Еще три года назад он не предполагал, что о нем будут говорить как о поэте. Но, видимо, судьбе было так угодно. Стихи писал всю жизнь, но опубликовать, издать, обнародовать написанное уговорили друзья в его полные семьдесят лет. Всему свое время. И время признания его поэтом не могло не наступить, потому что кировоградец Валерий Корниец — человек богатой души, огромнейшего жизненного опыта, открытый, откровенный, честный. Ему есть что сказать окружающим его людям и миру — о людях и о мире.
«Только не пишите, что я хороший. Я плохой. Правда, есть еще хуже», — пошутил Валерий Петрович, узнав, что мы хотим записать с ним интервью. А такое интервью просто необходимо. Сборники стихов Корнийца есть во многих кировоградских семьях, в библиотеках. Литературоведы и критики высоко оценивают его творчество. Безусловно, он и его жизнь — в его стихах. Но все-таки о неординарных людях нужно знать как можно больше. В том, что Валерий Корниец неординарный, вы убедитесь, прочитав наше с ним интервью.
— Валерий Петрович, человек пишет стихи, а тем более издает их, когда ему есть о чем писать.
— Есть о чем писать постоянно. Сколько я себя помню, темы всегда есть. Я еще школьником начал писать стихи. Но серьезно этим не занимался, никуда не посылал, не печатался. Длительное время писал тексты под заказ: приветствия, поздравления, сценарии, концертные программы. Но очень мало писал для души. А когда ушел на пенсию, стало больше времени, стал больше писать. И уже в 2010 году друзья меня за уши потащили в редакцию «Народного слова». Там опубликовали несколько стихотворений, после чего мой соученик Янчуков позвонил и спросил, есть ли у меня еще что-то, кроме опубликованного. Я сказал, что целая гора исписанных бумаг. Через месяц я ему принес стихи, и вышел первый сборник — «Судьбы веретено».
После этого я дал зарок, что больше писать не буду. Ну, издал, сделал приятное жене (мы как раз отметили пятидесятилетие совместной жизни, и в сборнике много стихов о любви). А потом поперло. Я работал, как робот, не мог остановиться. Впервые я прибегнул к большим поэтическим формам, чего до этого не было, — максимум семь строф, и все сказано. И тут как прорвало. А почему? Жена подстрекатель. Она стимулировала, вдохновляла, темы подсказывала. Именно она сказала как-то: «Нехорошо как-то. Мы четыре года были в Афгане. Надо бы об этом написать». Прозу писать я не могу. Я могу рассказывать сколько угодно. А записать это не получается — шаблонные фразы получаются, стыдно самому читать. Не созрел я для этого и уже не созрею. А жена мне даже план набросала, о чем надо писать. Сел, старый дурак, и написал поэму об Афгане. Куда ж денешься?
— Теперь рассказывайте все с самого начала, с рождения.
— Родился я в городе Бобринце. Дед мой был садовником, семья была огромная. Один из его сыновей, Леонид Романович Корниец, был заместителем председателя Верховного Совета Украины до войны. Во время войны он, генерал-лейтенант, возглавлял партизанское движение на территории Украины. Интересный был человек.
Помню войну, сорок первый год, когда мы ехали в эвакуацию. Хорошо помню, как «Мессер» обстреливал наш товарняк. Помню Уфу, где мы прожили три года. В 44-м переехали в Харьков, где нашей семье предлагали остаться. Но мы хотели вернуться в Бобринец. Дом наш был разбит, и мы приехали в Кировоград и здесь остались. Вселились в довольно большой, на пять комнат, дом на Володарского. Сегодня его нет. Новый хозяин выкупил, развалил и на его месте построил точно такой же.
Учился в школе. Хотел вместе со своей будущей женой Татьяной поступать в театральный институт. Она мечтала об актерском факультете, а я хотел стать режиссером. Но не за что было ехать. И она, и я из очень «состоятельных» семей. Я в шинели и сапогах школу заканчивал. Поехать мы никуда не смогли. Поженились, жена пошла работать в филармонию, а я поступил в пединститут, на филфак, так как уже был «больной на голову» — писал стихи.
