От «Дирижабля» до «Контакта»

Юбилей артиста — отличный повод собрать на одной сцене своих старых друзей, коллег-музыкантов, вспомнить былые годы и «тряхнуть стариной». Леонид Омельяненко, последний по счету солист популярной в 1980-е годы кировоградской рок-группы «Контакт», специально приехал из Польши, где он живет и работает последние девятнадцать лет, чтобы на сцене некогда «родной» филармонии, в кругу друзей, отметить две круглые даты: свои 55 лет и 33 года творческой деятельности. Для местных меломанов со стажем «юбилейный» концерт Леонида (Леши) Омельяненко стал своеобразным временным порталом, на пару часов переместившим их в другую эпоху: когда в Кировограде было достаточное количество хороших музыкальных коллективов, а сами музыканты были узнаваемыми в городе людьми.

Накануне одной из репетиций концерта «ветераны» кировоградской музыкальной сцены Леонид Омельяненко, Валерий Новиков и Владимир Олейник встретились в кафетерии областной филармонии поговорить, освежить в памяти события бурной музыкальной молодости и с удовольствием поделились своими воспоминаниями с читателями «Украины-Центр». Из этого рассказа вы узнаете о зарождении и становлении рока в нашем городе, о предшественниках первой в Кировограде рок-команды «Контакт» (в свое время выступавшей в Москве вместе с «Арией», сопровождавшей Аурику Ротару в ходе ее зарубежного турне), о цензуре и КГБ, об особенностях работы и зарплатах музыкантов, а также много другого интересного из музыкальной жизни ушедшей эпохи.

60-70-е годы. Вначале были джаз и бит

— Слова «рок-музыка» тогда никто не знал, по сути, рока еще не было, — рассказывает Валерий Новиков. — На больших пластинках с музыкой зарубежной эстрады обязательно вставляли одну-две песни протеста «угнетенного американского народа», и там звучали джаз и блюз. В конце 1960-х произошел настоящий взрыв бит-музыки, в этот период появилось большое количество поклонников битлов.

1968 год. Я учился в КИСМе, где познакомился с Саней Блюминым. В какой-то момент мы осознаем, что оба являемся любителями бит-музыки и сразу же пытаемся создать нечто, по жанру напоминающее бит-группу. На то время в институте был большущий классный джазовый биг-бэнд, а мы с друзьями решили организовать нечто «электрическое». Первые электрогитары мы делали своими руками. Грифы — от акустических гитар Черкасской фабрики музыкальных инструментов, «деки» — из сидушек от стульев. Для струн бас-гитары брали самую толстую, 7-ю струну акустической гитары и дополнительно обматывали ее проволокой. Труд неимоверно скрупулезный, поэтому лопнувшая басовая струна по размеру трагедии приравнивалась к Великой депрессии. Тарелки нам сделали на «Красной звезде», вырезав круг из куска металлического листа толщиной 1,2 мм. Самодельный усилитель на лампах «склепал» Саша Блюмин (будущий основатель первой коммерческой FM-радиостанции Кировограда «АБ-радио», или «Александр Блюмин-радио»), он понимал в этом деле здорово, светлейшая голова, у него хорошо получалось клепать «усилки».

Кстати, раньше благодаря разнообразным кружкам очень многие ребята умели сделать своими руками радиоприемники, электронную аппаратуру. И никто не боялся спаять какой-то инструмент, какие-то электронные «примочки» самостоятельно. Чем то время отличается от нынешнего? Раньше купить хороший музыкальный инструмент можно было только по очень большим праздникам. Инструменты были на вес золота! Я в свое время пережил настоящую трагедию, когда на репетиции одна из девочек-солисток села на мою гитару со звукоснимателем, недавно купленную за 50 рублей, и сломала ее… А однажды вместо деревянных гитар в продаже появились гитары с металлическим корпусом, сделанные из ведерной жести и покрашенные шершавой эмалью. Ты бы видел эту гитару! Звучала она чудовищно, но подраться «на краях» — самое оно. Эти гитары моментально стали боевым оружием пролетариата.

Только благодаря самодельным приемникам мы слушали музыку, передававшуюся на волнах «Голоса Америки», «Немецкой волны», множества различных пиратских радиостанций. Конечно, качество звука — полный атас: хрипело, шумело, но мы знали все музыкальные новинки и потом воспроизводили их «на слух».

Легализировали мы свой коллектив, заняв первое место на конкурсе студенческой песни с какой-то из битловских композиций (я уже не помню какой). Все, первое признание получили, нужно было придумать название группе. Кто-то предложил вариант «Контора С». А ему сразу — ты знаешь, что такое «Контора»? Кое-кто из ребят уже знал, что означает это слово. В итоге остановили выбор на варианте «Дирижабль» (на фото), причем каждый из нашей пятерки считает, что это название придумал именно он.

