«Моему дорогому сыну Талюнке!
Милый сыночек, как только кончится война, убьём всех немцев, я приеду. Привезу тебе большую настоящую пушку и настоящую винтовку. Маме я не доверяю тебе это передать, так как пушка и винтовка может быть только у мужчин, а мама – барышня.
Целую тебя и обнимаю. Расцелуй за меня мамочку.
Твой папа».
Это письмо Семен Иосифович Цыпин написал 10 февраля 1944 года своему пятилетнему сыну Виталию, которого видел в последний раз, когда тому было чуть больше года. А передал это и другие фронтовые письма деда в редакцию «УЦ» сын нашего первого редактора Виталия Семеновича Цыпина – Артем Цыпин, петербургский актер.
Письма – потрясающие, живые, написанные с большой любовью. Публикуем их полностью, с небольшими пояснениями Артема Витальевича.
Суздаль, 11 января 1944
Дорогая Манюся!
И всё нет и нет от вас писем. Милая моя, как я жду этих писем!
У меня всё по-старому. Никаких изменений в моей жизни нет. Правда, приходится много работать. Армия в тылу не сидит сложа руки. Но, как это ни странно, труд для меня не утомителен. Сейчас уже все спят. Мне тоже вежливо указывают, что был отбой, но я делаю вид, будто не слышу.
Милая моя девочка. Как вы теперь живёте? Поделитесь со мной, как поживают мама, Мира, Сарра? Подробно о нашем сыночке. Я очень люблю читать твои письма (читать и много раз перечитывать письма), где ты передаёшь отдельные поступки и «высказывания» нашего Талюнки. Из мелочей создаётся впечатление о незнакомом почти, но бесконечно дорогом для меня человеке, которому исполнилось 5 лет.
Да, до апреля о поездке к вам и думать нечего, а там опять попытаюсь. Моя докладная уже у командира части. Пиши о себе и обо всём подробно. Целую крепко всех.
Суздаль, 30 января 1944
Дорогая, любимая моя Манюся!
Вчера получил твоё большое письмо (заказное) от 18.01.44. Сегодня выходной день, то есть немного больше свободного времени, и я пишу тебе подробное письмо.
[…]
Теперь немного о себе. Когда мы 19.08.41 расстались, я поехал в город. Трамваи уже не ходили, у моста стояли орудия, движения в городе почти не было. Двигались только воинские части. На запад. Через Днепр. Пешком я пришёл домой. Умыться нечем. Водопровод уже не работал. Всё осталось, как было. Беспорядок на столе, и разбросанные по всей комнате игрушки Талика. Сердце сжалось. Я узнал, что мне приносили в моё отсутствие повестку из военкомата. Я сбросил новый костюм, в котором я был, положил его в шкаф. Надел синие шерстяные брюки, коричневый пиджак, положил в карман несколько пачек папирос, пару носовых платков, несколько кусков сахару, которые остались на столе, запер комнату на ключ и пошёл в военкомат. Это было в 3 часа дня. Больше я на нашу квартиру не возвращался. Ночевать пришлось по дороге на Ново-Московск, куда я направлялся в качестве мобилизованного красноармейца в составе команды. В городе строили баррикады, слышались отдалённые звуки стрельбы. Стоял жаркий августовский день. Я уходил в армию, защитить свой город, землю, честь, будущее своей семьи, жизнь и будущее своего народа. Вот какими мыслями была заполнена моя голова.
