган-самовзвод. Его наголо обритая голова, шафранно-желтая, как дыня, с шишкой, блестела от пота, а глаза были раскосо опущены. Узкий рот иезуитски кривился, и вообще в его как бы вдруг еще более постаревшем лице чудилось нечто католическое, может быть униатское, и вместе с тем украинское, мелкопоместное.

Он поднял на меня потухший взор и, назвав меня официально по имени-отчеству, то и дело заикаясь, попросил передать дружочку, которую тоже назвал как-то церемонно по имени-отчеству, что если она немедленно не покинет ключика, названного тоже весьма учтиво по имени-отчеству, то он здесь же у нас во дворе выстрелит себе в висок из нагана.

Пока он все это говорил, за высокой каменной стеной заиграла дряхлая шарманка, доживавшая свои последние дни, а потом раздались петушиные крики петрушки.

Щемящие звуки уходящего старого мира. Вероятно, они извлекали из глубины сознания колченогого его стихи:

“Жизнь моя, как летопись, загублена, киноварь не вьется по письму. Ну, скажи: не знаешь, почему мне рука вторая не отрублена?”

“Ну застрелюсь, и это очень просто”…

Колченогий был страшен, как оборотень.

Я вернулся в комнату, где меня ждали ключик и дружочек. Я сообщил им о том, что видел и слышал. Дружочек побледнела:

– Он это сделает. Я его слишком хорошо знаю.

Ключик помрачнел, опустил на грудь крупную голову с каменным подбородком. Однако его реакция на мой рассказ оказалась гораздо проще, чем я ожидал.

– Господа, – рассудительно сказал он, скрестив по-наполеоновски руки, – что-то надо предпринять. Труп самоубийцы у нас во дворе. Вы представляете последствия? Ответственный работник стреляется почти на наших глазах! Следствие. Допросы. Прокуратура. В лучшем случае общественность заклеймит нас позором, а в худшем… даже страшно подумать! Нет, нет! Пока не поздно, надо что-то предпринять.

А что можно было предпринять?

Через некоторое время после коротких переговоров, которые с колченогим вел я, дружочек со слезами на глазах простилась с ключиком, и, выглянув в окно, мы увидели, как она, взяв под руку ковыляющего колченогого, удаляется в перспективу нашего почему-то всегда пустынного переулка.

Было понятно, что это уже навсегда».

Серафима Суок прожила с Нарбутом четырнадцать лет. И, наверное, любила его. По воспоминаниям современников, Нарбут, несмотря на физические недостатки (он еще и чудовищно заикался), был невероятно харизматичным и привлекательным человеком. Исследователи считают, что имено с него Булгаков писал Воланда. Самый удачный для карьеры Олеши 1928 год (тогда были опубликованы «Зависть» и «Три толстяка») стал началом конца «страшного поэта». Нашлось где-то его письменное объяснение, данное во время Гражданской войны деникинцам, где Нарбут себя к большевикам не причислял и вспоминал, что по происхождению он дворянин. На руководящие должности Нарбута больше не назначали. В 1936 году он был арестован и умер в лагере. Защищать свояка бросилась вдова Багрицкого, Лидия Суок, и защищала так пылко, что сама вышла из ГУЛАГа только через семнадцать лет.

После смерти Нарбута Сима была замужем еще дважды, за писателями Николаем Харджиевым и Виктором Шкловским. И при этом на всю жизнь сохранила самые нежные отношения со своим «слоником». «Периодически он появлялся в семье Шкловских. Обычно Шкловский уходил в кабинет, плотно прикрыв дверь. Нервничал. В другой комнате шел разговор. Громкий – Симочки, тихий – Олеши. Минут через пять Олеша выходил в коридор, брезгливо держа в пальцах крупную купюру. Сима провожала его, вытирая слезы», – пишет журналист Сергей Ожегов.

Что касается Валентины Грюнзайд, которой Олеша посвятил свою знаменитую сказку, то здесь все далеко не так трагично:

«Ключик посмотрел на девочку, и ему показалось, что это то самое, что он так мучительно искал. Она не была похожа на дружочка. Но она была ее улучшенным подобием – моложе, свежее, прелестнее, невиннее, а главное, по ее фаянсовому личику не скользила ветреная улыбка изменницы, а личико это было освещено серьезной любознательностью школьницы, быть может, совсем и не отличницы, но зато честной и порядочной четверочницы.

