Месяц: Май 2013

Такое впечатление, что по дорогам нашей страны вновь прошла война. И, судя по двух- и трехэтажным особнякам в Царских селах, в ней есть победители.

Первая неделя мая — уже традиционные каникулы. Они связывают два таких разных праздника — для кого-то светлых, для кого-то спорных. Для меня нет дилеммы: и Первое, и Девятое мая — однозначно красные дни календаря. И я не хочу и не должен кому-то что-либо доказывать — это мои праздники, и я буду их отмечать всегда. Даже если какой-то сволочи придет в голову их отменить. Но только Первого и Девятого. Ни второго, ни восьмого, ни десятого.

А вам не кажется, что мы по старой советской традиции опять кого-то обманываем? В первую очередь себя. Огромное количество людей в майские праздники работает. Даже не на полях, огородах и дачах — на своих обычных рабочих местах. Торговля и медицина, общественный транспорт и милиция. Журналисты и строители, работники самых различных, больших и малых, предприятий, у которых есть срочные заказы. А кто не работает? Учителя и преподаватели — нет возражений! Огромная армия чиновников и госслужащих? Эти точно перетрудились — пашут просто-таки на износ. Как вы думаете, сколько тысяч наших простых-рядовых сограждан воспользовались бы майскими каникулами, чтобы, не отпрашиваясь в рабочее время, получить разрешения, высидеть в очередях справки, переоформить документы, попасть на прием к лицу, которое поворачивается к ним не чаще двух раз в месяц, да и то в не самое подходящее время?

Ну и отдельная тема — майские каникулы наших нардепов и высшего руководства. О том, что они уже не относят себя к трудящимся, говорит их практически полное отсутствие в первомайских колоннах. Неужели в стране, с их точки зрения, все в порядке и можно расслабиться на недельку-другую? Или от их присутствия (или отсутствия) на рабочих местах ничего в нашей жизни не меняется, а потому — пусть отдыхают? Мне кажется, в Турции и Дубае наши «трудяги» вполне могли приподнять зады с шезлонгов и выйти под руководством местных аниматоров на демонстрацию. Представляете: упитанные и загорелые люди в шортах вместе с нарядными семьями, шариками, флагами и транспарантами выстраиваются в колонны с табличками «Верховная Рада», «Кабмин» и, отдельно, «Оппозиция» и идут по набережной, приводя в восторг местных жителей и «разных-прочих шведов». А мы смотрим короткие репортажи по телевизору и — подробно — от Кати Осадчей. Смотрим и радуемся: вот она — солидарность, нас не забыли!

Похоже, лето уже наступило. А вместе с ним пошел целый поток сообщений «козырного» типа: один «небожитель» приобрел дорогущий вертолет; другой прикупил лошадок в конюшню по стоимости вертолета; третий обновил автоконюшню. Рассказ о чартерах из Борисполя увлекательней, чем новые романы Марининой и Донцовой.

Летом отсутствие солидарности богатых трудящихся с бедными трудящимися особенно заметно. Один, отгородившись забором, возводит новый кабак или торговый центр, другие обходят стройку по проезжей части. Одни с детьми и сумками идут пешочком с остановки маршрутки на Лесопарковую, другой лихо огораживает полученный правдами и неправдами участок, врезаясь бетонным забором прямо в сосны.

Ничему не учит и не научит история Первомая наших сограждан, добывших свое состояние обманным путем. Грехи свои они старательно замолили на Пасху перед Богом, напрочь забыв о тех, кто, по их милости в том числе, пребывает в нищете и нуждается в помощи. А потом отправились греть спины под солнцем Анталии, пока другие горбатятся на своих шести «картофельных» сотках. Но и первые, и вторые обязательно поднимут рюмки 9 Мая — за предков-героев, за Победу. Должно же хоть что-то святое остаться в нашей жизни…

Ефим Мармер, «УЦ».

«Обыкновенный фашизм» — так называется знаменитый фильм Михаила Ромма, вышедший на советский экран ещё в 1965 году. Он стал откровением для большей части народа-победителя, который, как выяснилось, даже после страшной войны почти ничего не знал о фашизме. Молодчик с оскалом железной челюсти, который, закатав рукава, идет с автоматом жечь мирные села и убивать их жителей, — этого образа, возведенного до степени гротеска, долгие годы было достаточно, чтобы идентифицировать идеологию, формировавшуюся десятилетиями. Парадоксально, но факт: именно этот плакатный приём привел к тому, что сегодня огромная часть нового, современного общества знает немногим больше, однако (а может, и по этой причине) фашиствующие тенденции встречаются спустя почти семь десятилетий после Великой Победы на бывшей территории страны-победителя всё чаще…

История распространения неонацизма во многих странах Европы известна. В 1947-м — появление «Партии Итальянского Социального Движения». Зарождение в 60-х движения скинхедов в Великобритании — распространившись по миру, в Америке в том числе они заменили ку-клукс-клан. Международное объединение неофашистов — Мальмский Интернационал. В 1964 г. появляется одна из первых на территории ФРГ неофашистских организаций, которая получила название «Национал-демократическая партия Германии». Позже на основе организации «Помощь Арестованным Нацистам», которая была составлена из бывших фашистов, появились еще 2 крупные националистические организации — «Германский Национальный Фронт» (German Nationalistische Front) и «Германская Республиканская Партия» (German Republicaner Partei (REP)). Крупная неофашистская организация в Австрии — Volkstreue AusserParlamentarische Opposition (V.A.P.O.). Венгрия — «Национальное нападение» (Nationalr Offensive) и «Венгерская Ассоциация Процветания» (Magyar Nepjoleti Szovetseg). «Русское Национальное Единство» Баркашова, которое в ряде регионов России фактически уже заменило все существовавшие ранее молодежные организации типа ДОСААФ и ВЛКСМ…

Впрочем, составить и изложить подробный реестр организаций подобного толка — не цель данного материала. Спустя почти семьдесят лет после победы над фашизмом (как тогда казалось — окончательной и бесповоротной) мы попытаемся задаться вопросом и получить более или менее определенный ответ: есть ли современный фашизм в каких-либо проявлениях в нынешней Украине?

Разброс мнений здесь не менее широк, нежели спектр толкований собственно термина «фашизм». Думается, вряд ли здесь и сейчас стоит задаваться терминологическим анализом и выделением наиболее точных формулировок. Примем как данность утверждение приглашенного «УЦ» эксперта — историка ВОВ, кировоградца Василия Даценко: появления неофашистских (или неонацистских — гитлеровцы категорически не приемлели итальянской терминологии, настаивая на термине «нацизм») тенденций в современной Украине, по крайней мере, стоит опасаться. Поскольку, по его мнению, нынешняя ситуация в стране является для этого благодатной почвой — как и во всех странах, где есть аналогичные проявления. «Фашизм в общих и отдельных его проявлениях — явление времен кризиса, нищеты, когда особенно обостряется пропасть между очень бедными и супербогатыми. И тогда начинается поиск виновных — по национальности, социальному статусу, имущественному положению и так далее. Помните страшные еврейские погромы времен Гражданской войны и григорьевское «Бей жидов — спасай Россию»? Фашизм — это детище начала 20-х годов, все страны, которые вышли из Первой мировой — в кризис, в нищету, в том числе и духовную, — прошли через этот этап. Кстати, в Венгрии тоталитарный фашистский режим Миклоша Хорти помог стране выйти из кризиса. Аналогично — в Португалии. В Испании были противостояния между фашистами и левыми. Но они нашли возможности примирения, в Долине павших в Гражданскую войну стоит крест примирения…»

Сейчас в Украине нет стабильности и тоже начала разыгрываться карта «крайних», утверждает Василий Всеволодович. При этом в нашей стране при общих, «интернациональных», предпосылках проявления профашистских настроений имеют сугубо специфические выражения. Прежде всего — это территориальный признак. «В нынешнем году в западных областях депутаты объявили святую дату, День Победы, днём скорби… Но ведь это — день победы над злом, пусть даже если одно зло победило другое, — напоминает историк. — И день скорби у нас — не 9 Мая, а 22 июня, когда будут вспоминать всех — и жертв фашистов, и тех, кого тогда НКВД перестреляло во Львове, Виннице, Золочеве, Кировограде… И тех, кто погиб в освобожденных уже селах, которые по приказу Сталина сжигали наши солдаты, чтобы они не достались фашистам. А День Победы должен объединять людей как день победы над злом, несущим угрозу всему миру. И не нужно никому подсчитывать, какая республика или национальность понесла больше потерь, а какая якобы дала больше всего предателей…»

Констатация факта: сегодня, спустя почти столетие после появления этой идеологии, слово «фашист» можно услышать чаще, нежели тогда. И Украина — не исключение, а скорее одно из самых наглядных этому подтверждений. Оно звучит с экранов телевизоров во время всевозможных ток-шоу, с импровизированных баррикад, парламентской трибуны, на митингах и пикетах. Его давно взяли на вооружение современные политики — в основном когда речь идёт о национальной идее, языке, в дискусии на исторические и политико-географические темы. По большому счёту, толком озвучить содержание и смысл термина, который сегодня используют многие ораторы, вряд ли каждый из них сможет. Бритые головы и «берцы», летние спортивные лагеря для национально ориентированной молодёжи, попытки нового взгляда на известные и хотя бы первого — на неизвестные страницы нашей истории, осквернение памятников и, конечно же, «железный» способ заклеймить оппонента — вот далеко не полный список позиций, признаков, линий поведения, когда звучат упоминания о фашизме.

