Заметки военного психолога

Продолжение. Начало в № 38 «УЦ».

Мы продолжаем публикацию «Заметок военного психолога» Александра Ткаченко – преподавателя и ученого, известного многим кировоградцам. В армию он ушел добровольцем, чтобы защищать Родину и проверить гипотезу своих более чем двадцатилетних научных изысканий относительно реализации личностью своего «дела жизни». Можно сказать, что это психологический эксперимент над собственной личностью.

Боевое крещение. Психология взрыва

Я впервые объезжал опорные боевые пункты и блокпосты (ОБП) одного из наших батальонов, пробыв на каждом не менее суток, чтобы понять психологию их жизни. Мне нужно было побывать «там», на линии непосредственного соприкосновения с противником, чтобы понять психологию «передка». Без этого эффективная психологическая работа с бойцами была практически невозможна. Того, кто «там не был», они просто не воспринимали.

Это был один из наиболее напряженных ОБП. Меня выгрузили из кузова «Урала» практически на ходу, поскольку в том месте обычно работал снайпер противника. Благо дело, погода была пасмурная, и из-за плохой видимости у него была передышка. Меня встретил командир ОБП, которого звали Коля (обычно там пользуются позывными, но Коля остался при собственном имени).

Психолога на ОБП воспринимали скорее как диковинку. Думали, что приедет женщина, а приехал зрелый мужик, что несколько разочаровало. Как обычно, первые полчаса мне пришлось терпеливо объяснять, что мне нужно и что вообще я здесь делаю. Смотрели прежде всего как на человека, а уже потом – как на психолога. Когда появилось первое взаимопонимание, я сразу принялся за дело – тестирование и беседы в том числе и с наиболее проблемными бойцами. В этой ознакомительной суете прошел первый день.

Утро следующего дня выдалось солнечное и холодное. Начал работать снайпер противника. В ответ выпустили пару «улиток» (так называют магазины с гранатами) из АГСа (автоматического гранатомета), и вроде все успокоилось…

… Взрыв прозвучал не то чтобы неожиданно, но как-то нелогично, что называется, как гром среди ясного неба. Я услышал громкий «бабах» и увидел ярко-белую вспышку в районе печки, рядом с которой прямо напротив меня находился Коля. Перед этим я собирался завтракать, поставил на печку запариваться мивину. Прошло несколько секунд замешательства после взрыва, прежде чем я попытался оценивать обстановку. В момент взрыва заметил, что моя мивина вместе с тарелкой куда-то улетела. Коля находился между печкой и мной, очевидно поэтому меня не задело, а все осколки он принял на себя. В следующий момент я услышал, как Коля вскрикнул, резко поднялся, схватился за живот и левую руку, сделал несколько шагов в сторону от печки, затем опустился на колени возле кучи земли, согнулся и стал терять сознание. К нему сразу подбежал боец (позывной «Хомяк»), который уже давно находился на ОБП и пережил не один обстрел. Он взял Колю под голову и, увидев, что тот теряет сознание и начинает синеть от недостатка воздуха из-за плотно закрытого рта и сжатых зубов, криком потребовал рацию и начал вызывать машину, сообщать о взрыве и «трехсотых». В следующий момент он закричал, что Коля умирает, чтобы скорее ехали машины. Но, как всегда, оказалось, что в одном месте нет водителя, в другом сломана машина и т. п.. Не обошлось и без курьеза. По рации Хомяк вышел на волну скорой помощи, надеясь попасть в контролируемый украинской армией город Дзержинск. Но ему вдруг ответили – «Скорая Горловки слушает» (а этот город находился под контролем противника).

Пару минут за всем этим я наблюдал как бы несколько со стороны, оценивал обстановку. У меня ранений не было. Сзади, возле «бехи» (боевой машины пехоты), кто-то оказывал помощь раненому бойцу, который в момент взрыва стоял справа от меня боком к печке. Очевидно, рана была глубокая, потому что стоять ему было трудно. Немного правей от меня стоял офицер и держался за ногу в районе паха, на брюках виднелось небольшое окровавленное отверстие.