Тут же, не сходя с места, ключик во всеуслышание поклялся, что напишет блистательную детскую книгу-сказку, красивую, роскошно изданную, в коленкоровом переплете, с цветными картинками, а на титульном листе будет напечатано, что книга посвящается…

Он спросил у девочки имя, отчество и фамилию; она добросовестно их сообщила, но, кажется, клятва ключика на нее не произвела особенного впечатления. У нее не была настолько развита фантазия, чтобы представить свое имя напечатанным на роскошной подарочной книге знаменитого писателя. Ведь он совсем еще был не знаменитость, а всего лишь, с ее точки зрения, немолодой симпатичный сосед по переулку, не больше.

Он стал за ней ухаживать как некий добрый дядя, что выражалось в потоке метафорических комплиментов, остроумных замечаний, которые пропадали даром, так как их не могла оценить скромная чистопрудная девочка, едва вышедшая из школьного возраста.

Одним словом, роман не получился: слишком велика была разница лет и интеллектов. Но обещанную книгу ключик стал писать, рассчитывая, что, пока он ее напишет, пока ее примут в издательстве, пока художник изготовит иллюстрации, пока книга выйдет в свет, пройдет года два или три, а к тому времени девочка созреет, поймет, что он гений, увидит напечатанное посвящение и заменит ему дружочка.

Большая часть расчетов ключика оправдалась. Он написал нарядную сказку с участием девочки-куклы; ее иллюстрировал (по протекции колченогого) один из лучших графиков дореволюционной России, Добужинский, на титульном листе четким шрифтом было отпечатано посвящение, однако девичья фамилия девочки, превратившейся за это время в прелестную девушку, изменилась на фамилию моего младшего братца, приехавшего из провинции и успевшего прижиться в Москве, в том же Мыльниковом переулке.

Он сразу же влюбился в хорошенькую соседку, но не стал ее обольщать словесной шелухой, а начал за ней ухаживать по всем правилам, как заправский жених, имеющий серьезные намерения: он водил ее в театры, рестораны, кафе «Битые сливки» на Петровке за церковкой, которой уже давно не существует, и куда водил своих возлюбленных также Командор – очень модное место в Москве, – провожал на извозчике домой, дарил цветы и шоколадные наборы, так что вскоре в моей комнате в Мыльниковом переулке шумно сыграли их свадьбу, на которой ключик, несмотря на то, что изрядно выпил, вел себя вполне корректно, хотя и сделал робкую попытку наскандалить, после чего счастливые молодожены поселились в небольшой квартирке, которую предусмотрительно нанял мой положительный брат».

Что же касается жены писателя художницы Ольги Суок, которая прожила с ним четверть века, то биографы Олеши ее не вспоминают – вообще! Словно ее и не было вовсе…

«Не та слава»

В 1924 году Юрий Олеша отнес «Три толстяка» в издательство, но тогда книга не была напечатана. Славу молодому писателю принес роман «Зависть», который в 1927 году был опубликован в журнале «Красная новь». Только после этого издатели обратили внимание на первую советскую сказку.

«В Мыльниковом переулке ключик впервые читал свою новую книгу “Зависть”. Ожидался главный редактор одного из лучших толстых журналов. Собралось несколько друзей. Ключик не скрывал своего волнения. Он ужасно боялся провала и все время импровизировал разные варианты этого провала. Я никогда не видел его таким взволнованным. Даже вечное чувство юмора оставило его.

(…)

Преодолев страх, он раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести:

“Он поет по утрам в клозете”.

Хорошенькое начало!

Против всяких ожиданий именно эта криминальная фраза привела редактора в восторг. Он даже взвизгнул от удовольствия. А все дальнейшее пошло уже как по маслу. Почуяв успех, ключик читал с подъемом, уверенно, в наиболее удачных местах пуская в ход свой патетический польский акцент с некоторой победоносной шепелявостью.

Никогда еще не был он так обаятелен.

Отбрасывая в сторону прочитанные листы жестом гения, он оглядывал слушателей и делал короткие паузы.

Чтение длилось до рассвета, и никто не проронил ни слова до самого конца.

(…)

Главный редактор был в таком восторге, что вцепился в рукопись и ни за что не хотел ее отдать, хотя ключик и умолял оставить ее хотя бы на два дня, чтобы кое-где пошлифовать стиль. Редактор был неумолим и при свете утренней зари, так прозрачно и нежно разгоравшейся на расчистившемся небе, умчался на своей машине, прижимая к груди драгоценную рукопись.

Когда же повесть появилась в печати, то ключик, как говорится, лег спать простым смертным, а проснулся знаменитостью».