Да, можно списывать такой разнобой применения на разнообразие в толкованиях самого термина. Однако можно говорить и о других предпосылках. Это — генетическая и историческая память, когда десятилетиями на территории большой, многомиллионной страны, выходцами из которой мы являемся, не было слова зловещей и мрачнее. Когда его предпочитали не упоминать всуе. Когда не требовалось ни аргументов, ни доказательств, ни исторических экскурсов для того, чтобы употребить понятие, ставшее на одной шестой части суши синонимом слов «изверг», «мучитель», «убийца», «палач»…

Возможно, именно по этой причине имеем обратную сторону медали — когда сегодня снова начинается деление по расовому признаку. Когда уже средь бела дня и даже не в темных подворотнях избивают и убивают людей с другим цветом кожи или разрезом глаз. Когда звучат речи о титульной нации и о том, кому в какой стране место. Да, Конституция нашей страны исключает подобные проявления. Но они есть. А вот наказания — публичного осуждения, уголовных преследований, открытых судов — нет. В лучшем случае к ответственности могут привлечь за участие в массовых беспорядках, как в свое время скандально известный «Тризуб». Парадоксально, но факт: с одной стороны, в таких случаях мы считаем, что (по вышеуказанной, «генетической», причине) заклеймить эти проявления термином «фашизм» вполне достаточно. Мол, нет и не будет страшнее клейма. Ан нет… Так, похоже, считают и те, кого оппоненты как раз и определяют фашистами. Что это: иммунитет а-ля броня «Тигра» или молчаливое согласие на данную ипостась?!

Напомним убеждение Василия Даценко: Украине стоит опасаться реанимации фашиствующих проявлений. По мнению историка, на Кировоградщине подобные вещи носят эпизодический, в большинстве своем скорее хулиганский характер: «Однако в регионах, где считают освобождение порабощением, это явление входит в систему». Как этого избежать? Или стОит не принимать всерьёз взаимные выпады на этот счет политиков, эпатажные «завихрения» футбольных ультрас, подчёркнуто цвета крови граффити типа «Чуркам здесь не рады» (реальная, кстати, надпись на одной из кировоградских улиц)? А может, впасть в другую крайность? Ввести цензуру в Интернете (по крайней мере, для сайтов группировок подобного толка), давать реальные сроки лет по 10 за осквернение могил павших, запретить некоторые политические (в том числе и нынешние парламентские) силы и формирования?

Эксперт «УЦ» убежден: радикализм и его фашиствующие проявления Украине чужды, у них нет глубоких корней, наши люди скорее сядут за один стол, чем пойдут друг на друга с топорами. Но… «Когда некоторые парламентарии начинают говорить, мол, вы, галичане, отсоединяйтесь, — это уже фашизм в его отрицательном значении, тот самый поиск внутренних врагов. Сейчас коммунисты собирают списки убитых бандеровцами — что это даст?! Мы же осудили это явление…С другой стороны, составляются списки убитых Демьяном Лазо во львовских тюрьмах… Увы, не с целью увековечить память погибших, а свести счеты с ныне живущими оппонентами…»

Впрочем, вряд ли кто-либо станет настаивать: мол, современное общество и каждый его человек в отдельности имеют право на фашизм, в том числе и на свой персональный. В этом случае не может идти речи о свободе убеждений, выборе политической и идеологической ориентации и прочих благах демократии, которая по той же упоминаемой здесь неоднократно идеологии была невозможна. Как данность нужно принять аксиому: повторение, реанимация и, безусловно, победа фашистской, нацистской идеологии недопустимы.

В этой связи сложно не принять соображения нашего эксперта — краеугольной точкой здесь должна стать консолидация всего общества, всех его категорий и слоев. Действительно, политики наконец-то должны перестать спекулировать, манипулировать сознанием и памятью миллионов людей, формировать пошлое и поверхностное восприятие самого понятия и идеологии нацизма и его радикальных проявлений. Государственные мужи — искоренить прежде всего социальные предпосылки для этой тенденции, ведь, по убеждению Василия Даценко, угроза активизации фашизма в нашей стране носит именно социальный характер, при общей нестабильности экономической, социальном неравенстве, невостребованности молодёжи. Общество — занять более активную позицию по отношению к малейшим проявлениям ксенофобии и расовой нетерпимости, осквернению исторической памяти и наследия нашего народа. Ученые, чиновники от образования, исследователи, работники архивов, обществоведы — прекратить наконец-то муссировать роль той или иной нации в распространении нацизма-фашизма. И отказаться от поверхностной, плакатной, гротескной трактовки фашизма как кованого сапога, топчущего чужую землю. Ведь современные формы фашизма далеко не так примитивны, как байки о «курка-млеко-яйки» и песенки о «Гитлере с хвостом».

Василий Даценко вспоминает: ещё в 1989 году «Военно-исторический журнал» начал публиковать «Майн кампф», но потом публикации прекратили по указанию тогдашнего министра обороны СССР Дмитрия Язова — мол, не доросли ещё, не дозрели для такого чтения, для изучения народом истории на таком уровне: «А ведь Гитлер даже не думал о независимой Украине, всем славянам была уготована участь рабов …»

«Конечно, по истории мы проходили и Зою Космодемьянскую, и партизан, и «Молодую гвардию», как молодежь сражалась, что наша советская молодежь проявляла чудеса героизма, как фашисты над ними издевались, как мучили. В общем, о фашизме было самое жуткое представление — все сжигали, все выжигали, детей убивали, женщин… в общем, наверное, такое же, как и у вас. Но как возник фашизм, глубинного понимания этого явления, к сожалению, не было — не очень же интересуешься этим в такие молодые годы. Было ясно, что фашизм — это плохо, что Советская Армия победила, что мы освободители — это было всем ясно, а вот как все это глубинно происходило — я этого не знала», — рассказывает Элеонора Фигон, филолог-переводчик, летом-осенью 1964 года работавшая в команде, переводившей немецкие хроники, использованные при создании фильма «Обыкновенный фашизм».

Увы, со временем это знание в обществе не увеличилось, не стало более глубоким…

«Нужно показать, что нес нам гитлеризм, — говорит василий Даценко, и с ним нельзя не согласиться. — И отнюдь не немецкое пиво, о чем сейчас звучат сетования потомков народа-победителя. Нужно Эриха Коха изучать, его цитаты о нас как об индусах-рабах, его программные установки о превращении Украины в сырьевой придаток рейха. Перспектива новых поколений украинцев была таковой: максимум — научиться считать до десяти, а потом быть всю жизнь рабом. Какое пиво?! Какое распределение благ?! Забыли уже? Немцы сегодня знают гораздо больше о гитлеризме, чем современная украинская молодёжь… Дошли до того, что отрицаем концлагеря, газ «Циклон», до того, что евреи сами придумали Холокост…

После войны в идеологических концепциях на этот счёт всё время были перекосы: сначала создали гротескный образ немца-монстра, потом — «открыли» народу иллюзорную перспективу совместного, дружеского распития вкуснейшего немецкого пива с победителями нашей страны… Мы должны изучить теорию фашизма, её идеологическую базу, экстраполировать ту же «Майн кампф» на нынеший день, нынешнюю политическую географию.

И едва ли не главное — нельзя допускать, чтобы увлечение нацизмом-фашизмом стало модным, каждый современный молодой человек должен знать, какую судьбу для его страны готовил фашизм…»

Оксана Гуцалюк, «УЦ».

Первомай в Кировограде всегда интересен и ценен даже в познавательном плане для всех, неравнодушных к местной политике. По плотности колонн, по наличию в них тех или иных стягов, по присутствию тех или других товарищей во главе стройных рядов можно судить о многом. А именно – кто в фаворе, кто уверен в своих силах, кто в ближайшем будущем претендует на повышение.

Областной центр особенно показателен в этом плане. В Александрии, к примеру, в этом году даже не на шествие, а на митинг собралось две сотни человек, в основном сторонники Коммунистической партии и идеи. В Кировограде в 2013-м тысяч пять примерно прошло в колоннах по центру города.