Я окончательно включился, когда Хомяк попросил ложку, чтобы разжать Коле зубы и дать возможность дышать. Я подбежал к кухонному столу и взял деревянную лопатку, чтобы не травмировать зубы. Но меня кто-то опередил и дал Хомяку алюминиевую ложку, которой тот начал разжимать рот. Я стал помогать и левой рукой поддерживать Коле голову, чтобы Хомяку было легче разжимать челюсти. У него получилось, Коля задышал, лицо стало наливаться румянцем, глаза приоткрылись – он приходил в сознание. Я посмотрел ему в глаза и спросил, видит ли он меня, – «да, Анатольевич». «Если видишь меня, моргни глазами» – он моргнул. Все вокруг облегченно вздохнули – Коля ожил…

Но через некоторое время он вдруг широко раскрыл глаза, так что они стали как две двадцатипятикопеечные монеты, поднял голову и посмотрел в голубое небо, затем закрыл, оставив небольшие щелки. Левая ладонь у него была разрублена пополам, но крови практически не было, очевидно потому, что возле плеча руку перетянули жгутом. Торчали оголенные кости пальцев, культями большого, указательного и среднего он все время пытался сжимать кулак, очевидно, проверяя наличие руки. Оставшиеся пальцы с частью ладони висели на коже и уже никак не реагировали. Наконец приехала грузовая машина. Колю и еще двух раненых бойцов погрузили и увезли.

Потом вспомнили о раненом офицере, который в блиндаже перевязывал себе ногу и руку. Вызвали машину и сопроводили его к безопасному КП. Ждали минут 10–15, но мне показалось больше. За это время успел поговорить с бойцом на КП – отцом двух сыновей, один из которых воюет. Вместе спонтанно помолились за здоровье раненых. Приехал ротный и забрал еще двух раненых, включая офицера.

Подытожу свои переживания и мысли. По психологии реакции на взрыв поведение людей можно разделить на три категории.

Первая – это те, кто получил ранения и их поведение определялось в первую очередь обнаружением ранения и помощью себе. Хотя некоторые сразу даже не осознавали, что ранены и пытались жить по инерции предыдущего момента.

Вторая – это те, кто сразу стал оказывать помощь первым. Как правило, они уже давно находились на ОБП и имели опыт оказания такой помощи.

Третья – это те, кто вдруг куда-то делся или не появился вовсе, несмотря на тревожные сообщения о взрыве.

***

Через месяца три, когда последствия этого взрыва логически завершились и прояснились результаты поведения всех его субъектов, ко мне подошел один из уже выздоровевших раненых и высказал общее мнение, что психолог оказался «нормальным мужиком».

«Я не верю в Бога, но верю в реинкарнацию»

А Коля оказался довольно интересной личностью, о нем я слышал еще перед выездом в АТО от одного из боевых ротных командиров. До войны он был заведующим кладбища. Попав в зону боевых действий, заслужил доверие товарищей и, будучи по воинскому званию простым солдатом, стал командовать одним из наиболее опасных ОБП по линии размежевания под Горловкой.

Вечером в день моего приезда на этот ОБП он согласился полностью пройти психологическое тестирование, и нам удалось откровенно поговорить. Мы сидели в его стареньком КУНХе, изрешеченном осколками от разорвавшейся в нескольких метрах мины, в компании с его другом и земляком. Удивительно, но осколки застряли в обшивке, так и не пробив ее насквозь. Тогда им повезло. Когда дошли до темы жизни и предназначения человека, Коля заметно оживился. Он увлекался буддизмом, старался находиться в состоянии счастья. Это выяснилось при прохождении теста и ответа на вопрос «Поиск счастья – самое важное для меня». Над ним он задумался и сказал, что постоянно стремится испытывать состояние счастья. Затем признался, что не верит в Бога, но искренне верит в реинкарнацию. Ему было очень важно достойно прожить свою жизнь, чтобы не было совестно перед потомками.

А на следующий день Коля получил тяжелое осколочное ранение, его отправили в городскую больницу Дзержинска. Все были уверены, что он здоровый мужик и выкарабкается. Но сведения, поступавшие из больницы о его состоянии, были все более тревожнее. Заговорили о необходимости срочной операции, которую могут сделать только в Харькове.