Успех Олеши был ярким, но не очень долгим (мы имеем в виду, конечно, не успех у читателей, а официальное признание, которое для Олеши было очень важно). В 1931 году Олеша написал пьесу «Список благодеяний», которую поставил Мейерхольд. Приняли пьесу очень неоднозначно. Больше Юрий Олеша почти ничего не писал: вел дневники, которые позже войдут в «Ни дня без строчки» и «Книгу прощания», жил с написания театральных пьес по произведениям Достоевского, Куприна и т.п. В 1936 году его произведения, даже ранее изданные, запретили печатать – их «вернули» читателям только в 1956-м, после смерти Сталина.

Но все это было позже. В начале 30-х Олеша был очень знаменит, на его выступления приходили тысячи людей, в редакцию «Гудка» приходили мешки писем, адресованных Зубило. Маститые писатели обращались к нему, совсем молодому еще человеку, за советом.

«И все же это была не та слава, о которой мечтал Олеша, – пишет Лев Славин в очерке “Мой Олеша”. – Его роман “Зависть” и пьеса “Список благодеяний” породили целую критическую литературу. Олеша стал предметом и темой диссертаций, дипломных работ в Одессе, в Москве, даже в Колумбийском университете в США. Но и это все еще не была та слава, о которой он мечтал.

В его мечте о славе было что-то детское, наивное, театральное. Он жаждал шума вокруг себя, чтоб на него указывали пальцами на улице, как на Толстого: “Вот Олеша!”

Его не наградили орденом. Он страдал.

Между тем еще при жизни вокруг Олеши стала складываться атмосфера легендарности. Книги его расходились мгновенно. Его стремление к совершенству восхищало людей. Его изречения передавались из уст в уста. Люди искали с ним встречи, ибо общение с Олешей доставляло наслаждение. Многие прилеплялись к нему и становились его спутниками с постоянной орбитой вокруг него. Так действовал его талант, и в лучшие свои минуты Олеша был полон истинного величия.

Но он не замечал этого и завидовал славе Дюма-отца, которого презирал».

«Литература закончилась в 1931-м»

Большинство исследователей творчества Олеши связывают его опалу с речью, которую он произнес на первом съезде писателей в 1934 году, а говоря о творческом кризисе, приводят строки из письма Олеши к Ольге Суок: «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна – не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику».

Сам Олеша писал в дневниках:

«Теперь, когда прошло двенадцать лет революции, я задаю себе вопрос: кто я? кем я стал?

Я русский интеллигент.

Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, – а мы пируем.

(…)

И часа в три дня я просыпаюсь. Я лежу одетый, укрытый пальто, в воротничке и галстуке, в ботинках, гетрах, – пиджак не расстегнут. Я чувствую нечистоту рта, дыхания, пищевода. Я чувствую печень, которая лежит во мне, как тяжелое мокрое животное, почти ворочается.

Я хочу жить с женщиной.

Я пишу стихотворные фельетоны в большой газете, за каждый фельетон платят мне столько, сколько получает путевой сторож в месяц. Иногда требуется два фельетона в день. Заработок мой в газете достигает семисот рублей в месяц. Затем я работаю как писатель. Я написал роман “Зависть”, роман имел успех, и мне открылись двери. Театры заказали мне пьесы, журналы ждут от меня произведений, я получаю авансы.

Литература окончилась в 1931 году. Я пристрастился к алкоголю.

Прихожу в Дом Герцена часа в четыре. Деньги у меня водятся. Авторские за пьесу. Подхожу к буфету. Мне нравятся стаканчики, именуемые лафитниками. Такая посудинка особенно аппетитно наполняется водкой. Два рубля стоит. На буфете закуска. Кильки, сардинки, мисочка с картофельным салатом, маринованные грибы. Выпиваю стаканчик. Крякаю, даже как-то рукой взмахиваю. Съедаю гриб величиной в избу. Волшебно зелен лук. Отхожу.

Сажусь к столу.

Заказываю эскалоп.

Собирается компания.

Мне стаканчика достаточно. Я взбодрен.

Я говорю: “Литература окончилась в 1931 году”.

Смех. Мои вещания имеют успех».

Так правдиво и так горько…

После смерти Олеши Константин Паустовский напишет: «Художник Олеша жег себя в переделках, попытках, жег себя, как сигнальный костер. Сущность огня была понятна этому художнику.