Первомай в Кировограде — это вещь в себе. По идее, трудящиеся в этот день на митинге должны чего-то там требовать – повышения зарплаты, к примеру, или должны против чего-то протестовать – скажем, против вредных условий труда. Ну или хотя бы восхвалять партию и правительство за неусыпную заботу о рабочем человеке. У нас же люди просто ходят, частично – с флагами, совсем немногие – с какими-то нелепыми транспарантами. Большинство же в этот день выходят в свет других повидать и себя показать, пообщаться со знакомыми, порадоваться солнышку и весне.

Так было и в этот раз. Центром притяжения праздничного шествия раньше была площадь Кирова, и трибуну на нее ставили, и первый секретарь обкома партии с нее рукой махал, а все окна облисполкома (ныне облгосадминистрация) были закрыты громадными портретами каких-то никому не известных дядек – всего состава Политбюро ЦК КПСС. В этом году по центру площади одиноко стоял председатель областного совета Николай Ковальчук. Но, как показалось, колонны больше «рапортовали» на другую сторону Большой Перспективной, где стоял Николай Сухомлин, в прошлом руководитель области. С ним здоровались тысячи, он реально знает всех на Кировоградщине, все знают его…

Из партий в этом году отметились: Партия регионов с самой многочисленной колонной, Компартия с приличным числом сторонников, горстка социалистов. Прочие партии Первомая не заметили или не захотели замечать. Впереди всех шла колонна профсоюзов во главе с Сергеем Петровым. Городской голова Кировограда Александр Саинсус шел в колонне родной ему «Червоной зирки», секретарь горсовета Игорь Волков – в колонне ПР.

Были годы, когда колонна работников «Артемиды» по численности вдесятеро превышала все остальные. В прошлом году самой большой была, помнится, колонна сотрудников «Формулы смаку» и прочих работников предприятий семьи Табаловых. Даже не верится, что каких-то лет семь назад самой многочисленной колонной в Кировограде была колонна… партии «Наша Украина». В этом году самой многочисленной из «заводских» была колонна «Гидросилы». Как же быстро меняется облик нашего Первомая!

С поразительной скоростью сразу по окончании шествия город опустел, центр обезлюдел. Куда так быстро подевались эти марширующие тысячи – непонятно. Хотя по наблюдению, сделанному через пару дней на Лесопарковой, можно догадаться. Эти люди пошли «культурно отдыхать» на природу, что в нашем случае означает жечь, мусорить, гадить вокруг себя, вдыхая целебный воздух соснового бора. Впрочем, это уже другая история.

Геннадий Рыбченков, фото Елены Карпенко, «УЦ».

В странах СНГ 2013 год объявлен Годом экологической культуры и охраны окружающей среды. 70 лет назад, 30 января 1943 года, в концлагере «Терновая Балка» фашисты в течение трех часов расстреляли 120 человек. Оба эти события сегодня пересеклись в Компанеевке.

Начнем с экологии. Как известно, на полигоне недалеко от Компанеевки был построен и ныне функционирует свинокомплекс на 60 тысяч голов свиней. Как говорят местные жители, перед началом его строительства были проведены какие-никакие, но все-таки общественные слушания, на которых население районного центра и близлежащих сел смогли убедить в необходимости возведения комплекса, его своевременности и, что главное, безопасности. Построили, трудоустроили несколько десятков человек, завезли свиней и – началось. Сегодня Компанеевка страдает от, мягко говоря, неприятного запаха, исходящего от предприятия.

Что из своих обещаний не выполнило предприятие «Лига», которому принадлежит комплекс? Местные жители уверены, что хозяева предприятия экономят на гигиенизации. Как доказывают специалисты, это не такая уж проблема: создана методика биологической очистки свиноводческих хозяйств. Кроме того, существуют различные биодезодоранты, благодаря действию ферментной композиции которых источник запаха разлагается на молекулярном уровне непосредственно в воздухе помещений. Специальные препараты безвредны для людей и животных, не имеют собственного запаха, могут применяться постоянно либо по мере необходимости.

Кажется, все просто. Велосипед изобретать не надо. Наверное, вся проблема, как говорят жители Компанеевки, в стоимости «таблеток», которые бросают в отходы, после чего неприятный запах нейтрализуется. Хотите знать, что по этому поводу говорит руководство «Лиги»? В компанеевской районной газете «Степовий край» были опубликованы слова директора свинокомплекса Константина Чумаченко: «Выдержаны все расстояния от населенных пунктов, отходы разделяются на жидкую и твердую фракции, хранятся в лагунах и только дважды в год откачиваются на поле. Единственное, что не успело вырасти по проекту, – это посадка вокруг свинокомплекса, которая будет удерживать воздух. В этом году мы планируем посадить по периметру сахарное сорго, чтобы сделать живое зеленое ограждение». И еще: «понимаете, совсем убрать запах из какого-либо свинокомплекса или фермы невозможно, ведь свинья есть свинья, поэтому происходят вентиляционные процессы, которые могут давать запах».

Но если с проблемой смрада компанеевцы в последнее время борются, извините, перманентно, то возникла новая проблема, имеющая совсем другой запах. Запах бездуховности и забвения. Неожиданно для жителей районного центра и близлежащих сел началась вырубка деревьев в Терновой Балке. Оказалось, что около дороги Компанеевка-Сасовка планируется строительство репродуктора на 4800 свиноматок того же предприятия «Лига». И народ восстал. Не все пришли высказать несогласие. На митинге-протесте было около ста человек. Но в таком деле достаточно и одного несогласного, чтобы остановить, остановиться и одуматься.

О том, что на территории Терновой Балки был концлагерь, здесь знают практически все. Еще живы свидетели зверств фашистов, происходивших в годы войны на этой территории.

Сразу обмолвимся: об этом знают и представители «Лиги». Но знают как-то частично. В той же районной газете, в опубликованном ответе компанеевцам под названием «За яку “справедливість” боряться у Компаніївці?» автор Александра Мушкет задает вопрос: почему строительство «селекционного научно-исследовательского центра в Компанеевском районе вообще вызывает истерику?» И отвечает словами директора компанеевского свинокомплекса Константина Чумаченко: «Корпус будущего питомника будет занимать площадь 120 на 30 метров, будет единственным своего рода в Украине и будет находиться за километр от обелиска и еще дальше от места расположения бывшего концлагеря “Терновая Балка”. Поскольку выведение генетического материала требует специальных условий, мы выбирали место тихое и уютное – между двумя посадками. Убрали поросль, а потом услышали, что кто-то вырубает деревья. Это неизвестные. Обратились в милицию и организовали охрану». Да, следует сказать, что на планируемом месте постройки уже забиты бетонные столбики и вырублены деревья.

Что касается «якобы духовного вандализма», Чумаченко говорит: «Исторический памятник находится от выбранного земельного участка на расстоянии около одного километра. Учитывая неопределенность четких границ бывшего концлагеря, мы обратились к поисковой группе “Память”, которая провела на этой территории раскопки. В результате мы получили вывод об отсутствии объектов культурного наследия на этой территории, а также получили согласование проекта строительства от департамента культуры, туризма и культурного наследия Кировоградской ОГА».

Теперь поясним. Там действительно есть памятник. В 1975 году в Терновой Балке был установлен памятный знак в виде монолитной гранитной плиты с надписью «Тут у 1942-1943 роках закатовано німецькими фашистами більше 800 радянських людей». Но документы свидетельствуют о том, что здесь было расстреляно более 5 тысяч человек! И не только военнопленных. А теперь попытайтесь представить, в могиле какой площади покоятся расстрелянные. Под одним холмиком с памятным знаком?

Здесь есть еще одна могила. Кто в ней покоится – никто не знает. Валентина Устенко вспоминает, что в 1975 году, когда страна готовилась отмечать 30-летие Победы, комсомольцы из Компанеевки и сёл сажали в Терновой Балке деревья. «Было у всех очень хорошее настроение, как обычно на субботнике. Кто-то принес магнитофон, кто-то – гармошку. Мы посадили много деревьев. И когда подошли к огромному холму и стали готовить ямки под саженцы, кто-то копнул совсем неглубоко и все увидели детский череп, совсем крошечный. Стало так жутко. Все умолкли, настроение изменилось, и мы перешли на другое место сажать деревья», — рассказала Валентина Ивановна. То есть захоронения в Терновой Балке не только там, где установлен памятный знак.

Чтобы понять, что на этой территории происходило в начале Великой Отечественной войны (ее приверженцы строительства питомника почему-то назвали Первой мировой), мы обратились к истории села Сасовка: «За декілька кілометрів від села фашисти збудували концентраційний табір для військовополонених та місцевих мирних жителів — Тернова Балка. Він являв собою великий пагорб, обнесений у три ряди колючим дротом, з кількома бараками без нар. Щодня ув’язнених виганяли на каторжні роботи. Годували баландою з прілого проса. Кожного вечора десятками виводили з бараків чоловіків і жінок і розстрілювали на околицях колишнього хутора Будурацького. Німці методично винищували євреїв і циган. У нашому селі зупинилася сім’я циганів, їх відправили до табору і відразу ж розстріляли. Запам’яталося тому, що циганка була надзвичайної вроди, але фашисти не пожаліли.