В лесу близ Орловщины нас быстро сформировали, и 30 августа 1941 я лежал в окопе на левом берегу Днепра близ Любимовки и вёл огонь из полуавтоматической винтовки по врагу. Утром я увидел на противоположном берегу Днепропетровск. Ясно был виден транспортный институт и другие здания. Город был как на ладони. Но там был немец. Немец ходил по нашим улицам, топтал цветы в наших садах, лапал игрушки моего сына и убивал стариков, женщин и детей. В приднепровском леске, в окопе, я зарыл ключ от нашей квартиры. Затем участки фронта менялись. Ходили в наступление выбивать немцев из Амур-Нижнеднепровска. Ходил в разведку. С непривычки и трудно, и страшно. Но свист мин и жужжание пуль скоро стали обычными и простыми. Так прошёл месяц. В конце сентября нас перебросили на новый участок фронта. Немец переправился через Днепр и шёл из Полтавы на Донбасс. Помню уличные бои в одном из сёл Царигинского района Днепропетровской области. Дрались за каждый домик, за каждый метр земли. 26 сентября 1941 года пулей из автомата – я видел ясно стрелявшего немца – мне прошило колено левой ноги. Через несколько минут другая пуля перебила пальцы левой руки. И всё-таки я ушёл. Никто не мог мне помочь. Немцы были близко. Истекая кровью, я отполз. В течение четырёх часов я истекал кровью. Я не мог сам одной рукой сделать себе перевязку. Ночью местные жители сделали мне перевязку, но я сильно ослабел. А кругом были немцы. Трудно и не нужно говорить теперь о подробностях. Но ты, все вы, в том числе и Талик, должны знать имена людей, которые спасли мою жизнь.
В Петриковском районе, Днепропетровской области, в 25 км от Днепропетровска, есть село Вторая Николаевка. Арсентий Харлампиевич Гунько и его жена Матрёна Калениковна Гунько целый месяц выхаживали меня. Кормили, поили самым лучшим, перевязывали раны. Но я был очень слаб, а раны гноились. Всё же к концу месяца я на костылях стал выходить во двор. А затем начинается новая страница. Хотя из первой я написал 2-3%. 3 ноября 1941 я расстался с этими сердечными людьми. Тогда же подарил на память Арсентию Харлампиевичу часы. Пока хватит.
О себе в настоящем. У меня шапка-ушанка, шинель хорошая, ботинки с обмотками, две пары тёплых портянок. Личные вещи? Какие же? Есть ложка, ножик, бритва, мыло. Нет носовых платков. И есть кисет с махоркой. Я полюбил махорку, её горький дым слаще самых дорогих папирос. Свернёшь из газетной бумажки толстую цигарку и дымишь. Хорошо! Я острижен, и из воротника гимнастёрки иногда выглядывает белая каёмка подворотничка. Питание здесь хорошее, вообще живу хорошо. Напиши подробно, сколько получаете хлеба, вообще бытовые условия. Здесь сейчас тёплая погода.
Целую и обнимаю всех. Расцелуй Талюнку. Уже темно, и я кончаю писать. Обнимаю тебя, целую крепко-крепко.
— Дед Семен Иосифович Цыпин и бабушка Мария Леонтьевна до войны жили в Днепропетровске, – объясняет Артем. – Дед работал преподавателем русского языка в университете. В 1939 г. родился их сын Виталий, мой папа. Когда началась война, бабушка с сыном гостила у родственников в Сталиндорфе (ныне село Жовтневе) в Днепропетровской области. Это было место компактного поселения евреев, еврейский колхоз. Там погибло до 4000 евреев. Дед получил бронь, чтобы заниматься эвакуацией университета за Урал, и поехал за семьей только в начале августа 1941-го. Когда он приехал в Сталиндорф, оказалось, что село уже снялось с места. Дед вынужден был догонять обоз и чудом нашел среди тысяч людей своих родных. Они вернулись в Днепропетровск.
Из Днепропетровска грузовым вагоном в эвакуацию дед отправил жену, сына, маму, тетю Сарру (мамину сестру) и свою родную сестру Миру. Сам он пошел в военкомат, снял бронь и отправился солдатом на фронт. Конечно, дед и бабушка писали друг другу, пытались найти, но письма терялись. Бабушка служила медсестрой в эвакогоспитале сначала в Пятигорске, потом в Баку. Работала, выживала, тащила сына. За это время на войне погибли два её родных брата. Фашисты расстреляли её мать с отцом, беременную сестру и маленького племянника. Как евреев, вместе со всем местечком. Бабушка думала, что потеряла и мужа. Но дед нашелся. В 1944-м, раненый, в госпитале под Москвой.