Во время войны Юрий Карлович не переводил деньги на оплату квартиры, и жилье его заселили. Когда писатель вернулся, он начал скитаться, снимая комнаты по чужим квартирам. Ему сказали, что если он придет, то ему вернут его жилье. За него хлопотали самые крупные писатели, музыканты и великая Уланова. Но он говорил, что у него нет законченной вещи, с которой он мог бы прийти как писатель. Он жил бездомно, но не безнадежно, работал и ожидал победы изо дня в день. Куски пьес, как своды, должны были сомкнуться и не смыкались, потому что вставали новые задачи. Друзья не могли ему помочь. Он говорил, что к другу можно приехать даже ночью, но из своей квартиры, приехать с арбузом, шуткой, весельем: арбузов не было.

Сам он писал однажды своей матери:

“Угольщик с большей бережливостью относится к рогожному кулю со звонкими углями, чем я отнесся к своей судьбе”.

Это была правда.

Одно время он пил. Потом болел. Потом перестал пить. И много писал. Опять к нему придвинулась книга. Многие ждали, что он ее кончит, она выйдет, выйдет несколько книг. Но сердце его было уже истрачено.

Он жил последние годы сравнительно спокойно в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи, на девятом этаже. Из окон светлого коридора был виден Каменный мост и деревья, а Москва-река была закрыта домами. Из кабинета была видна баженовская церковь и дома Замоскворечья».

О последних годах Олеши много написал кинорежиссер Леонид Марягин, который познакомился со знаменитым писателем в ресторане «Националь»:

«После долгого перерыва – в два с лишним десятилетия – Олешу издали. Появилась книжка в светлом переплете. Юрий Карлович увидел эту книжку в целлофановой сумке у юной прекрасной девушки и пошел за ней. Ему хотелось, как он говорил, понять своего нового читателя. Девушка вошла в кабину автомата. Олеша наблюдал. Девушка села в троллейбус. Преодолевая одышку, он вскочил на подножку троллейбуса. Девушка смотрела в окно, а писатель любовался изгибом шеи своей новой читательницы. Девушка быстро шла по улице – Олеша не отставал. Ему хотелось узнать, где живет его новый читатель. Сумка с рисунками писателя на обложке книги телепалась в руке девушки, когда она почти бегом поднималась по лестнице. Олеша поднимался вслед, тяжело дыша. Она вставила ключ в прорезь замка, открыла дверь, переступила порог, обернулась и сказала:

– Пошел вон, старый идиот!

И захлопнула дверь.

Эту историю Юрий Карлович с горькой иронией поведал в холостяцкой комнате только что умершего ассистента Мейерхольда – рыжего Исаака Меламеда. В платяном шкафу на веревочке висели протертые галстуки, а в углу лежала стопка книг, Олеша нагнулся и поднял верхнюю. Это была его книга “Избранное”. Издания 1936 года. Он достал ручку и написал на первой странице:

“Дорогому Леониду – с уверенностью в том, что он достигнет творческих успехов, – с симпатией, дружбой, любовью. Ю.Олеша 1959г. окт”.

В Донском крематории под звуки “Лакримозы”, исторгаемые ансамблем слепцов, Олеша подошел к гробу с телом Меламеда и сунул под цветы записку. В ней, как я позже узнал, было сказано: “Исаак, срочно сообщи, как там!”

В следующем году я сдавал вступительные экзамены в ЛГИТМиК, на режиссерский факультет, Олеши уже не было. Обычно на экзамене по актерскому мастерству абитуриента не дослушивают. Меня выслушали от начала до конца – я читал неизвестный рассказ Юрия Карловича “Мое первое преступление”».

Олеша умер десятого мая 1960 года от инфаркта. Лев Славин пишет, что перед смертью великий писатели попросил:

– Снимите с лампы газету! Это неэлегантно!

Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».

День первый. Балет

Конец рабочей недели! Кто смог, кто хотел, а кто совершенно неожиданно в пятницу пришли в филармонию на спектакль-балет «Ромео и Джульетта».

Не вдаваясь в профессиональные подробности, это дело мэтров хореографии все-таки, опишу, что понравилось: полный зал зрителей, два полноценных действия, актеры – возрастные категории соответствовали образам… Джульетта настолько юная, воздушная, с личиком от полотен Батичелли… Ромео, ах, зачем же ты Ромео?! – таки навернулись слезы в финале… Хорошие актерские работы, костюмы. Мы уже привыкли скандировать «БРАВО!», «МОЛОДЦЫ!» Мы стоя аплодируем все поклоны артистов, мы теперь даже не уходим из зала, пока не опустится занавес — филармония ведь не только показывает, но и учит…

Что не понравилось? Какой-то ветерок прохлады витал над зрительской аудиторией в самом начале действа. Конечно, фонограмма оркестра – не живой симфонический оркестр… Но оживленные беседы во время увертюры никак не настраивали на серьезный лад. Удивили в некоторых номерах и танцовщицы в туфельках, а не на пуантах. Было ведь заявлено — выступает классический балет…

И еще раз про цветы для артистов – их не было. Ни одного цветочка! Тут можно и без комментариев… Понятно многое: спешим после работы, дождь, не все зрители на личном авто – не совсем до цветов, получается. Возникает мысль: организаторы концертов — руководство филармонии, организуйте, наконец, и продажу небольшого количества цветов в фойе. Многие зрители только спасибо вам скажут. Ведь очень хотелось, чтобы такая очаровательная Джульетта была усыпана в тот вечер не только бутафорскими белыми лилиями.