Під час розстрілу сім’ї євреїв мати на долі секунди раніше штовхнула до ями свого 6-річногосина, що стояв притиснувшись до материної ноги. Пролунали постріли, і трупи рідних людей рятівним покривалом накрили дитину. Скільки він пробув там — не знає, яким дивом зміг вибратися з ями — також, але, вибравшись, зміг дібратися до тітки, яка проживала на вул. Садовій с.Сасівки. За переховування євреїв було одне покарання — розстріл. Але жінка не злякалася, хоча мала своїх двох дітей. Вона за ніч перебудувала піч, в якій зробила сховок для дитини, і переховувала до приходу наших».

А вот еще. В Интернете есть публикация «Этот день победы…». Из воспоминаний Ивана Константиновича Немеца: «Где-то в марте или начале апреля нас вывезли из тюрьмы в концлагерь “Терновая Балка”, вновь построенный, совсем пустой. Наша партия была первыми постояльцами.

Что из себя представлял этот концлагерь “Терновая Балка”? Ограда из 2-х рядов колючей проволоки высотой примерно в два – два с половиной метра, внутренний ряд проволоки под электронапряжением. Вышки, собаки со всех сторон. Лагерь имел форму прямоугольника, бараки деревянные, разделены на секции. Один барак отгорожен от общей зоны – женский. Одно небольшое помещение – карцер, из которого редко кто выходил, а если и выходил, то калекой с короткой жизнью. Строительство концлагеря было только закончено, порядок в зоне, бараках наводили сами обитатели. Постельной принадлежности никакой, вода привозная, давали воду очень ограниченно, жажда никогда не покидала людей. Питание плохое – баланда без жира, хлеб, качество которого не могу определить, просто невозможно. За зоной одно помещение для охраны и кухня, другое для коменданта, третье, по-видимому, склад. Название концлагеря соответствовало не только его назначению, но и природным условиям – вокруг концлагеря овраги, возвышенности, нет населенных пунктов, нет близко пахотной земли, неприглядная вокруг природа. Метрах в ста от зоны, на склоне оврага, вырыли траншею длиной метров 50-60, шириной 2 метра и глубиной метра 3 (будущая братская могила).

Через некоторое время начали гонять нас на работу недалеко от концлагеря в каменный карьер, где мы долбили камень, выносили его наверх, складывали в штабеля. Приходили автомашины, мы грузили его. Увозили камень неизвестно куда. И так ежедневно, с утра до позднего вечера. Дорогу от карьера протяженностью километра три мостили камнем наши мученики, а дальше кто делал – мне неизвестно. Начали поступать в концлагерь женщины – украинки, белоруски, еврейки, цыганки и другие национальности. Зверские издевательства устраивали мужчинам евреям и цыганам. Но то, что делали над женщинами этих национальностей… Я не в состоянии описать те ужасные издевательства, которые творили фашистские мракобесы. Первыми легли в траншею, которую вырыли мужчины и женщины, цыгане и евреи. Их долго не держали, допросы не вели. В конце дня, когда всех приведут с работы, проведут проверку, выдадут ужин, начинается “представление”. При этом присутствуют комендант, охрана, свободная от охраны зоны, собаки. Выводят женщин — цыганку и еврейку, раздевают догола и избивают до полусмерти, после чего заносят их в барак. И так почти каждый день — издевательства, расстрелы. Шансов для побега абсолютно никаких. К этой тяжелейшей нашей жизни в “Терновой Балке” добавилась эпидемия сыпного тифа. Заболевших сыпным тифом не лечили – сразу расстрел…»

Наш известный земляк Иван Гурьевич Ткаченко, Герой Социалистического Труда, директор Богдановской средней школы №1 имени Ленина Знаменского района Кировоградской области в период оккупации принимал участие в подпольно-партизанской борьбе, с сентября 1941 года по 1943 год был членом штаба подпольно-диверсионной группы имени Б.Хмельницкого в селе Богдановка. По подозрению в подпольной деятельности был арестован и с марта по август 1943 года находился в тюрьме в Кировограде и концлагере в селе Терновая Балка Компанеевского района Кировоградской области. Старожилы помнят, как он приезжал на место концлагеря.

По свидетельствам жительницы Компанеевки Надежды Ламещук, которая во время войны жила в Терновой Балке, мы узнали, что в середине 70-х годов в Терновую Балку привозили бывшего коменданта концлагеря. С ним проводили следственный эксперимент, и он прошел по дороге, по которой вели на расстрел цыган. «Глаз не поднимал, все время молчал, а собравшиеся женщины его ругали самыми последними словами. Он же лично расстреливал наших людей. Фамилия его была Кухарский. Его в Крыму в ресторане узнал бывший узник, который во время войны был мальчиком, спасенным местными жителями. Суд над Кухарским был в Компанеевке, и он признался, что лично расстрелял больше двухсот человек, мирных жителей», – рассказала Надежда Николаевна.

«Помню, что старики после войны по всей балке кости собирали. Там много людей расстреляли. В числе узников была еврейка, очень красивая. Ее одна семья прятала две недели: полицай, который ее полюбил, на день приводил ее в лагерь, чтобы числилась, а на ночь – в семью, в хату. Но не спасли. Полицая этого куда-то вывезли. А девушка-еврейка, говорили, косы расчесала и пошла к своим, на смерть», — вспомнила бабушка.

Здесь, в Терновой Балке, безумно красиво. Но никто никогда не устраивал на этой территории пикники. И коров здесь никто не пас. Семьдесят лет это место считалось заповедным. Когда-то около памятника принимали в пионеры и комсомольцы. Сегодня ухаживают за памятником и территорией вокруг него и, когда заходят «в бывший концлагерь», разговаривают полушепотом. Понимают: останки – везде. И вдруг – свиньи!

К чести компанеевцев, они не категорически против строительства маточника. Понимают, что бизнес требует развития, а район — инвестиций. Но пусть это будет другая земля. Редакция районной газеты, ее главный редактор Татьяна Дзеркаль даже предлагает полтора гектара, выделенных сотрудникам газеты в качестве пая.

Вообще в Терновой Балке происходит что-то загадочное. Жилых домов в селе нет, но сельсовет выделил 80 (!) участков для строительства. Потенциальные строители – в основном киевляне. Поговаривают, что эта местность богата золотом. И, когда начнутся разработки, участок можно будет выгодно продать. Может, и так, но дело это весьма далекого будущего – нас же волнует сегодняшний и завтрашний день Терновой Балки…

Елена Никитина, «УЦ».

Сказать, что огромный пласт литературы о войне содержит мало Кировограда, нельзя. Наш город и наша область встречаются часто в произведениях самых разных авторов и самого разного толка — от мемуаров до стихов. Есть, например, такие:

Мы шли к тебе с тяжелыми боями,
За парк дрались, за площадь, за завод.
Нас СТАЛИН вел, везде он, всюду с нами,
Он нас к победе над врагом ведет.

Кировоград в военной литературе встретишь чаще, чем, скажем, Челябинск по простой причине — именно здесь были война, оккупация, партизаны, а на большей части СССР был все же тыл. Так что место в прозе и стихах Кировоградом заслужено. Но мне кажется, что литературная военная история Кировоградщины еще не написана до конца.

Когда начинают говорить о Кировограде и военной прозе, в первую очередь возникают две фамилии: Василь Быков и Евгений Долматовский. Евгений Аронович первым громко рассказал историю одного из позорных моментов первых месяцев войны, когда в Новоархангельском районе из-за бездарности советского командования погибло и было взято в плен 120 тысяч бойцов Красной Армии.

Книга «Зеленая Брама» вышла в 80-х годах, уже перестройка началась, уже можно было многое говорить. Но все равно у Долматовского, несмотря на признание жертв, хватает пафоса воспевать в первую очередь подвиг советских солдат: «Оказывается, надменный и обнаглевший противник умеет не только наступать. Он бежит трусливо и растерянно, да еще с какими-то жалкими воплями.

Наши контратакуют. Переходят к преследованию.

Не знаю, насколько удается отогнать горных егерей, на километр, может быть, на полтора. Но это возвращенные полтора километра территории Союза Советских Социалистических Республик, очевидная победа на поле боя, хотя и стоившая немалых жертв».

Долматовский даже пишет, как солдат, недавно призванных из Западной Украины, командиры отпускали домой, советские люди просились под иго немцев — это же невозможно!