13 апреля 1944
Дорогая Манюся!
Над Москвой тёплый апрельский вечер. Весна наконец и здесь берёт своё. Кончились весенние метели, растаял снег, лишь кое-где лежит он грязный, ненужный, как напоминание о том, что здесь была зима. На окраинах текут ручьи мутной такой воды. Совсем как в далёком, далёком детстве в Черниговской губернии. Только что передали салют в честь освобождения Феодосии. Оживает природа, оживает и всё шире расправляет плечи моя родина. Скоро и она расцветёт ярче прежнего. Вот тебе и лирическое вступление, нечто вроде увертюры. За целый месяц я теперь получил возможность хорошо отдохнуть, спокойно написать письмо, мысленно, не торопясь, побеседовать с вами, мои милые. Если в моих прошлых письмах проскользнула лёгкая тень уныния, то это получилось помимо моей воли и совсем не отражает действительного положения вещей. Живу я хорошо и всем доволен. (…) Очень хочется получать от вас письма почаще но, боюсь, что некоторые письма пропадают, так как почта у нас пока налажена плохо.
Москва, 11 июня 1944
Милый сыночек Виталий!
Из письма мамы я узнал, что ты любишь получать письма от меня. Я тебе, дорогой Талюнка, не писал, потому что думал, не умеешь ты читать! А теперь буду писать тебе, а ты научись читать и писать и будешь писать мне ответные письма. Милый сын, как только кончится война, я приеду, и мы все уедем в Днепропетровск, в город, где ты родился. Я привезу тебе много хороших игрушек, куплю велосипед тебе, и мы будем ездить на прогулки по шоссе Днепропетровск – Запорожье. По воскресеньям будем кататься на лодке по Днепру. Я теперь живу в Москве – это самый большой город в нашей стране, а когда ты жил на Машуке, я был на фронте и воевал с проклятыми фрицами. Сынуля милый, слушайся старших, успокаивай маму и не дерись попусту с ребятами, но в обиду себя не давай. Скоро, скоро я приеду и привезу тебе все игрушки, какие тебе понравятся. Целую тебя крепко.
Твой отец.
Москва, 25 июня 1944
Дорогой сын!
Я получил от мамы письмо, и она мне написала про тебя, какой ты хороший мальчик, слушаешься старших, любишь своего папу, не дерёшься и даже интересуешься вторым фронтом.
Хотя ты не написал мне, я всё же пишу тебе и буду писать. Что с тобой сделаешь, если ты безграмотный малец.
Вчера в Москве три раза раздавался салют. Стреляли из пушек, шум такой, как будто гром гремит, только без дождя. Пускали ракеты, они летят высоко, высоко и горят в небе. Это очень красиво. Когда я приеду, мы с тобой когда-нибудь тоже пустим ракету, а бумажных змеев мы с тобой наделаем уйму. Я уже знаю, как они делаются. Знаешь ли ты?
Попроси маму, пусть она напишет мне письмо, а ты ей будешь говорить, что писать. Целую тебя. Твой отец.
Москва, 15 декабря 1944
Дорогой Виталий!
Поздравляю тебя с днём рождения. Горячо целую и крепко обнимаю тебя, мой дорогой сын. Расти большой на радость всем нам и нашей родине. Ты уже теперь большой мальчик. Помогай маме и бабушке, слушай их. Учись, Талик, хорошо, научись читать и писать. Если ты будешь хорошо себя вести, я приеду к вам. Мы с тобой пойдём в кино, будем читать книжки. Целую тебя крепко, мой сынуля.
Теперь секрет: только никому не говори. Когда я приеду, на мне будут зелёные погоны, по погонам ты меня и узнаешь. А я тебя узнаю по глазёнкам. Вот и познакомимся.
До свидания. Твой папа.
Москва, 8 августа 1945
Дорогая моя, милая Манюся!
С большой радостью я читал и много раз перечитывал твоё письмо.