День второй. Музей

В субботу в Кировоградском областном краеведческом музее во время реставрации и ремонтных работ вдруг неожиданно на один день открылись двери, и нам посчастливилось попасть на выставку предметов коллекции А.Ильина.

Как все проходило? Достаточно необычно… Наша группа из тридцати человек была приглашена в зал, предварительно нас учтиво попросили снять пальто, в музее тепло. Сначала всех пригласили занять места на стульях в зале для прослушивания небольшой лекции, которая незаметно продлилась около двух часов… Лектор очень увлекательно рассказала про все представленные здесь экспонаты самой таинственной и до сих пор до конца не разгаданной коллекции: это живописные полотна, произведения мастеров сакрального искусства, предметы царских семей, старинные оптические приборы, часы, серебряная утварь, китайский фарфор. В заключение лекции всем разрешено было осмотреть экспонаты, сфотографировать, даже дотронуться до многих и почувствовать дух прошлых столетий. Надо сказать, что такой эксклюзив не во всех музеях разрешен.

Что еще раз удивило? Прежде всего — цифры: здесь, в музее, находится порядка трех тысяч экспонатов коллекции. Тридцать тысяч книг было найдено в доме Ильина. Основная их часть хранится в областной научной библиотеке Чижевского. Конечно же – драгоценность и уникальность многих предметов старины. Сама фигура Ильина – среди посетителей выставки оказалась пожилая женщина, которая жила по соседству с загадочным коллекционером и до сих пор не перестает удивляться всему происшедшему: «Ходил все время в одной синенькой курточке много лет…»

Что обнадеживает? Работники музея надеются, что в скором времени все-таки откроются двери нашего музея для постоянных просмотров его экспонатов, и коллекция Ильина там сможет занять не один зал. Кстати, стало известно, что 16 февраля в библиотеке Чижевского будут выставлены книжные раритеты из этого собрания.

Счастливых следующих уик-эндов!

Наталья Алисова — специально для «УЦ».

Сергей Федоткин – вокалист, автор текстов, а также один из основателей группы Sokolovsky. Юрист по образованию и музыкант по призванию, Сергей пробовал себя в разных проявлениях – и как танцор, и как КВНщик. Но в какой-то момент он осознал, что писать музыку и играть для людей – это цель его жизни. Сергей играет на гитаре с 2002 года, пишет тексты с 2005-го и вряд ли уже остановится.

Справка. Участники группы Sokolovsky Сергей Федоткин и Валентин Поворозник – основатели уникального стиля альтернативной музыки под названием «хип-пох». Другие форматы и стили парни не признают, так как считают, что «есть музыка и антимузыка, а остальные названия – это способ заработки денег путем обмана населения».

История группы началась с декабря 2010 года, когда Сергей (гитара, вокал) первый раз выступил с Валентином (перкуссия, бэк-вокал). Дебютная пластинка группы Sokolovsky под названием «Хип-пох» выпущена в сентябре 2011 года. В конце 2012-го к группе Sokolovsky присоединились Сергей Булавкин, Римма Пархомовская, Игорь Гусак и Виталий Куликовский.

— Сергей, ты помнишь своё первое выступление? Какие у тебя остались впечатления? Испытываешь ли ты сейчас такие эмоции?

— Это было что-то новое для меня. А сейчас что-то новое – это, например, реализовать свою идею. И ты радуешься этому. Просто что тут такого – записать саундтрек, если у тебя есть музыка, если у тебя есть материалы, если ты хочешь чем-то поделиться, просто поделиться с людьми? И, пока есть о чём писать, я буду это делать.

Творчество нельзя ограничить географически: нас слушают не только в Кировограде или в Киеве, но и во всех городах Украины, в странах СНГ, даже в Италии, в Израиле. Но это не те масштабы, когда слушают массово, да и нет у меня такой цели – я просто занимаюсь музыкой, вот и всё. Мы кайфуем от самого процесса до, во время и после выпуска песни. И не претендуем на какие-то места, кубки, звания.