По воспоминаниям многих очевидцев (отдавая честь и славу Долматовскому), все равно полной правдивой картины происходившего он не дал. О «Зеленой Браме» существуют и более объективные книги, например, «Оточення вогневе» Николая Ковальчука (не путать с председателем областного совета). Но все равно вся слава — у Евгения Долматовского.

Василя Владимировича Быкова Кировоградщина при жизни похоронила. В Великой Северинке на памятном знаке с фамилиями погибших при освобождении села было выбито и его имя, по ошибке, не знали, что он выжил. Вот как он сам об этом писал в очерке, так и названном «Под Кировоградом»:

«В январских боях под Кировоградом остался почти весь наш батальон, а может, и весь полк даже. Хоронили погибших не скоро, когда фронт откатился к Бугу и степь освободилась от снега. Жители окрестных сел собрали там пролежавшие зиму тела наших бойцов и свезли в братскую могилу в Северинке.

Наверное, там же подобрали и мою полевую сумку с некоторыми бумагами. Это дало основание предположить, что ее хозяин тоже остался поблизости. В той же братской могиле оказался и мой командир роты лейтенант Миргород, имя которого носит теперь пионерская дружина местной школы. Недалеко от тех мест похоронен командир нашего батальона капитан Смирнов, ненамного переживший своего командира роты, по соседству с ними покоится прах командира полка майора Казаряна, скончавшегося от ран в медсанбате.

Неискушенному в войне, тем более молодому человеку, может показаться, что наши разрозненные усилия были бесцельными, а наше малоуспешное сопротивление немецким танкам бессмысленным. Но это не так. Пока раненые, а также лишенные противотанковых средств и должной организованности бойцы тыловых служб вели спорадические бои с немецкими танками, сковывая их маневр и отвлекая на флангах, ударная группировка наших войск под командованием генерала Ротмистрова упорно окружала Кировоград, в итоге принудив немцев к отходу».

Видите, у Быкова мало подвига в тексте, хотя он описывает 1944-й год, когда армия уже гнала немцев назад. Кировоград у Быкова фигурирует еще в нескольких книгах — как художественных, так и публицистических.

Мне в жизни повезло общаться с великим писателем, я бывал у него дома в Минске. Он говорил мне уже ранее не раз произносимую им фразу: «Под Кировоградом я второй раз родился». И в литературе Кировоград за это отблагодарил.

Но и у Быкова в книгах Кировоградщина не героическая, а обыденная, чаще серая и мрачная. Вот повезло же Городам-героям, к примеру! О битве под Москвой написаны десятки тысяч книг, об обороне Одессы и партизанах в ее катакомбах — тысячи. В книгах этих есть «настоящие герои» — пламенные мстители, хладнокровные разведчики, целеустремленные комиссары, мудрые командиры… О Кировоградщине я таких книг не встречал. Ну не принимать же за такую сборник «Воспоминания об освобождении Кировоградщины», изданный в 1945-м году отделом пропаганды и агитации обкома КП (б)У? Стихи в начале статьи взяты именно оттуда.

Нам не хватает героев именно военных лет. Да, мы помним подпольную организацию «Спартак» в Голованевском районе, организации имени Кирова и имени Ворошилова в Кировограде. Но помним немного обезличенно, а молодежь не знает и не помнит вовсе.

Зато помнят других героев, хотя Александр Матросов бросился на амбразуру не на территории нашей области, Зоя Космодемьянская не здесь совершила свой подвиг, Николай Гастелло не у нас направил свой самолет на врага. Конечно, мы все ценим и уважаем вклад в освобождение области Жадова и Ротмистрова, всех других командиров и героев. Но молодежи нужны свои герои, ими самими открытые…

Может, найдется автор, который подарит нам такого своего героя Великой Отечественной войны?

Еще не поздно, и вполне полезно было бы иметь книгу о подвигах на Кировоградщине в годы Второй мировой. Не как гимн славному главнокомандующему Сталину, не как восхваление беспримерной мудрости руководства страны советов. Но и не как книгу о тупоумных «фрицах», которые только и знали, что отбирать «яйки и млеко» у хозяев, а потом палить их хаты. Они у нас еще и дороги строили, и электричество проводили, но это не к этому делу.

Отчего бы не быть книге, где нормальный рядовой пехотный хлопец подрывает эшелоны под Злынкой, минирует мосты на Буге, переодетым проникает в штаб фашистов в Кировограде, похищает сверхценные документы, а потом еще и спасет заминированный город от разрушения? Такая книга вмиг стала бы настольной у тысяч. При одном маленьком условии — она будет написана талантливо. И честно, пусть не в части подвигов, а относительно правдивых реалий той жизни и отношений между людьми.

А то будем и дальше фигурировать на военной литературной карте как часть фона. Есть множество романов, где однажды герой «пролетает над Кировоградом» или вспоминает, как «встречал кого-то под Кировоградом». В одном из рассказов Михаила Шолохова такое встречается, где-то у Константина Симонова.

Особенно много таких моментов, понятно, в мемуарах, например, знаменитого летчика Ивана Кожедуба. «Полк получил задачу, — сказал Подорожный, вызвав меня однажды утром на КП, — произвести разведку передвижения эшелонов противника по железным дорогам, скопления войск в населенных пунктах и на станциях, на грунтовых дорогах на правом фланге нашего фронта, на участке Черкассы — Смела — Кировоград — Знаменка — Александрия». Здорово, конечно, что легендарный ас так хорошо запомнил наши места, но некоей художественности не хватает, мне сдается.

Возьмется ли кто-либо написать книгу о боях под Кировоградом — живую, увлекательную, динамичную, с классным главным героем? Или не было у нас тут ничего героического, такого, о чем писать стоит? Так любой историк напомнит десятки таких героических событий, и не только забытый танковый     рейд у села Шаровка или кровавое форсирование Днепра в Онуфриевском районе.

Писать такую книгу никогда не поздно, сейчас самое время — цензуры нет, есть простор для творчества. К тому же еще живы люди и воевавшие, и пережившие войну, и не потерявшие в эпоху Интернета навыков работы с архивами.

Автор, где ты? Мы ждем твою книгу!

Геннадий Рыбченков, «УЦ».

Владимиру Антоновичу Жученко есть о чем рассказать и что вспомнить. Ведь наш сегодняшний герой, родившийся в селе Константиновка Новомиргородского района Кировоградщины, пережил страшные голодные и трагические 1932-33 годы и немецкую оккупацию и успел поучаствовать в разгроме Германии в годы Великой Оте­чественной. И в свои 86 лет Владимир Антонович помнит все, что было пережито и сделано, до мельчайших подробностей и с готовностью делится воспоминаниями.

После Победы, вернувшись в родные края, он работал секретарем Кировоградского обкома комсомола, фактически создавал спортивную инфраструктуру области, когда руководил облспорткомитетом, а затем трудился в облисполкоме до выхода на заслуженный отдых. Но покой Владимиру Антоновичу только снился. Уже будучи пенсионером, Владимир Жученко руководил отделом кадров кондитерской фабрики, а с 2000-го по 2012 год был директором Музея спортивной славы Кировоградщины, параллельно возглавляя областную организацию ветеранов спорта и войны, а несколько лет назад вместе с такими же неугомонными друзьями они создали еще и городскую организацию ветеранов комсомола.

В канун Дня Победы Владимир Жученко со всей откровенностью рассказывал о своей Великой Оте­чественной войне, при этом не сдерживая слез и эмоций:

— Я только закончил восемь классов, когда нам объявили, что началась война. Мне было 15 лет, и для нас, мальчишек, это известие было действительно неожиданным, как и то, что уже через месяц немцы оказались в Новомиргороде. Ведь у всех нас была невероятная уверенность, что если враги нападут, то мы их не просто победим, а «забросаем шапками». А тут пришлось жить при оккупации. «Добрых» немцев за эти три года я не встречал. Чуть лучше к нам относились чехи, словаки и итальянцы, которые пришли вместе с немецкими войсками. А в жестокости всех превосходили наши полицаи, которые были хуже зверей. Фашисты же умело пользовались их ненавистью ко всему, что связано с советской властью.