По рации спросили, будет ли психолог уезжать с поста. Я решил остаться. На тот момент я четко понимал, что не могу уехать, поскольку нужен там. Ребята потеряли не просто командира, но и того, кто «решал проблемы». Меня даже стали называть «батей» и «отцом». Я не мог уехать, что означало бросить бойцов в тяжелой ситуации. Тут я уже был не психологом, а обычным человеком. Все обсуждали Колино состояние и тяжесть ранения. Вспоминали, какой он крепкий и обязательно не только выкарабкается, но и вернется на пост… Но ночью из больницы сообщили, что Коли не стало.

Я ночевал в Колином КУНХе. Практически не спал, думал о превратностях судьбы и самой жизни. Еще и еще раз прокручивал в памяти и чувствах минувший день. Особенно врезался тот момент, когда Коля широко открыл глаза и посмотрел в небо. Мне показалось, что в этих глазах, чистых и карих, которые он широко раскрыл перед смертью, я увидел то самое состояние счастья. Хотелось бы надеяться, что он ушел в лучший мир с чистой и счастливой душой, как подтверждение истинной божьей любви.

***

Когда я вернулся на базу, то первое, что почувствовал и озвучил, что «вернулся другим человеком». Я стал понимать, что на этой войне у человека включается какая-то новая личность, способная существовать в иной, еще непонятной нам жизни. На моем бушлате еще долго оставалось еле заметное пятно от Колиной крови, которое я так и не застирал. Со временем оно само по себе пропало.

Бой с ежиком

Психология первого боя – это известный феномен, который определяет психологическую организацию личности бойца. Поведение в первом бою во многом раскрывает человеческую личность и то, насколько она способна выполнять боевую задачу. Но бывают и смешные ситуации.

Вопрос о мыслях и чувствах в первом бою был одним из главных в психологическом тестировании в процессе моих посещений ОБП (опорных боевых пунктов). На предложение рассказать о своем первом бое, Коля (командир ОБП) немного подумал, лукаво улыбнулся и ответил, что это был «бой с ежиком».

Ночью на посту еще необстрелянные молодые бойцы приняли шелест в траве, где ползал ежик, за противника и открыли огонь. Напротив оказался другой пост, который тоже открыл огонь в ответ. И те и другие приняли друг друга за противника. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Коля адекватно не оценил ситуацию и не скомандовал прекратить стрельбу. Кода он пошел проверять посты, то на одном из них ребята лежали, вжавшись в землю лицом вниз и намертво вцепившись в траву пальцами рук. Совершенно невозмутимым оказался лишь ежик. Он спокойно продолжал свое дело, искал в траве поживу. Несмотря на бешеный обстрел, ни одна пуля его не задела.

После этого я еще не раз выслушивал истории о первом бое или обстреле, и часто находились такие, кто изо всех сил вжимался в землю или прятался в окопе, стараясь уберечься от пуль или осколков. Оказывается, что не так уж сложно спутать обычного ежика с реальным противником и начать войну.

***

Чем больше я нахожусь в зоне АТО и сталкиваюсь с различными превратностями этой войны, тем больше меня не покидает чувство какой-то ее виртуальности и бутафорности. Неоспоримой реальностью является лишь то, что гибнут люди, причем массово. И за это кому-то придется ответить. Неужели ежику?! А может, найдется какой-то здравомыслящий Коля, прекратит это безумие и все поставит на свои места?!

Женщина на этой войне

Говорят, что женщина на кораб­ле – к несчастью. А женщина на войне? Говорят, что война – это мужское дело. Но эта война, похоже, ломает все правила и стереотипы, в том числе и в отношении участия в ней женщин. Я не буду говорить об уже известной военной неженской функции снайпера (таких я пока не встречал). Речь пойдет о чисто женских, несущих гуманизм и добро, функциях, с которыми мне пришлось столкнуться на передовой – волонтера, фронтовой жены, психолога и просто Личности. О женщинах-волонтерах.

Бывая на передовой, я часто встречался и общался с волонтерами, привозящими бойцам на опорные боевые пункты и блокпосты продукты, вещи и всевозможные личные заказы. Однажды волонтеры даже меня эвакуировали, когда не было транспорта. Надолго я запомню эту дорогу с передовой в грузовом фургоне-иномарке верхом на дровах под шансон и двух «прошедших Крым и рым» водителей примерно моего возраста, прущих напролом через милицейские блокпосты, показывая средний палец.