— Расскажи немного об истории группы. С чего всё начиналось?

— Название Sokolovsky, да и группа, появились как-то сами собой. В таком составе – пару месяцев. А какие-то хронологические рамки – это иллюзия. В современном мире нужно просто жить и делать то, что тебе нравится. И, когда собирается команда из людей, которые знают тебя так же, как и себя, ну что ещё остаётся делать, если просто не играть музыку?

— Ваш коллектив вырос численно за последнее время. Как это повлияло на стиль исполнения и творчество в целом?

— Что касается творчества, никак абсолютно не повлияло. Более того, альбомы группа Sokolovsky больше не видит смысла выпускать. Потому что это неинтересно на данный момент. Пусть альбомы выпускают те, кто их продает. Я вот сколько ни пытался заработать на этих альбомах, столько мне шиш с маком предлагали. Просто я, когда понял, что хлебушек с маслом есть всегда, осознал, что мне не стоит на него зарабатывать. Мне просто надо кушать, когда хочу, а в остальное время делать музыку, заниматься творчеством. Слава Богу, есть где это делать. Мир не без добрых людей, которые слышат нашу музыку: «Вот нате вам, ребята, только не останавливайтесь!» Именно благодаря тому, что есть такие люди, которые понимают, что нам деньги неинтересны, но чем больше у нас будет аппаратуры, чем больше будет возможностей, тем лучше мы всё это сделаем.

Группа Sokolovsky – это по сути 6 человек, и каждый является саундпродюсером. Каждый, независимо от другого, может садиться и делать песню от начала до конца. Все понимают, что такое музыка, никто не ставит никаких границ. Нет у нас такого: «Вот так можно, а так нельзя!» Просто есть взаимосвязь, общение – не бывает пустых идей, есть недопонятые слова. Ведь на взаимодействии и получается творчество. Музыку нельзя заключать в рэпе, в хип-хопе, хип-похе, джазе, блюзе, музыка – она везде, во всём и всегда. Просто мы её иногда не слышим.

— Ты говорил, что много путешествуешь. Есть города, в которых хотелось бы остаться?

— Так в том-то и дело: самому неинтересно. Не то, чтобы неинтересно, просто, если я и хочу чего-то материального, так это находиться со своими ребятами, радоваться жизни, поиграть свою музыку во всём мире. Я не обращаю внимания на границы: где в Украине поймут, где не поймут. Я не хочу заходить ни на какой рынок. Вот, говорят, надо вам на российский рынок, а потом надо на Европу. Да ничего подобного! Вот когда с американскими индейцами мы сядем в круг, сыграем, они послушают, как мы это воспроизводим, а мы увидим, как у них это происходит. И вдруг произойдёт такой момент, когда мы поймём, что играем одно и то же. Нет смысла за чем-то гнаться. Пока мы стремимся покорить какой-то простор, всегда будет оставаться другой простор. Поэтому музыка – своего рода призвание. И если человек осознаёт, что ему дано от природы, свыше, дар видеть и говорить, то он не станет разменивать это на материальное. И надо оставаться преданным не человеку, не словам, а своему призванию. Тогда придёт понимание того, что скучно тебе никогда не будет. Грустно – да, весело – тоже да, но не скучно!

— У тебя была возможность остаться в Киеве. Почему же не остался?

— Так у меня была возможность и не уезжать в Киев и остаться в Кировограде. Но всегда интересней там, где нас нет. Но я рад, что там побывал: это огромный опыт в общении с людьми. Там я ещё раз убедился, что музыка – это моё призвание и нет смысла заниматься чем-то другим. И если уж так подумать, можно было и не уезжать, а просто сесть и разобраться в себе.

— Какие планы на ближайшее будущее?

— Сейчас есть идея построить в Кировограде культурный центр. Но он как бы уже существует, потому что сюда приезжают люди писать музыку вместе с нами, с группой Sokolovsky. Из Белоруссии приезжают, из России, из разных городов Украины. Много ребят, которые просто знают о нашем существовании, знают, что мы делаем музыку – неполитическую, некоммерческую. Даже не то чтобы некоммерческую – без пропаганды чего-либо. Коммерция – это какие-то продюсерские заморочки. Кто-то делает музыку, и если ему просто дать делать своё дело, то в любом случае на хлеб и на масло у него всегда будет. Потому что люди не дадут умереть с голоду тому, кто приносит им радость. А всё остальное приходит путём осознания того, что это нужно. Вот есть у нас сейчас две студии – RADHARAMAN-RECORDS – одна акустическая. На второй мы можем сделать любой саунд, не хуже, но и не лучше, чем это делают многие. Ведь технологии развиваются быстрее, чем мы можем это понять.