Именно полицаи ревностно выполняли все приказы, в том числе и когда в 1942 году нашу молодежь стали угонять в Германию. Я также попал в число тех, кого немцы хотели забрать, но мириться с этим не стал. Первый раз бежал из лагеря в Златополе, ночью сделав подкоп. Но меня поймали. Что примечательно, даже не били, а просто вернули в лагерь. А вот моя вторая попытка избежать немецкой неволи получилась удачной. Сбежал я во время погрузки молодежи в эшелоны, воспользовавшись тем, что были толчея и неразбериха. Вернулся в родное село, где днем прятался в камышах в зарослях реки Высь, а по ночам приходил домой. В одну из таких ночей в наш дом во время облавы вломились фашисты вместе с полицаями и старостой. Мама успела спрятать меня в большой сундук, на который и уселся староста во время обыска. Враги били отца, допрашивали мать, перерыли весь дом и сарай, но меня не нашли. А я чуть не задохнулся в этом сундуке. После этого до самого прихода наших дома я больше не появлялся. Прятался, где придется, но большей частью на станции Новомиргород, где работал отец. Мама подкармливала, чем могла, принося узелки на станцию. Но нельзя сказать, что в эти годы мы голодали, как было в 1933-м. Так и продержался до января 1944 года, когда Красная Армия подошла к Новомиргороду. Немцы забирали всех мужчин поголовно для строительства оборонительных траншей. Я же прятался у соседки в прикрытой брикетами для отопления навозной яме в сарае, где стояли немецкие лошади. У соседки были на постое немцы, и, когда они засыпали, хозяйка дома спускала мне и еще двум парням еду. Потом мы возвращали это ведро уже с отходами. И только в марте, когда немцев окончательно прогнали наши войска, мы вышли из своего убежища, но ровно стоять и ходить почти не могли. Уже через 5-7 дней мой молодой организм пришел в норму, и можно было идти в Новомиргородский полевой военкомат, призвавший меня в армию.

В марте 1944 года началась моя военная служба. Призвали нас 60 человек, и мы отправились в Кировоград пешком. По дороге между Канежем и Панчевым стоял фронт, и местность была заминирована. А двое ребят решили отойти в сторону по малой нужде и подорвались. Так нас осталось только 58 призывников, которые зашли в Кировоград через Озерную Балку, где увидели большое количество трупов немецких солдат и лошадей, а также разбитую технику, пушки, пулеметы. Мы увидели, что немцев здесь серьезно побили. А дальше были военкомат, который располагался там же, где и сейчас, и погрузка в эшелоны, которые через неделю доставили нас в Пензенскую учебную часть.

Меня сразу определили в противотанковую артиллерию, где учили стрелять из пушек-сорокапяток. Целый день набегаешься с этой пушкой, настреляешься боевыми снарядами и, понятно, проголодаешься страшно. А есть было практически нечего. В столовой нам давали буханку хлеба на 10 человек, которую мы делили на равные кусочки. Затем один из нас отворачивался и спрашивал: Кому? Только после этого счастливый солдат получал свой кусочек хлеба. Давали еще суп с кашей, но это было только одно название. Доходило до того, что собирали объедки из офицерской столовой и ели, поскольку голодали так, что трудно описать словами. А через 8 месяцев приехали так называемые покупатели и отобрали меня в 23-ю Гвардейскую воздушно-десантную бригаду, которая базировалась в городке Тейково Ивановской области.

Здесь начали делать из нас десантников. Я успел сделать 74 прыжка с парашютом с самолета и аэростата. Кто скажет, что это не страшно — не верьте. В первый раз, когда прыгал из аэростата, я был вообще практически без памяти от страха. Хорошо, что еще парашют был с принудительным открытием, а то не знаю, что могло бы быть. Когда же купол раскрывается, то чувствуешь фантастическое облегчение и счастливый любуешься земными красотами. Правда, нужно было не забыть еще правильно сгруппироваться, чтобы не сломать что-нибудь при приземлении. Прыжки с самолета были уже полегче, ведь с американского «Дугласа» нас прыгало 23 человека, но пилоты, то ли в шутку,то ли всерьез, называли нас смертниками. И действительно, трагических случаев было очень много.

А вы представляете, каково было прыгать, когда перед тобой разбился товарищ? Вот и бегали постоянно в туалет по-маленькому на нервной почве, а при прыжке теряли до 3-х килограммов. Были и такие, что категорически отказывались прыгать. Когда следовала команда «Приготовиться!», они рвали кольцо, и парашют вываливался. После первого отказа их уговаривали политработники, после второго — отправляли в штрафную роту. И было немало таких, которые так и не смогли преодолеть страх, несмотря на уговоры и угрозы, отправлялись в число штрафников на верную смерть. Правда, в большинстве своем не возвращались с боевых диверсионных заданий и наши десантные спецгруппы. Ребята, когда уходили в тыл противника, всегда прощались. Мне в этом плане повезло, поскольку я был наводчиком пушки, а раскомплектовывать артиллерийский расчет не рисковали.

Нас на фронт отправили в декабре 1944 года — в Венгрию, в район озера Балатон. Там как раз прошло немецкое контрнаступление, которое привело к серьезным потерям в наших войсках. Мы должны были остановить прорыв 11-ти танковых дивизий врага. Воспользовавшись этим ударом фашистов, гражданские мадьяры в городе Секешфехервар зверски расправились в госпитале с нашими ранеными. Когда мы вернулись и увидели такое варварство, пощады не было никому. Мы уничтожали всех, кто попадался на пути. А до этого я поучаствовал в своем первом бою. Сказать, что мне было страшно — это ничего не сказать. Душа ушла в пятки. Это ужасно, когда на тебя прут сотни танков, и либо ты его, либо он тебя. А я, как наводчик, на эти танки смотрел через прицел и сам же нажимал локтем пусковой крючок. И каждый мой промах мог стоить жизни всему расчету. Бой под Балатоном был ожесточенный, все вокруг горело. Погибших и раненых было очень много. Но нам удалось остановить немецкий танковый прорыв, а мне — не только выжить и избежать ранения, но и получить благодарность Сталина и орден Красной Звезды.

А дальше мы освободили Венгрию и вышли к границе Австрии. Запомнилось, как мадьяры сдавались в плен целыми полками. А еще мы встретили наших юношей и девушек, которых угнали в Германию и участи которых мне удалось избежать. Понятно, что радости не было предела, и мы обнимались, целовались и старались им помочь. Но особого времени у нас не было, поскольку фронт двигался вперед, а враг мог выстрелить из-за любого угла и каждого дома. Когда же мы стали подниматься в Альпы, то в боях столкнулись с власовцами. Они понимали, что пощады им не будет и даже убивали немцев, которые хотели сдаться в плен, а сами шли в атаку с криками «За Родину!». А тех из бойцов РОА, кто все-таки пытался сдаться, уже мы в плен не брали, уничтожая на месте…

Признаюсь, что психология человека на войне меняется настолько, что он становится зверем. У меня был случай, когда мы стояли в обороне, а немец вел изнурительный огонь. Снаряды выпускались нао­бум, чтобы постоянно держать нас в напряжении. Мой фронтовой товарищ Ващенко из Одесской области получил весточку из дому, где жена писала, что им с двумя детишками тяжело, поскольку холодно и голодно. И тут метрах в семи от нас разорвался снаряд, который меня, по счастью, не зацепил, а у Ващенко, который только что мечтал о том, как встретится с женой и детишками после победы, осколком оторвало полголовы. Даже сейчас это вспоминать очень тяжело. А тогда у меня из глаз хлынули слезы, и психология моментально изменилась. После этого случая я мог не только убить человека, я мог перегрызть немцу горло. Признаюсь, что я получал удовлетворение от того, когда мой снаряд попадал в группу немцев и гибли 3-5 человек. И как это страшно ни звучит, но так было. Это — война, а состояние людей, которые стремятся выжить и ради этого убивають, передать невозможно.

Так было и в предместье Вены-Венском лесу, где в живописнейшем месте находится могила Штрауса. Но нам было не до музыки, поскольку мы готовились к штурму столицы Австрии. «Студебеккер», который возил нашу пушку, отправился в тыл, а нам дали пару лошадей. Пока мы приспосабливались к новым условиям, фашисты вели достаточно прицельный огонь, направляя снаряды в группы наших ребят. Без корректировки так стрелять невозможно, и мы быстро нашли прятавшегося на дереве корректировщика, которого руками разорвали на куски. Такая звериная у нас была злость на того, кто погубил боевых товарищей, которых мы похоронили в окопах без особых церемоний. А бывало так, что и мертвые служили нам прикрытием. Трупы, лежавшие несколько дней, набухали. И мы при огне противника за ними прятались и слышали, как выходит воздух после каждого попадания пули.

Организм человека приспосабливается к экстремальным условиям. Вот я не помню, чтобы кто-то из нас болел простудными заболеваниями, хотя лежали на земле, которая примерзала к шинели. С питанием у нас на фронте проблем не было. А самым большим желанием было выспаться, поскольку спать хотелось постоянно. При переходах мы внимательно следили друг за другом и не давали засыпать на ходу.