После института работал в школах. Первая моя была в Красновершке, я был учителем русского и английского языков. Потом в 31-й школе. Потом построили 34-ю. В этом году ей 50 лет. Помню, в августе 1963-го вся наша группа учителей, 11 человек, которых Анетта Петровна Сотникова отобрала для работы в новой школе, ходили в школу, выносили мусор, завозили оборудование. А 1 сентября приняли учеников. Были только старшие классы — с девятого по одиннадцатый. Тогда была проведена реформа «с дуру» (а у нас только так могут реформы делать): из средних школ сделали восьмилетние, а старших учеников сосредоточили в 34-й. У нас было девять девятых, десять десятых. У нас в 66-м году был выпуск десятых и одиннадцатых — 23 класса. Выпускной на двух этажах проводили. Иногда у наших руководителей затмение чередуется с просветлением, и решили, что нужно возвращать средние школы, а мы стали набирать малышей.
Правда, мы сразу влетели в две смены. И в 34-й школе впервые в области была создана кабинетная система. Помню наши первые шаги, как сложно было составить расписание уроков. И мы сделали это! Потом уже, в других школах, я реализовывал то, чему научился в 34-й. Я там проработал семь лет, был комсоргом, пионервожатым, замдиректора по внеклассной работе, возглавлял методобъединение. Но это полезно. Чем больше в молодости нагрузок, тем лучше. Проверяешь, сколько можешь тянуть, во-первых, и в будущем это, конечно, всегда может пригодиться.
Вот был у нас университет марксизма-ленинизма. Как мы от него отбивались! Но трижды по два года я там учился — заставили. Не совсем регулярно посещал, это правда. И не все лекции были полезными. Но диплом факультета журналистики, управления народным хозяйством и юридический я получил. Мне это в Афгане пригодилось. И не только там. Я был единственным директором школы, который уволил учителя по статье, и никакой суд ее восстановить не смог. Диплом юриста пригодился.
— Как вы, учитель, оказались в Афганистане?
— Я бежал туда из Кировограда. Получилось так, что Евгения Михайловна Чабаненко с должности директора 34-й школы уходила работать в облисполком, а на свое место рекомендовала своего друга. А я обиделся, я же эту школу от нуля до верхушки создавал. Не остался там работать. Направили меня в отдел пропаганды и агитации горкома партии. Проверяли «Красную звезду», я написал честную справку, разработал вместе с директором мероприятия, хотя меня предупредили, чтобы этого не делал, — директора планировали снять. И на бюро горкома я доложил по справке, а директор показал мероприятия и сообщил, что 80 процентов этого уже выполнено. Ему сказали «умница», мне — «а вы, Штирлиц, останьтесь». Это был январь 1972 года. Мне напомнили, что я еще в мае прошлого года подавал заявление с просьбой вернуть меня в школу. Бюро горкома решило удовлетворить мою просьбу. Через пятнадцать месяцев работы в горкоме я вылетел оттуда, как пробка.
И вернулся в школу. Я ведь учитель русского языка, и, как говорится, дальше фронта не пошлют. Предлагали мне впоследствии возглавить 24-ю школу, но я отказался. Как-то обмолвился, что я пошел бы директором в школу-интернат, где детки во мне нуждаются. Мои слова вспомнили, когда нужен был директор во вторую школу-интернат. А я не мог бросить восьмую школу. Попросил два дня на размышления. Позвонил своим знакомым и жалуюсь, что душа не лежит принимать предложение о новом трудоустройстве. Попросил совета. А они говорят: «Поезжай в командировку. Правда, сейчас нет никаких предложений, кроме Афганистана. Но ты же туда не поедешь, ты же не псих ненормальный». Я говорю: «Псих. Ненормальный. Поеду!» В течение двух дней я оформил все бумаги.
Попали мои документы в Москву. Затем вызвали меня туда на обучение, и 16 марта 1983 года мы с женой взлетели на самолете в Москве и приземлились в Кабуле.
— В каком качестве вы там были?
— Я поехал работать учителем русского языка в афганскую школу. Была там центральная школа-интернат, возглавляла ее Махбуба Кармаль, жена Бабрака Кармаля. Первая леди страны. Вы бы ее видели! Насколько это была скромная женщина! У нее было всего два платья и две пары обуви. Никаких украшений. Она педагог и большая умница, много внимания уделяла детям-сиротам. У нее был советник по школам, таджик, но уехал. Был еще один, но она расторгла с ним отношения после того, как тот ее обманул. Надо было кого-то ставить. Рекомендовали меня. Мы нашли с ней общий язык и работали душа в душу.