— Многие молодые видят в тебе пример для подражания: постоянно творишь, не останавливаясь, даже в столицу выбрался…

— Я не считаю, что это пример для молодёжи – выбрался в столицу. Пример для молодёжи – это вернулся обратно. А творчество не может быть в Киеве, или в Кировограде, или в Нью-Йорке, или в Париже. Везде есть наши люди, везде есть музыканты. И ставить какие-то рамки, если ты действительно музыкант, не имеет никакого смысла. И я считаю, что нет счастья там или там, есть счастье здесь и сейчас. И не стоит играть образы страждущего или несостоявшегося. Я вот тоже несостоявшийся – голый и босой. Но я не стану счастливее, если буду обутым и одетым. Я хочу показать, что, кроме материального, есть ещё и счастье настоящее, неподдельное, искреннее, подлинное. Счастье – это когда не хочешь ни на кого влиять.

И пусть кто-то думает о материальном: вот нужно спеть так, сыграть так – и радуется тому, что у него что-то получилось. А я радуюсь тому, что пою, тому, что уже есть. Потому что всё, что можно хотеть от жизни, имею в достатке: у меня есть где жить, у меня есть что есть, у меня есть где спать. Если даже останусь без завтрака и обеда, я все равно не заткнусь и буду петь до победы. Для кого-то есть разница – спать в пятизвёздочном люксе или вот на полу на кухне, где, как мне кажется, сны ярче, чем на пуховых перинах. Но когда ты смотришь на свой труд и вдруг понимаешь, что твои мысли и результат гармоничны… Когда работа получилась творческая, что ли… Она не может быть хорошая или плохая, она отображает реальность. Только реальность у каждого разная. Это такой круговорот, в котором тебе интересно, в котором ты можешь просто заниматься музыкой.

Беседовала Нина Михайлюк – специально для «УЦ».

Наша первая встреча состоялась на тротуарчике при входе в Ковалевский парк. Он наигрывал мелодию на гитаре и пел, глядя в небо. Люди проходили мимо, кто-то останавливался, а он все пел, улыбаясь случайным прохожим. Я не смогла пройти мимо – прекрасный голос с бархатными переливами покорил меня сразу.

Подхожу ближе. Останавливаюсь. Завожу разговор. Он с охотой отвечает на мои расспросы, и вскоре я узнаю, что песни пишет сам, на заказ не поет. Подтверждением служит увесистая толстая папка с текстами. Прошу полистать. Он дает мне папку, а сам продолжает петь. Смотрю на листы. Все это его песни – некоторые отпечатанные, некоторые написанные от руки, быстрым размашистым почерком.

Тут уж моя любознательная натура не выдержала и напросилась на беседу. Не на интервью, а просто беседу. Разговор о жизни, творчестве, философии и любви, разговор о том, как ему поется на улице, что вдохновляет…

Улица знает его как Иону Реку. Именно этот псевдоним он выбрал, когда стал петь для людей. Он гордится тем, чем занимается: поет то, что пишет сам, и не жалеет о том, что выбрал такой путь. На мой вопрос «А с чего, собственно, все начиналось?» отвечает просто: «Боюсь, что не смогу сказать ничего нового. Как и все, начал писать с детства. Все идет с детства, накапливается опыт, случаются жизненные ситуации, которые подталкивают и учат чему-то. Конечно, многое исходит от родителей. От воспитания и привитых ценностей. Наверное, я похож на своего отца, он образован и начитан. Его московская однокомнатная квартира вся заполнена книгами, также у него много пластинок с классической музыкой. Сам он играет на фортепиано, пишет музыку».

— Иона, скажите, кто повлиял на вас в плане творческом?

— Я очень люблю Высоцкого, у него есть прекрасные вещи, которые я до сих пор слушаю. Цой… Я человек той эпохи, когда все слушали его. Он просто вписался, понимаете, вписался в то время… Еще очень люблю слушать всю так называемую Петербургскую школу рока. Это Шевчук, Гребенщиков…

— А вы никогда не думали о том, чтобы что-то изменить – записываться в студии профессионально и дарить людям действительно качественную музыку?