В основном это были крепкие мужики, имеющие приличный достаток и часто личный бизнес. В разговоре я всегда задавал один вопрос: «А зачем вам это надо?» Ведь здесь они не имеют никакой прибыли, одни убытки. Они рискуют так же, как и обычные бойцы. Их так же берут в плен и убивают, расстреливают и жгут их машины. И всегда получал практически одинаковый ответ, сводящийся к возможности таким образом обрести душевный комфорт и спокойствие благодаря чувству своей необходимости и полезности для конкретных «пацанов», защищающих Родину.

Женщину-волонтера я встретил на передовой в самый разгар боевых действий во второй половине января. Ситуация была накалена, и я даже не спросил ее имени. Сначала я обратил внимание на совсем молодого парня, разгружавшего продукты, явно младше призывного возраста, а уже потом, на довольно молодую, крепкую и хорошо сбитую женщину вместе с ним, общавшихся «щирою українською мовою». Как потом оказалось, это был ее пятнадцатилетний сын. Они вели себя спокойно и уверенно. Похоже, что передовая и обстрелы для них были привычным делом. Я задал ей все тот же вопрос: «Зачем вам это надо?» Она указала на сына и ответила: «Для нього, не хочу, щоб йому прийшлось воювати при досягненні призовного віку. А без допомоги волонтерів ця війна швидко не закінчиться».

Больше вопросов у меня не было.

Фронтовая семья

Во время Великой Отечественной войны существовали фронтовые жены, которые поддерживали своих фронтовых мужей в трудную минуту. Но обычно эти отношения мужчины и женщины заканчивались вместе с войной. Мирная жизнь и семья брали свое.

На этой войне я столкнулся с двумя историями создания фронтовой семьи. В первом случае это была скорее история несчастной любви. Молодой парень, искренний патриот Украины, пошел защищать свою Родину, и за ним следом ушла его любимая девушка. Все выглядело достаточно романтично. Перед самым отъездом прямо на перроне они дали обещание по возвращении пожениться и создать семью. Но жизнь и война распорядились иначе. Оказалось, что парень пришел на войну защищать Родину, прошел Иловайск, выжил, но стал жестче и требовательней к себе, жизни и будущей семье. Девушка пришла на войну создавать семью и, не выдержав требований своего парня, вышла замуж за другого.

В другом случае это была история создания или вернее войны за семью, которая проходила на моих глазах. Эта семья создавалась, казалось бы, в совершенно противоречивых для этого несемейных, военных условиях. Жена умудрялась быть рядом с мужем-разведчиком буквально везде, где только можно, включая передовую.

В обоих случаях остро стоял вопрос: «Воевать за Родину или создавать семью?» В первом случае эти два понятия совместить так и не удалось. Во втором случае на этот вопрос, заданный мной семье разведчика, я получил неожиданный ответ: «Мы пришли сюда защищать семью». Судя по всему и тому, что я вижу, эта война за семью ведется успешно.

Бывая на передовой я обычно интересовался у бойцов, за что они воюют и получал практически одинаковый ответ – за свою Родину Украину, и обычно уточняли – за семью, за детей, за жен и матерей, за то, чтобы тот идиотизм, который идет с востока, не пришел в их дома и семьи. Выходит, что если воевать за конкретную семью, то в конечном итоге защищаешь и семью, и Родину. А если воевать за абстрактную родину, то можно потерять семью…

Страна Аватария

Согласно Википедии, термином «аватар» в индуизме называли бога, снизошедшего в материальный мир с определенной миссией. Наиболее известным аватаром был бог Кришна.

В нашей обыденной и армейской жизни «аватарами» стали называть беспробудных пьяниц, по признаку их «синевы», что соответствует цвету кожи аватара из известного одноименного голливудского фильма.

Для борьбы с алкоголизмом и пьяницами в армии решили собирать их в каком-то одном месте и перевоспитывать трудом с риском для жизни. Благо дело, на войне таких мест достаточно, скажем, для укрепления оборонительных позиций на передовой.