Она немного понимала по-русски, но об этом не знал никто, кроме меня. И еще моей жены, которая тайком занималась с Махбубой русским языком. Бывало, какое-то совещание проходит, она меня вызывает в другую комнату и спрашивает: «Это правильно? Или не надо это делать?» Я говорил свое мнение…
Мне приходилось и сметы писать, и уставы, и учебные программы. Потому что наше министерство пыталось внедрить там трудовое обучение на советский манер. Какое может быть столярное дело, когда дерево — редкость? А вот делать ковры, вырезать из оникса — это то, что надо. Жену там выбирают не с дипломом, а ту, которая умеет ткать ковры. Она в три-четыре раза дороже красавицы с дипломом.
— Долго вы там пробыли?
— Вообще контракт был подписан на два года. Но афганская сторона написала ходатайство, выделила деньги мне на зарплату, и я остался. С теплотой вспоминаю те времена. Я был свободен в действиях, надо мной был только один человек — экономсоветник. Мы создавали школы-интернаты для детей-сирот. Душман — не душман, нам было все равно. Если ребенок на улице, мы его подбирали, кормили, одевали и учили.
33 командировки по Афганистану было у меня за эти годы. Три — официальные, остальные — нелегальные. Я ехал только с переводчиком, без оружия. Туда — на вертолете, обратно — на попутках. Нам сообщали из какого-то района, что есть беспризорные дети, но некуда их определить. И я искал пустующие дома, квартиры для размещения детей.
Проработал я в Афганистане четыре года. Хотели оставить меня на пятый, но я отказался — интуиция подсказала.
— Вернулись в школу?
— А куда ж еще? 29-я школа в то время была пристанищем для директоров и завучей, которых снимали с работы. Там было девять бывших. Меня туда поставили директором. Пришлось чистить авгиевы конюшни. Там я проделал эксперимент, о котором мы давно мечтали, — разделили детей на классы по способностям. Сильные, средние и слабые классы. Эксперимент, кстати, удался. И еще у меня было пять мини-завучей, курирующих основные направления: языки, математику, начальные классы и так далее. Было очень неплохо.
А потом я уехал в Монголию. Почему? Задуло ветром туда. Вернулся в Кировоград — ничего от наших новшеств не осталось. Был 92-й год. Я посмотрел на то, что делается в стране, и ушел на пенсию.
— Больше не работали?
— Работал! Я был и сторожем-дворником в облпотребсоюзе, и стоял реализатором на рынке, и на выставке стройматериалов, где было 22 тысячи наименований, и я должен был в них разобраться и разобрался. И вот уже почти три года я не работаю.
— Наконец появилось время писать стихи?
— Да. Собрать написанное и писать новое. Сегодня я дожился до очередной книжки «Вкус полыни», где половина лирики, а половина — переводы. Почему я увлекся переводами? Когда я услышал песню в исполнении Дмитра Гнатюка «Сміються, плачуть солов’ї», мне так понравились слова, что я решил их перевести на русский. Получилось. Потом еще и еще переводил Олеся. Искал, кого еще перевести, а потом подумал: «А возьму-ка я своих хлопцев, которых знаю с шестидесятых годов». Мы же вместе писали, соревнования экспромтов устраивали. Но они писали все эти годы, а я школой занимался. Взял я Лёнечку Народового, который рано умер (его убили в собственном дворе), Валерика Юрьева, который в 47 умер от туберкулеза, Валерочку Гончаренко — как тяжело быть талантом, когда тебя не хотят слышать и понимать! В основном брал стихи, которые были мне созвучны, и переводил. Так получился сборник «Перезвоны». Переводить — тяжелый труд. Гораздо легче и приятнее писать свои стихи.
— Вопрос последний, но обязательный для поэта. Какую роль в вашей жизни сыграла женщина?
— Учительские коллективы в основном женские. Женщины прекрасны тем, что они разные. Потому что если бы были все одинаковые, можно было бы застрелиться. У меня было много друзей-женщин. Я их вспоминаю с благодарностью, с теплотой.
А единственная на всю жизнь женщина дается не всем. Но если она послана судьбой… Вот так мы встретились с моей женой еще в школе и вместе поныне. А сейчас, в старости, друг без друга никак, подпираем друг друга. Она — первый критик, она решает, какие стихи печатать. Она — мое вдохновение.
Записала Елена Никитина, «УЦ».