Сердечно поздравляю тебя с правительственной наградой. Я горжусь тем, что мы, дорогая подруга, награждены медалью «За оборону Кавказа». Я шлю тебе самые горячие поздравления и чувство восхищения тобой, защитница Кавказа.
Конечно, я не стал бы тебя меньше любить, если бы твою грудь не украшала эта замечательная медаль. У меня, моя милая Минделе, изменений нет и нет. Прости, что не писал некоторое время, но я выезжал из Москвы и не знал точно, когда вернусь. Отныне буду писать более регулярно. Очень радуют меня строки о Талике.
Представляю себе нашего мальчугана, босиком, в одних трусах, увлечённым своими весьма сложными делами. Надоел ему, вероятно, его фотографический отец, о котором говорят, который пишет, но который не приезжает. Милый мой, загорелый мальчуган, я скоро приеду. Хочу приехать, прижать вас к сердцу и посидеть минуту молча, глядя в ваши глаза. (…)
Галоши 4-й номер привезу обязательно, и ещё пиши, в чём нуждаетесь.
Москва, 19 августа 1945
Мои дорогие!
В этот день четыре года тому назад мы расстались на маленькой станции у Днепра. Помню, очень ярко помню длинный состав товарных вагонов. Они должны были умчать вас из горящего города к спасению. Очень тяжело было расставаться с вами, но всё-таки я должен был остаться в Днепропетровске, и я остался…
Город был неузнаваем. В нём царила тишина. 14 октября 1941 года в городе расстреляли около тридцати тысяч наших людей. 5 ноября я видел этот город – мёртвый город – наш Днепропетровск. А теперь опять цветут вдоль всего проспекта цветы, катаются на лодках по седому Днепру (как нам нужны были лодки в сентябре 1941!).
И скоро мы будем вместе. Много пережито. Но это прошлое. Тяжёлое нестерпимо, но всё же прошлое. Я снова увижу вас, мои милые, бесконечно дорогие! Может быть, вернутся и мои братья. Они должны вернуться! И я не теряю надежды. Я вернусь к вам немножко иным, чем вы меня знали. Ветры войны выветрили многое – и плохое, и, возможно, хорошее. Многое укрепили, многое – расшатали. Мне трудно себе представить, как я опять вернусь к жизни вне армии. Я привык к армейской жизни, я стал солдатом. Очень почётное звание – солдат русской армии сороковых годов двадцатого века.
Но не будем сейчас предаваться воспоминаниям. Я жив, здоров. Жду ваших писем. Обязательно приеду в отпуск. В Днепропетровск написал. Пока ответа нет. Напишите мне о себе подробно. Напишите, какие предметы домашнего обихода вам нужны. Я, может быть, достану и привезу. Не стесняйтесь. Я прошу вас очень об этом. Сынулю милого целую крепко-крепко и мысленно несу его на руках, независимо от его «взрослости». Привет вам, мои дорогие, живу надеждой на новую встречу. Целую вас и обнимаю.
— В 1946 году Цыпины всей семьей вернулись в Днепр, – объясняет Артем Цыпин. – А в конце пятидесятых уехали жить в Казахстан. Там познакомились мои папа и мама. Когда в 1965-м им захотелось вернуться в теплую Украину, в кировоградском пединституте нашлось свободное место на кафедре филологии. Так Семен Иосифович и Мария Леонтьевна Цыпины оказались в Кировограде. А за ними приехали мои отец и мама – Виталий Семенович Цыпин и Надежда Александровна Толмачева. Я с сестрой Ладой тоже провел в Кировограде детские годы. В Петербург мы уехали учиться в конце 80-х.
Дедушка всю жизнь был ученым, преподавал студентам русский язык. В нашем пединституте также служили мама и папа. Бабушка работала медсестрой и «профессорской женой». Они были вместе до самой смерти деда в 1978 году. Бабушка пережила деда на 20 лет. Участников событий давно нет на этой земле, ушли уже и мама с отцом… Остались письма, которые теперь не только документы эпохи, по прошествии лет, как мне кажется, они стали чистой поэзией.
Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».