Одно из таких мест сначала в шутку, а потом вполне серьезно стали называть «страна Аватария». Это оказался плоский террикон (размерами примерно как известное плато в Крыму с названием Мангуп с примерно такой же высотой отвесной стены). Наверху довольно скудная растительность, но которой вполне достаточно для сокрытия позиций. Грунт – каменная порода после шахтной выработки с небольшими прослойками земли. Поэтому копать лопатой очень сложно и без кирки невозможно. Кроме этого, все плато усеяно следами от разрывов «Града». Расположено в непосредственной близости от линии огня на передовой. Так что здесь присутствовали все необходимые составляющие успешной работы с аватарами – возможность трудового применения при постройке блиндажей и других укрепсооружений с непосредственным риском быть накрытыми при артобстреле или атаке пехоты.

Вполне понятно, что именно сюда стали свозить пьяниц – аватаров. Сюда отправили и нас с капелланом-волонтером Сергеем (в прошлом офицер-танкист) для духовно-психологической работы. Сделано это было спонтанно, безо всякого предварительного уведомления, в обычном режиме отправки аватаров. Так что первые сутки мы с Сергеем были на общих правах и работали наравне с обычными аватарами – копали блиндажи, таскали и укладывали бревна и пр. Лишь к концу первого дня один из них, присмотревшись к нам и, очевидно, не заметив характерных признаков аватара, таки спросил: «А вас то за что сюда?» Только после этого мы представились, и нас стали отличать как «других».

Контингент Аватарии оказался тоже своеобразным, примерно больше половины были ранее судимы с приличными сроками (до 10–15 лет тюрьмы и лагерей). Именно с такими жителями Аватарии пришлось работать в первую очередь. Оказалось, что они вполне адекватные личности с собственной жизненной позицией и даже подчас философией. Но главное, что объединяло их всех, – чувство патриотизма и готовность воевать за Украину. Мне даже приходилось слышать идеи пойти в близлежащий город, находящийся под контролем противника, и в центре поднять украинский флаг.

Через пару дней после первых серьезных обстрелов ситуация в Аватарии приобрела динамичность и стала меняться в лучшую сторону. Если в первую ночь практически все дружно бухали, то во вторую, когда был интенсивный обстрел практически всей линии обороны, все были трезвые. Оказывается, война имеет свое положительное влияние.

Эти две первые ночи мы, как и большинство аватарцев, спали на голой земле под звездным небом. Были почти полная луна и яркие звезды. Почему-то здесь они выглядели особенно красиво, создавая контраст стреляющей из пушек и минометов, бабахающей разрывами снарядов и мин, свистящей пулями, жужжащей осколками и другими признаками бушевавшей рядом войне. Но особенно контрастно выглядела уже разбушевавшаяся вокруг весна. Заканчивался апрель, и начинался май. Начали благоухать расцветающие деревья, молодые листочки, полевые цветы. Еще больше контрастировало войне звонкое пение соловьев, четко звучащее в ночном влажном небе. Ночью было довольно тепло (до плюс десяти градусов), спать было вполне комфортно. Единственную тревогу вызывали свистящие и жужжащие пролетающие над нашими головами мины и снаряды. Нужно было внимательно прислушиваться и рассчитывать, где упадет. Штук пять упало довольно близко, метрах в пятидесяти под террикон. Но все это так и не смогло составить достойную конкуренцию весне и сну. Весна, усталость и сон победили страх.

Утром я предложил старшему по Аватарии отправлять ко мне по одному человеку на психологическую беседу, на что получил согласие. Устроил себе психологический кабинет из двух ящиков недалеко от общего места сбора, но в довольно укромном месте на фоне панорамы передовой, откуда в любой момент могло что-то «прилететь». До обеда удалось отработать трех, после обеда еще двух. Отдыхал на укладке бревен.

На следующий день начал активную работу капеллан. По утрам и вечерам жители Аватарии решили слушать его проповеди и молиться. Сергей построил эту работу довольно грамотно, умело подстроившись под ситуацию. Утром звучали наставления на день грядущий и выполнение поставленных задач, а вечером подводились итоги сделанного за день с акцентом на наиболее важных и интересных моментах. Все это придавало гармонии в работе тандема психолога и капеллана. Первый работал словом правды для осмысления себя как личности и душевной жизни на этой войне, а капеллан словом молитвы помогал привести все это к духовной гармонии с истинами святого писания. К удивлению, наша работа в экстремальных условиях войны и тяжелого труда жителями Аватарии воспринималась вполне адекватно.