Продолжали мы репетировать уже с названием и втянули в ансамбль 14-летнего ученика 11-й школы Володю Деркача (нам было по 18 лет, разница в четыре года казалась колоссальной). Он сразу усилил коллектив, что там говорить — была у него искра божья. Потихоньку группа стала на ноги. Мы начали регулярно выступать на танцах, играли на музыкальных вечерах, получали от этого огромное удовольствие и немного денег. Но уровень успеха концерта в актовом зале «Акустики» (там раньше размещался КИСМ) измерялся все-таки не в денежных знаках, а в количестве выломанных на танцах паркетин. Наш «рекорд» — 47 паркетин.

Затем к нам в коллектив пришел Рафик Саповал, ныне покойный, и группа стала еще сильнее. А потом случилось то, что должно было случиться. Участники группы — студенты КИСМа — окончили обучение в вузе, и настал момент определяться со своим будущим. Я, например, ни в коем случае не видел себя профессиональным музыкантом, мне играть музыку было просто в кайф. «Дирижабль» распался, а Саповал и Деркач ушли работать в филармонию.

Руководство филармонии каким-то образом ухитрялось заводить сюда — в провинцию — всех музыкантов-гастролеров из соцстран, которые ездили с концертами по большим городам СССР: чехов, словаков, югославов и так далее. Какие же это были сильные джаз-роковые коллективы! Они играли музыку, о которой мы в Кировограде только говорили, к примеру, классические вещи в роковой обработке из репертуара группы «Эмерсон-Лейк-Палмер». Когда я услышал в исполнении югославов вторую часть из «Сержанта Пеппера», то просто онемел (чтобы не использовать другое слово) от восторга! Здесь, на сцене филармонии, мы впервые вживую увидели — и услышали — настоящий электрический оргАн Хаммонда! Я сам трижды ходил на концерты послушать звучание этого инструмента.

Прямыми наследниками кисмовского «Дирижабля» можно считать музыкальную группу студентов вуза, назвавшуюся «Новый Дирижабль». Или «Нью Зеппелин», по аналогии с «Лед Зеппелин». В составе этой команды играл Владимир Олейник.

— Я начал заниматься музыкой где-то в третьем классе школы, — вспоминает Олейник. — Ходил в музыкальную школу по классу скрипки. Как-то зимой я поменялся с товарищем: я ему дал поиграть скрипку, он мне — хоккейную клюшку. Я сломал клюшку, он в ответ — поломал скрипку, на этом учеба в музыкальной школе закончилась. А где-то в девятом классе, после очередной драки на улице, обернувшейся приводом в милицию, мама мне и говорит: до каких же пор?! Ну я решил, хватит уже хулиганить, и записался в школьный духовой оркестр. Понравилось. Стал заниматься в духовом оркестре Дворца пионеров, которым руководил Станислав Макарович Степаненко. Это абсолютно легендарная личность. Как Коротков в танцах, так Степаненко — в музыке. Он научил меня, как правильно играть. Параллельно во Дворце пионеров организовался эстрадный оркестрик. Я и Саня Хмельницкий играли на саксофонах, Лена Шутенко (дочь Кима Александровича) — на клавишных. Вообще-то через оркестры Дворца пионеров прошло очень много ребят, ставших затем классными музыкантами. На барабанах играл Миша Пахманов — еще одна из легенд кировоградской музыки. Он пел сольные партии в нашей филармонии, потом уехал в Москву, выступал с известными коллективами. В мюзикле «Остров погибших кораблей» это он поет «О, женщины!», «Тяните жребий». Потом Миша уехал за границу, выступал на оперных сценах США, Европы, сейчас у него в Берлине свой мьюзик-центр.

Немного повзрослев, музыканты эстрадного оркестра Дворца пионеров разошлись кто куда. Я в 1973 году поступил в КИСМ, стал играть в музыкальной группе института. По духу преемственности мы назвались «Новый Дирижабль». Выступали на танцевальных площадках, рок- и фолк-рок- фестивалях, в городских клубах. Тогда в Кировограде (помимо филармонии) практически в каждом клубе был свой приличный ансамбль. В КИСМе, техникуме механизации, на заводах «Пишмаш» и «Красная звезда», в клубе Калинина, в клубе железнодорожников, клубе таксопарка, клубе швейной фабрики… Почему? Потому что, кроме выполнения производственного плана, предприятия и организации обязаны были заниматься творческой самодеятельностью. Особняком стояли клуб радиозавода, клуб работников торговли, клуб ШВЛП — потому что там имелась в наличии шикарная аппаратура. В кругу музыкантов ходила легенда о том, как начальник школы специально отправил самолет АН-24 в Ригу, только чтобы купить фирменные клавишные.