— Конечно, я думал об этом и очень бы этого хотел. У нас с моим другом Максимом Ермолаевым была группа, хотя группа — это громко сказано. Просто коллектив из нескольких человек… Максим – очень талантливый человек, у него очень большой потенциал. Записывались мы у него на домашней студии. Выкладывали свои работы в Интернете, но потом все сошло «на нет». Сейчас каждый занимается своим делом – Максим пишет музыку для компьютерных игр, я пою, но мы каждый день созваниваемся, и он по-прежнему один из самых близких моих друзей. Конечно, хотелось бы серьезно работать, но меня никто не искал и вряд ли когда-то будет искать…

— Один философ сказал: « Я не боюсь, когда меня не понимают люди, я боюсь, когда я не понимаю людей». А вы часто встречаете непонимание со стороны окружающих?

— Да, конечно. Но непонимание – это нормально. Таков мир… Если же говорить обо мне, то я не люблю жалость по отношению к себе и считаю, что меня просто не за что жалеть: мое положение ничем не хуже положения других людей. В чем-то оно даже лучше — я занимаюсь любимым делом, к сожалению, не у всех есть такая возможность…

— Вернемся к улицам. Когда вы поняли, что хотите поделиться своим творчеством с окружающими?

— Я на улице пою не так давно. Буквально с февраля 2011 года. Было холодно, зимой-то вообще никуда не выйдешь, и я решил петь в переходе между рынками недалеко от старого автовокзала. Там я встретил еще одного музыканта, мы познакомились — в Кировограде не так много людей, готовых выйти на улицу и петь. Я спросил его, можно ли мне тоже здесь петь, он ответил: «Да, да, конечно!», ни о какой конкуренции и речи быть не могло. Я пел c 9 до 11 утра, а он приходил ближе к двенадцати, но вскоре администрация рынка попросила меня уйти оттуда…

— Как? Кто именно настоял на этом?

— Этого потребовал хозяин магазина, который там находится. Однажды я увидел его издалека, он в грубой форме что-то выкрикивал, фамильярничал. Мне стало очень неприятно. Ведь если тебе есть что сказать — подойди поближе, можно же как-то поговорить цивилизованно, спокойно. На следующее утро ко мне подошел охранник и сказал: «Лично у меня против тебя ничего нет, но хозяину не нравится твое присутствие здесь!» Так что мне пришлось уйти. Теперь я пою рядом с парком.

— А почему не в самом парке?

— Парк – это место, куда люди приходят отдохнуть, насладиться тишиной. Я не хочу мешать им. А место возле него проходное, там можно встретить много людей. Парки я принципиально не рассматриваю как места для музыкальной игры.

— Иона, а вы не думали о том, чтобы петь в центре города?

— Меня там просто не будет слышно. Единственное место, где я бы еще мог петь, — это возле краеведческого музея. Но в этом я тоже не уверен, там довольно шумно.

— Скажите, а как реагируют люди на ваше пение?

— Знаете, если честно, я думал, что будет хуже. Но нет, люди подходят. Не многие конечно, большинство просто бежит по своим делам, но я вижу, как загораются их глаза и лица на секунду меняются. И мне очень приятно, что это происходит. У нас ведь мало уличных музыкантов, я, наверное, единственный исполнитель авторской песни, остальные поют только на заказ.

— А вы на заказ не поете?

— Нет, и никогда не стану этого делать. Я выхожу петь не ради заработка. Люди могут положить деньги в мою сумку, а могут и не положить… И все равно они будут слышать мои песни, я все равно буду играть для них. Это все выбор самого человека, это добровольно. Мне очень приятно, когда люди подходят, благодарят, радуются — это бывает не так часто, но все же это прекрасно…

— Скажите, Иона, что вас вдохновляет? Есть люди или книги, после соприкосновения с которыми сразу хочется писать?

— Нет. Я считаю, что человека вдохновляет он сам и то, что его окружает. Меня вдохновляют деревья, птицы, воздух. Меня вдохновляет тот мир, которым я себя окружаю, то, о чем пою.

— Вы — Иона Река. Кто вы? Кем могли бы себя назвать?

— (Он улыбается.) Я? Я обычный человек. У меня такие же слабости, как и у всех…

Мы прощаемся. Я сердечно благодарю Иону за уделенное мне внимание и время, за приятный разговор, позитивные эмоции. Уважаемые читатели, если когда-нибудь вы увидите уличного музыканта с гитарой, остановитесь, послушайте, о чем он поет, улыбнитесь, а в ответ гарантированно получите теплую, добрую улыбку…

P.S. К сожалению, наша беседа не была записана на диктофон и воспроизведена мною исключительно по памяти, поэтому прошу прощения у читателей и самого Ионы за возможные неточности.

Юлия Бурла – специально для «УЦ».