По пути в отпуск и после…

Я ехал в свой второй очередной военный отпуск, который планировался уже второй месяц еще на Пасху. Затем его отложили до майских праздников из-за предполагаемого наступления противника. Даже в день отъезда отпуск был под вопросом, поскольку очередной раз обострилась ситуация, с утра пришлось выехать на передовую. Но, слава Богу, все обошлось. Выручил боевой капеллан Олег, который вдруг появился как бы из ниоткуда, но очень кстати. Раньше он уже побывал в донецком аэропорту и на него можно было вполне положиться, в том числе и в психологической работе.

На вокзале и первые два часа в поезде я не был до конца уверен, что спокойно уеду, вдруг еще что-то случится и меня снимут с поезда. Наконец я осмотрелся. В купе ехало еще четыре мужчины (один присоединился для разговора из соседнего), которые между собой довольно оживленно беседовали. Сначала украдкой поглядывали на меня, но вскоре разговор становился все более откровенным. Двое из Макеевки (похоже, шахтеры) ехали «с той стороны», двое были из Артемовска, подконтрольного ВСУ. Всех их можно было отнести к сепаратистам в разной степени оболваненным. Самым адекватным оказался бывший шахтер (пенсионер), отработавший больше 20 лет в забое. За это время построил дом себе и сыну, сделал евроремонт – и тут война. Детей и внуков отправил в Украину, а сам с женой решил сторожить дома. На остановке, когда никто не слышал, мне признался, что, если придут грабить или «конфисковывать на нужды…», сам все сожжет. Другой – вроде бы шахтер, но какой-то хитрый, все говорил о неэффективном законодательстве и маме, которая ярая сепаратистка, и из-за нее он не может пойти в ВСУ. Двое других – больше «ватники», но все одинаково ругали референдум и то, что в результате получили.

Я с ними говорил мало. Утром у нас было четыре «трехсотых», кроме этого, я вез ботинки для похорон «двухсотого» в Кировограде. Так что мне эти разговоры ни о чем были неинтересны. Эти мужики были похожи на нашкодивших котов, которые теперь старались все это как-то оправдать, боясь самим себе признаться, что натворили.

Несколько позже, сразу после возвращения из отпуска, по пути в командировку мне опять в поезде пришлось общаться с «донецкими». На этот раз это были две женщины-врачи, одна из которых отрекомендовалась как профессор, доктор медицинских наук. Обе были из Донецка, но работали в Славянске, позиционировали себя как украинские патриотки. Опять же, жаловались на жизнь, что, даже имея высокие ученые степени и звания, сейчас живут как неприкаянные, не имея определенного места жительства. Заработанная честным трудом в течение жизни квартира осталась в Донецке, и там живут посторонние люди. С горечью говоря об этом, они смотрели на меня и спрашивали, могу ли я это понять.

В разговорах и поведении и шахтеров, и врачей было одно общее – страх, в разной степени пронизывающий их естество. Это общая черта теперешних «донецких».

Похоже, что уже сложилось общее мнение у всех сторон этого конфликта, что он никому не нужен, и главная задача – как все это остановить. Но также понятно, что запущен какой-то глобальный механизм переформатирования общества, который уже остановить невозможно, но важно понять его смысл. Пока ясно одно – нужно победить свой внутренний страх, отражающий степень развития в каждом своего внутреннего «раба», поскольку адекватно понять и осмыслить происходящее может только свободный человек с чувством личного достоинства.

Два мира

Находясь в отпуске и наблюдая мирную жизнь, я все пытался понять, для чего я ушел на войну и что вообще делаю в зоне боевых действий на Донбассе. Оказывается, можно совершенно спокойно и беззаботно жить не постоянным выбором между жизнью и смертью, а между различными способами получения удовольствия. Ведь большинство людей в мирной жизни живут именно так и ничего плохого в этом не видят. Ладно женщины и дети, но так же живут и здоровые мужики, способные с оружием в руках защищать Родину, в то время как зачастую это приходится делать пожилым и не совсем здоровым. Основная мотивация таких мобилизованных «дедов» обычно выражается так – «я пошел в армию, чтобы не забрали моего сына». Получается, что дети могут чувствовать себя спокойно в мирной жизни благодаря тем, кто оберегает это спокойствие на Донбассе.