В клубе железнодорожников в 1970-е годы разрешали исполнять любую музыку, мы там такое вытворяли! Могли свободно играть «Лед Зеппелин»! А самая модная тусовка собиралась в ШВЛП. Потому что туда приходили самые «козырные» девчонки города.

— А как в школе, институте относились к вашему увлечению музыкой, в том числе зарубежной?

— Прессинг был жесткий! В те годы цензура в репертуаре присутствовала постоянно. Все знают песню «Дом восходящего солнца». Но в открытую играть заграничное — нельзя, петь на английском языке — тоже нельзя. Вот мы и пели: «Стоїть гора високая…» под оригинальную музыку. Текст «Кобзаря» на рок-музыку ложится замечательно! И еще таким образом мы перепевали много-много вещей. Да не только в Кировограде, везде по Союзу так «обходили» цензуру. Это был способ донести зарубежную музыку к слушателям. Собственно говоря, Киркоров и сейчас такими перепевками занимается…

Когда мы на сцене играли именно рок, то знали — вот-вот могут нагрянуть комсомольцы с милиционерами и разогнать всех на четыре стороны. Стоило прийти в школу в джинсах — на тебе тут же ставили клеймо «позора для товарищей», выгоняли с уроков, вызывали родителей к директору.

Валерий Новиков: — 1966-70 годы «прижимали» музыкантов по-черному. Джаз уже был признаваем, вышел из-под запрета, но нам хотелось чего-то запретного. Цензура была, но она носила угловатый характер, поэтому углы всегда можно было обойти. Самое главное — у нас не было самоцензуры, потому, что для нас музыка была отдушиной. Я помню один интересный коллектив 1960-х годов с громким названием «Непринадлежащие». У ребят не было своей репетиционной базы, они не часто выступали, но всегда играли только ту музыку, которая им нравилась.

Владимир Олейник: — В каждой программе выступления обязательной была официальная часть: что-то отечественное, патриотическое, только по завершении официальной части разрешалось играть что-то свое. На каждое выступление составлялась рапортичка, утверждаемая затем на комиссии художественного совета. Если сыграл что-то не из рапортички, могли снять со сцены. Даже когда я играл в ресторанах, нас обязывали исполнять официальные песни. Они абсолютно не уместны в ресторанах. Ким Александрович Шутенко написал замечательную песню «Подвысоцкие вдовы, солдатские жены…», но нам ее добавили в репертуар в обязательном порядке. Кому из посетителей ресторана эта песня будет интересна? Пьяным мужикам? А у музыкантов нет выбора, вынуждены исполнять.

— Люди в серых плащах на ваши выступления приходили?

Владимир Олейник: — У нас была своя центровая точка, так называемая музыкальная биржа, на углу Ленина и Калинина, где сейчас памятник трамваю, доска почета. Прямо через улицу от здания КГБ. Там каждый день собирались музыканты, хиппи, делились информацией, обменивались музыкой. Там же, на бирже, формировались музыкальные коллективы, менялись составы. Все время КГБ пытался внедрить к нам в тусовку своих агентов, хотя мы всегда знали, кто агент, кто «стучал». Однажды и меня пригласили для общения в КГБ, когда я еще учился в институте.

Как-то весной два парня, один — музыкант, другой — меломан, привезли из Одессы пластинки с зарубежной музыкой и еще какие-то иностранные вещи. А потом они отравились угарным газом, погибли. Естественно, в квартире обнаружили пластинки, дело сразу приняло другой оборот, появились разговоры, что они умерли от передозировки наркотиков. Вскоре после похорон мы с ребятами выступали на своем концерте в институте. Ну и договорились плюнуть на все запреты и в память о погибших сыграли исключительно рок-музыку. Нас потом едва не исключили из института. Меня затащили в подвальчик и долго объясняли, что «зя», что «нельзя», папе — члену партии, фронтовику — тоже рассказывали о «негативном тлетворном влиянии Запада», которому поддался его сын. Соответственно, папа затем мне «внушал» линию правильного поведения.

Валерий Новиков: — У нас были «контакты» с милицией, но несколько другого рода. Аппаратура-то у музыкантов в основном «самопальная». Колонки, динамики делали, как правило, из продукции Ленинградской фабрики киноаппаратуры, которой комплектовались летние кинотеатры. Для нашего уровня их мощности хватало. Когда где-то с летней площадки исчезала аппаратура — это атас, музыкальная жизнь города на время замирала, потому что милиция искала тех, кто «увел» аппаратуру, и могла запросто нагрянуть на концерт.

Еще детали можно было купить из-под полы у мастеров ателье по ремонту киноаппаратуры с улицы Нейгауза. Они списывали запчасти, а потом договаривались с музыкантами и продавали «налево» динамики, лампы, усилители. По большому счету, милиция могла трусануть любого музыканта и найти у него что-то запрещенное…

Продолжение в следующем номере.