Свой последний бой я провел в Вене в составе штурмовой группы. Мы с боями пробивались вперед, но продвижение нашей пехоты остановил танк, вкопанный в землю на таком же перекрестке, как у нас Карла Маркса и Шевченко. Мне была поставлена задача — эту преграду устранить. Наш расчет из семи человек двинулся с пушкой на лошадях на встречу с танком. Но там поняли наше желание и стали разворачивать башню в нашу сторону. Первый выстрел прошел мимо, а второй пришелся в переднюю пару лошадей. Меня бросило в кювет, контузило, но четверым моим товарищам удалось на оставшихся в живых лошадях завернуть за угол и заставить замолчать этот танк. В себя я пришел часа через два, почувствовал боль в раненой руке и ноге и сам передвигаться не смог. На стон приполз санинструктор, который доставил меня в безопасное место, откуда я был отправлен в госпиталь. За участие в боях за Вену мне дали орден Отечественной войны 1 степени.

Лечился в госпиталях 4 месяца, и врачи решили, что к службе я уже не годен. Расстроился и горько плакал. Хотя этот вердикт докторов в очередной раз, возможно, спас мне жизнь. Ведь в августе 1945 года наша честь была отправлена в японский Порт-Артур, откуда многие ребята домой не вернулись. А весть о Победе встретил в госпитале в венгерском городе Кечкемет, где мы чуть с ума не сошли от радости и, отыскав ведро вина, напились, простите, до поросячьего визга. Но кто, скажите, нас за это проявление чувств и эмоций осудит?..

Дальше была служба в Румынии в железнодорожной комендатуре, Здесь мы контролировали продвижение наших военных грузов и отлавливали дезертиров, которые скрывались, заболев венерическими заболеваниями. Они понимали, что возвращаться в Союз нельзя, собирались в группы и совершали преступления. Один из таких дезертиров убил нашего сотрудника прокуратуры, прошедшего всю войну, Казанцева. Но этого убийцу мои товарищи поймали и забили до смерти. Других, простите, сифилитиков мы отправляли в специальный лагерь, где им оказывали медицинскую помощь и решали их дальнейшую судьбу. А уволился я в звании младшего сержанта в декабре 1946 года. Когда пересек нашу границу в Унгенах и увидел голод и бедность наших людей, которые просили у меня кусочек хлеба, то подумал: «А за что же мы воевали?» Правда, сейчас, когда меня спрашивают: «Не обидно ли, что побежденные в той страшной войне живут лучше победителей?» — я отвечаю: «Мы оптимисты и тоже будем жить лучше».

Записал Юрий Илючек, «УЦ».

Так уж сложилось, что жизнь любого человека, родившегося в СССР в начале прошлого века, достойна книги. Старшему поколению довелось пережить голод и войну, они видели, как в муках умирали их близкие, сами боялись смерти и призывали ее, а потом долгие годы боялись говорить о пережитых ужасах. Старики могут рассказать очень многое, и, слушая их, становится стыдно за нас сегодняшних, выросших в сытости и благополучии, работающих по восемь часов в сутки в помещениях, где круглый год поддерживается комфортная температура, и, тем не менее, все время недовольных, задыхающихся под грузом своих мелких, глупых, надуманных проблем…

Моя собеседница — Елена Григорьевна Титаренко — родилась 15 ноября 1927 года в селе Федоровка под Кировоградом. Темой нашего интервью для сегодняшнего, праздничного, номера, конечно, должна была быть Великая Отечественная война, День Победы 1945 года. Но у Елены Григорьевны прекрасная память, она живо и во всех подробностях помнит и Голодомор 1933-го, и оккупацию, и послевоенный голод. Было бы огромным грехом не записать ее рассказ — поэтому вышло такое вот непраздничное интервью в праздничном номере.

1933-й

— В семье у нас было пятеро детей, — рассказывает Елена Григорьевна. — Двое старших: Алексей 1913 года рождения и Ольга 1915 года. И нас трое маленьких: Аня 1922 года, я и Иван 1929-го. Отец — Григорий Захарович Бабак — участвовал в войне с Германией 1914 года, был ранен, попал в плен. Когда в 1918 году он вернулся, революция уже состоялась. Родители рассказывали, что после революции они получили земельные наделы, работали и жили безбедно. В период НЭПа построили большой дом, завели две лошади и две коровы. Мама рассказывала мне о коллективизации, но я этого, конечно, не помню. Помню осень 32-го, родители работали в колхозе, но за трудодни им ничего не давали, регулярно приходили люди, искали еду и отбирали все, что находили. У нас отставалось полмешка кукурузы в кочанах, когда ее стали забирать, мама упала на мешок и кричала: «Мои деточки с голода умрут!» Наверное, она потеряла сознание, и ее просто грубо сбросили с мешка. Я запомнила это, потому что испугалась, что мама умерла… Я не помню, как мы жили дальше, что ели. Старший брат ушел в совхоз, сестра уехала к брату отца в Злынку — он был начальником станции. Мама работала в колхозе, а мы все втроем лежали опухшие от голода на печке, отец тоже лежал, у него открылись раны. Мама попросила соседку — бабушку Марию — заходить и проверять, не умерли ли мы. Помню, что бабушка пришла, подняла Аню, а она — как столбик. Я даже села, кажется, настолько это было жутко… А в ручке у Ани — морковка надкушенная, баба Мария долго не могла разогнуть ей пальчики, чтоб морковку эту достать…

После Аниной смерти мама, как она ни боялась, ночью поползла на поле и нарезала колосков. Высушила на печке (мама каждое утро перед уходом топила печку, чтоб хоть как-то поддержать в нас жизнь) и стала толочь в ступке, чтоб кашку нам какую-то сварить. А соседка через два дома услышала этот стук… Когда маму пришли забирать, она с нами очень долго прощалась, не надеясь, что вернется, — людей расстреливали и за меньшее. В семье двоюродного брата моего отца (имени и фамилии вспомнить не могу) было девять детей. Его жена каждый день ходила искать норы полевых мышей — они прячут там зерно. Иногда находила и кормила своих деток этим зерном. Когда ее по дороге поймали и нашли у нее в кармане горсть пшеницы, ее сразу же забрали, даже попрощаться с детьми не разрешили. Все девять деток и их отец в тот год умерли… Но маму спас председатель, на суде он сказал, что у нее только что умерла дочь и она сошла с ума от горя, а колоски не срезала, а собрала вдоль дороги то, что рассыпалось. Маме дали только шесть месяцев принудительных работ в нашем колхозе в Федоровке. Это смешное наказание было, потому что и так все работали бесплатно.

Спасла нас сестра Ольга. Она привезла от дяди хлеб — не знаю, как она его довезла, как ее не убили по дороге. Я этого не помню, но она рассказывала, что мы с Иваном уже без сознания были. Она стала размачивать хлеб в воде и давать нам сосать. И говорит: вы вдруг глазки открыли, потом зашевелились, а потом смотрю — встали и пошли! Это только от водички этой хлебной. Представляете? Пошли!

А потом маме в колхозе стали давать тухлое пшено. Не знаю, что это было, но я, опухшая от голода, есть его не могла. Лободу ела, а это пшено не могла в рот взять. Мама стала по утрам ходить в город за 15 км и приносить брагу. Потом толкла сухую траву, перемешивала с брагой и пекла из этого лепешки.

Уже потом мы узнали, что в Федоровке были людоеды. Их случайно раскрыли — у них яма была на огороде, куда они бросали головы съеденных людей. Моя школьная подружка Люба Липей рассказывала, что ее сестра Килина дружила с ними, и, когда их раскрыли, мама пошла и нашла в яме Килину голову — узнала по косам. Другой мой одноклассник Петя (фамилии не помню) рассказывал, что людоеды съели его братика и сестричку.

Сейчас, когда я слышу, что политики говорят, что это был не геноцид, а просто голод, я не понимаю… Наверное, так было не везде, может быть, где-то людям было полегче, но в Федоровке был не голод, а именно геноцид — намеренное, невиданное по своей жестокости убийство людей.

1941-й

В 1935-м старшего брата Елены Григорьевны Алексея Бабака забрали в армию.

— Судя по всему, он служил в НКВД и сопровождал заключенных. Но это мы такой вывод сделали, потому что у него видите, какая форма была? — показывает фотографию Елена Григорьевна. — Первый год от него вообще ни одного письма не было. Мама писала в часть, и оттуда ей отвечали, что он жив, здоров, но написать домой не может. Он вернулся в 1938-м и так и не сказал нам ни слова о том, где и как служил, — они там, наверное, давали какие-то расписки… А потом уже не могли спросить, в 1941-м он ушел на фронт, а в 1944-м погиб.

В 1941-м семья Бабаков переехала в Черняховку — на родину мамы Елены Григорьевны Домны Тимофеевны Колобановой. Завели корову. Младшие дети — Елена и Иван — каждый день ходили в Кировоград продавать молоко. Здесь, на рынке, и узнали о том, что началась война. Молоко 22 июня так и не продали.