Недавно мне пришлось побывать в одном из военных учебных центров. Там тоже доминировала мирная жизнь, в которой не было места для войны, зато было место для строевой подготовки. Меня не сразу понимали, когда я говорил, что очень скоро их военнослужащим придется вступить в реальный бой. На их лицах я видел недоумение – о чем я?! Ведь здесь все так мирно, хорошо и комфортно, а вы тут со своей войной…

Я смотрел на эти два совершено разных мира: мирный, где живет моя семья, дети и внуки, где могут спокойно существовать дети и женщины, молодые девушки и парни (даже вполне функционального военного возраста), где все комфортно живут по закону получения удовольствия, и военный, существующий по законам борьбы жизни и смерти, в котором главная задача – это сберечь себя и не пустить врага разорять твою Родину. Я смотрел и ловил себя на мысли, что вдруг начинаю понимать, что у меня есть ради кого жить и ради кого умирать. Ради сосуществования этих двух миров. Первого – комфортного, но какого-то детского, инфантильного, виртуального, не имеющего будущего, и второго – опасного, жесткого, но реального и направленного в будущее.

Да, пожалуй, я не ошибся. Эта «война» рано или поздно закончится, но мир, созданный ею, останется и будет дальше существовать и развиваться. В этом мире уже гораздо меньше места для моральной грязи, где вещи называют своими именами, – предательство высших штабов, трусость некоторых командиров и офицеров, которые пытаются отсидеться в тылу, в бою прячутся в блиндажах, но зачастую первыми стремятся заполучить статус «участника боевых действий» и даже правительственные награды. Я уже не говорю о коррупции в службах снабжения и большом военном бизнесе в целом. Реально получается, что воюет мобилизованная из народа армия, поддерживаемая тем же народом (волонтерами), против внешнего (бандитского режима россиян-ватников) и внутреннего (собственного коррумпированного государства и армейского командования) врагов. Война закончится, но моральные и этические правила и законы, которые она породила, останутся. Я очень надеюсь, что мир, который будет строиться уже по этим новым правилам и законам, будет другим, более жестким и нетерпимым к обману и гораздо чище духовно.

А что же будет с тем другим, таким комфортным и приятным миром?! Да ничего не будет. Он останется и будет иметь полное право на существование, но уже не на главенствующих, а на вспомогательных правах – «хорошо жить не запретишь». Каждый будет выбирать свое.

Думаю, что эта проблема жестко станет и в психологической работе. Пока доминирует ошибочная позиция, что АТОшников, вернувшихся с войны, нужно «лечить», возвращая их в прежнюю жизнь. Но это жизнь, где ничего не изменилось, где по-прежнему доминируют коррупция, обман, бездуховность и аморальность. Да нет, уж лучше вы к нам! Все должно происходить с точностью наоборот. Старая, добрая фрейдистская психология, ориентированная на получение удовольствия, здесь не работает. На первый план эта война выдвигает другую психологию, где доминируют другие морально-этические ценности.

Это психология и ценности людей, которые уходят на войну, чтобы защитить свои семьи и сохранить личное достоинство. Они воюют за Родину, но не за деньги. Они точно знают, что защищают.

Это психология и ценности людей, которые безвозмездно жертвуют из своих и так скудных доходов, жертвуют или даже продают свой бизнес на нужды украинской армии.

Это психология и ценности людей, которые в качестве волонтеров – медиков, психологов, капелланов и пр. – идут на передовую, чтобы поднимать боевой дух бойцов и помогать им оставаться людьми в тяжелых ситуациях.

И таких людей, готовых и способных жить в новом мире, становится все больше. Вернувшись, они уже не позволят отвоеванную ими Родину дальше унижать и разворовывать.

Пишу об этих «высоких» материях и ловлю себя на мысли, что текст выливается как бы сам собой, безо всякой идеологической патетики и надуманности. Только что наши батальоны успешно отбили очередную атаку противника. Потерь нет.

Продолжение следует.