— Мы бежим, кричим: мама, война, война! — вспоминает Елена Григорьевна. — А мама рассердилась. Трясет меня: «Молчи! Сейчас услышит кто-то, что ты панику сеешь». Мы объясняем, что сами слышали выступление Молотова, а она не верит. А потом почтальон бежит, мама спрашивает: что случилось? А та говорит: «Война, тетя Домочка, повестки несу». Из всей нашей семьи (а семья большая была — у мамы девять братьев и сестер) повестки получили шестнадцать человек.

Отца послали эвакуировать колхозный скот. Он потом рассказывал, что дошли до самой Волги. Домой он вернулся в 1944-м — шел за фронтом от Волги пешком.

Почти сразу же начались налеты, потом к нам стали эвакуировать людей из города. А восьмого августа со стороны Соколовских хуторов пришли немцы — в шортах, без оружия, идут по улице, кричат: «Курка, яйка!» — а за ними дети бегут. Немцы в Черняховке долго не селились — боялись партизан. Одна улица, за ней сады, болото — местность не просматривалась.

Мы, конечно, все работали на жнивах. Немцы то ли не понимали, то ли специально закрывали на это глаза, но, когда зерно молотили, можно было набрать себе в карманы, в рукава. Осенью нас, девочек, специально возили к коменданту, чтобы мы сажали каштаны, разбивали клумбы и т.п. Они думали, что здесь надолго… Зимой выгоняли на дорогу убирать снег, колоть лед. Были и жестокие надсмотрщики, которые людей чуть ли не до смерти избивали, были и другие… Меня один раз чуть не убил надсмотрщик, был перерыв, и я побежала к тете обедать, а часов-то у нас не было. Бегу назад, смотрю: все уже работают, немец злой, часы мне показывает, кричит, схватил меня и толкает в погреб, но девочки все бросились к нему, давай показывать, что у нас часов нет. В общем, отпустил…

Потом мне пришла путевка в Германию. Знаете, когда после оккупации мы с братом пошли в школу, то писали сочинение «Что было самое страшное во время войны». Ваня написал, что эта путевка. Ни налеты, ни то, что его один раз чуть не расстреляли, а эта бумажка, в которой было написано «В случае неявки — расстрел» — вот так просто.

Спрятали меня у тети — на чердаке сарая. Там была такая нора, в которой я должна была лежать, накрытая сверху сеном. Так я провела два месяца. К концу этого срока тетя как-то вечером забрала меня в дом, чтобы обмыть мне раны — я была вся исколота сеном, не мылась, раны гноились. Обмыла меня, накормила, причесала. Мне так не хотелось лезть назад в нору, и тетя пожалела меня — разрешила поспать в доме. А ночью мама в окно стучит, спрашивает: «Где Лена?» Оказалось, готовится облава. Там был полицай — наш, черняховский, который преду­преждал. Родители детей, которые прятались, дежурили, и он подавал им какой-то знак. Назад на чердак вести меня было опасно. И тетя спрятала меня в печке, заставила горшками, кастрюлями и заслонку закрыла. А я задыхаюсь! Чувствую, еще чуть-чуть и уже не смогу двинуться. И толкнула заслонку. Все обошлось, но как тетя потом ругалась! Я говорю: двум смертям не бывать — или задохнусь, или расстреляют. Как-то не подумала, что, найди меня немцы, тетю бы тоже расстреляли…

Зимой 1943-го в Германию уже никого не отправляли, и я вернулась домой. У нас в доме жили трое немецких солдат, выгнали на улицу корову, а в хлев загнали двух лошадей. А на улице — мороз! Мама ночами все ходила во двор корову греть, в одеяла ее заворачивала. Меня немцы жалели, как только к дому кто-то подходил из их сослуживцев, кричали: «Элена, вэк!» и задерживали их во дворе, пока я не спрячусь. Помню, как они праздновали Новый 1944 год. Посылки получили, письма, а один так плакал, причитал: «милитар капут, цивиль капут» — видимо, погибли его родные. Я тогда впервые поняла, что им эта война нужна так же, как нам, они так же страдают…

1944-й

— На Рождество немцы ушли, — рассказывает Елена Григорьевна. — Мама в тот же день все проветрила, побелила, мы с братом украсили олеандр бумажными игрушками — вроде как елка. Знаете: вот сейчас евреи едут в Германию… А мне казалось, что у немцев какой-то специфический запах, может, они сигареты какие-то особые курили — не знаю. Но запах был, и я больше никогда не хотела бы его почувствовать. Восьмого января пришли наши. Это было… Ну вот как в фильмах показывают: я бросилась на шею солдату и никак не могла оторваться! Они разулись, гитару принесли и восхищаются: как же у вас чистенько, и вкусно, и хорошо! А потом заметили итальянский разведывательный самолет, «рама» они их называли. И говорят: все — надо убираться, нас заметили (они артиллеристы были, и техника в селе стояла).

В ночь с восьмого на девятое января 1944 года в селе Черняховка, по словам Елены Григорьевны, случилось чудо! Артиллеристов заметили, и село бомбили, в огороде, рассказывает Елена Титаренко, потом были воронки до четырех метров в глубину. Но в результате этой бомбежки не был разрушен ни один дом и не погиб ни один человек — все бомбы попали в огороды и в поля…

— В сентябре уже открыли школу для малышей, — вспоминает Елена Григорьевна. — Мы, старшие, пошли учиться с октября. О победе узнали в школе — всех отпустили домой. Мы с братом прибежали счастливые, а мама лежит лицом к стене и плачет, потому что так много дорогих ей людей до этой победы не дожили. Погиб мой брат Алексей, погиб муж моей сестры Ольги. Из 16 мужчин в нашей семье, которые ушли на фронт, вернулись только восемь — ровно половина…

После Победы

В 1947-м Елена Бабак поступила в машиностроительный техникум в Кировограде.

— Мама хотела, чтобы я шла в медицинский, — говорит она. — А я так не люблю это все. Я видела столько мертвых, раненых, искалеченных людей… Меня всегда мутило от этого. Я утром встала, пошла в город, но вместо медицинского техникума зашла в машиностроительный. А там: мраморная лестница, ковка — я такой красоты с роду не видела! В общем, отдала документы, и меня, отличницу, сразу же взяли — без экзаменов. Пришла вечером домой. Мама спрашивает: ну что? Говорю: поступила, буду учиться. Мама спрашивает: в медицинский? Пришлось признаться…

В 1949 году Елена Бабак по распределению поехала в Новосибирск.

— В основном те, кто хорошо учился, пошли учиться дальше. Но у меня отец пенсионер, мама к тому времени уже была инвалидом второй группы. Куда мне? Я выбрала работу. Знаете, я там, в Новосибирске, кажется, первый раз наелась досыта… В 48-м я такая была, что меня послали от техникума в санаторий для дистрофиков. А там — рис! Это же вкусно необыкновенно. Всю зарплату на еду тратила, хотя начальник нас предупреждал: тут вам не Украина, с первой зарплаты покупайте битые валенки.

В 1951-м Елена по настоянию матери перевелась в Кировоград — Иван ушел в армию, и мама боялась умереть в одиночестве.

В Кировограде Елена Григорьевна сразу же устроилась работать на «Красную звезду», в отдел труда и зарплаты, здесь познакомилась с будущим мужем — фронтовиком Петром Григорьевичем Титаренко. Потом окончила филиал киевского политеха, перевелась в конструкторский институт. Петр Григорьевич и Елена Григорьевна всю свою жизнь проработали на «Красной звезде» и больше никогда никуда не переезжали. Сегодня им обоим далеко за восемьдесят, их единственный сын погиб. Петр Григорьевич плохо слышит, у Елены Григорьевны больное сердце. Но я впервые за много лет встретила людей, которые ни на что не жалуются — вообще! И, кажется, действительно радуются каждому прожитому дню.

— Я все время «скорую» вызываю, — смеется Елена Григорьевна. — Меня там уже знают. А мне, понимаете, неловко все время людей дергать. Звоню, говорю девушке: «У меня давление очень низкое, а пульс частый. Что бы мне такое выпить? Может, там у вас рядом есть кардиолог…» А она: «Елена Григорьевна, не говорите глупостей, к вам уже выехала ваша кардиология. Ждите — через пять минут будут!»

Елена Григорьевна и Петр Григорьевич вот уже почти двадцать лет выписывают и читают «УЦ», так что, пользуясь случаем, поздравим их через газету с праздником. А пожелать хочется своевременного приезда кардиологов и благодарных слушателей. Елена Григорьевна, прощаясь, улыбнулась: «Вы извините, если я долго. Просто муж плохо слышит, у внуков свои дела. А так много нужно успеть рассказать». Рассказывайте, Елена Григорьевна! Рассказывайте всем. Потому что мы, выросшие в сытое и мирное время, как — то забываем, чем мы обязаны вам…

Ольга Степанова, фото Елены Карпенко, «УЦ».