Мы публикуем рассказы Александра Рабиновича, кировоградца, давно живущего в Германии. Такова уж судьба нашего города, особенно что касается литераторов — почти все они уезжают молодыми, чтобы состояться вдалеке.
Саша родом из известной кировоградской семьи, его отец был одним из руководителей «Красной звезды», жили они в краснозвездовском доме на углу улиц Октябрьской революции и 50 лет Октября. Интеллигент в энном поколении, он скоро стал душой истфака пединститута имени Пушкина. И по сути он сотворил уже легендарную на сегодня команду КВН «СКИФ» — Сборную команду исторического факультета, стал ее первым капитаном. Чем уже, по моему мнению, вписал свое имя в современную историю Кировограда.
Саша когда-то рассказывал, как его вербовали в КГБ, сотрудничать. Спецслужба тоже подметила, что человек талантливый, незаурядный, вокруг него все студенты. И захотели его приобщить. Отказался, понятно…
Году то ли в 1988-м, то ли 89-м мы были вместе в Одессе, на Юморине. О-о, те первые Юморины еще при СССР были уникальны! Так вот, в Одессе он был номером один. Потому что Рабинович. Серьезно, мы его паспорт показывали за деньги и крепкие напитки.
А как-то ночью мы с ним поругались. Это было в первой половине 90-х на берегу Буга, в походе, и мы даже не знали, в какой сейчас находимся области — Кировоградской, Николаевской или Одесской. Костер, река — и разговор нескольких молодых людей о смысле жизни. Я тогда Сашу обвинил в «бюргерском» взгляде на некоторые вещи, он обиделся. А потом через годы оказался в стране бюргеров. А я был неправ…
Последний раз я его видел в начале 2005-го, он приезжал в Кировоград. Ничуть не изменился. Чуть седины, а так — тот же жгучий, колючий, испытующий взгляд умных глаз, тот же своеобразный юмор, то же нехарактерное для современности богатство речи, яркость и образность оборотов. Молодец, в общем.
А дальше читайте сами.
Геннадий Рыбченков.
CашаРабинович взял меня в команду КВН и испортил мне жизнь. Потом он уехал в Германию и лишил меня общества друга. Потом он вспомнил, как писать рассказы, и заставлял меня исправлять неточности, связанные с органичным забыванием русского языка оным автором.
Теперь он вспомнил русский язык, вспомнил молодость и периодически вспоминает незлым, но заковыристым словом родной Кировоград.
А вообще он просто здорово пишет. Безусловно, это эмигрантская проза. Но совершенно особенного толка. Без неофитского пиетета к новой родине и без душевного надрыва по поводу старой. Просто веселый молодой человек, путешествующий слонами.
Юрий Смирнов.
Разговорник
Когда я слушаю рассказы людей о своей жизни, в чем-то детективные, в чем-то авантюрные и даже фантастические, когда понимаю, что они испытали, что пережили и как выжили, то в очередной раз ловлю себя на одной мысли. «Какое это счастье — отсутствие “богатого опыта”, вызванного жизненными обстоятельствами…»
Давно хотел написать небольшой рассказик о женщине, ехавшей с нами в Германию в одном автобусе осенью 1994 года. Даже не знаю, чего в той истории больше, комизма или трагедии.
Для этого мне нужна была одна книжка. Даже не книжка, а разговорник. Но название этого разговорника я помнил только приблизительно.
Благодаря своей старой привычке начинать читать книги с конца, а именно с того места, где стоит тираж, издательство и другие технические данные, я помнил, что разговорник был напечатан в Бреславской типографии в 1942-м году. Но так и не смог его найти, хоть и облазил различные тематические сайты и форумы — как исторические, так и самые профашистские. Поэтому идея написать рассказ умерла сама собой.
А полгода назад, когда мы были в отпуске, я снова вспомнил ту историю.
К нашему столику подсела пожилая одинокая немка.
— О, русские! — оживилась она. — А я ведь тоже могла стать русской!
— Как это — «стать русской»? — удивился я.
И она рассказала нам свою историю.
— …Когда русские вошли в Бреслау, мне было 14 лет. Потом многие говорили, что это просто чудо, что я выжила. Как это у вас говорят — «родилась в рубашке», верно? Может, и чудо.
Не удивляйтесь, это я сейчас русский забыла, а тогда, когда Советская Армия вошла в город, взяли меня работать в дом к одному вашему офицеру. Его жена, Татьяна, как раз родила мальчика, и я у них стала работать нянькой и по дому помогать. Целых два года у них жила, до 47-го. Еще совсем девчонка была, но понимала, если бы не Татьяна, то меня бы не пожалели. «Галю не трогайте, она нам как член семьи», — говорила она солдатам. Они меня так называли, Галей. Почему Галей — не знаю. Потом, в 47-м, когда русские стали уходить в Россию, Татьяна сказала мужу: «Галя поедет с нами. У нее все равно никого нет».
А я испугалась. Куда же это я поеду? Здесь хоть в родном городе, польский худо-бедно знаю. Только Татьяна и слушать ничего не хотела: «Ничего, ты же нам как член семьи, а русский получше польского знаешь».
И я сбежала. Искали они меня два дня. Всех своих солдат на поиски погнали, но не нашли. А я в это время в развалинах пряталась, без еды и без воды. Но не нашли. А если бы нашли, то была бы я сейчас тоже русской, и звали бы меня Галя…
И я сразу вспомнил ту женщину, в автобусе Киев-Германия.
…- Подъезжаем к границе!
Второй водитель пошел по салону автобуса, тормоша пассажиров.
— Значит так, все скидываемся по пятерке и проходим таможню без проблем. Думаю, все согласны? Возражений нет?
Народ заволновался. Никому не хотелось расставаться с деньгами, но каждый помнил рассказы знакомых об ужасах на украинско-польской границе. Поэтому пассажиры беспрекословно полезли в кошельки, сумки, за пазуху и в трусы, отсчитывая дойчмарки.
Мы сидели в самом конце салона. Я заранее приготовил десятку и спокойно ждал, когда водитель доберется до нас. Водитель шел долго.
— Что ты мне мелочь сунешь! Давай нормальные деньги, я разменяю! Эй, забери свои фантики! Ты бы мне еще рейхсмарки всунул! А вот эти подойдут!
— А у меня только доллары, — попытался отмазаться один из пассажиров.
— Ну, давай доллары, чего уж там, — согласился водитель.
— Сколько? — расстроился долларовый пассажир. — По курсу?
— Я же сказал, по пятерке! Нет марок, давай пять долларов.
— Ой, а вот как раз пятерка нашлась! А я думал, что у меня только доллары!
— Нашлась, и славно! — было видно, что водитель уже слышал все виды отмазок.
Взяв молча мою десятку, он направился к одиноко сидящей пожилой женщине.
— А у меня нет марок, — сказала она.
Водитель скривился, как от зубной боли.
— Значит, нет? — спросил он.
Женщина отрицательно замотала головой.
— Ну, все ясно, — сказал он и, обращаясь ко всем пассажирам, добавил: — Я сейчас раздам все деньги взад, и пусть таможенники делают с вами все что угодно.
Народ заволновался во второй раз. Теперь никто не хотел получить свою пятерку, уж очень угрожающе прозвучало это — «все что угодно». Больше всех возмущался обладатель долларов:
— В каждом стаде найдется паршивая овца! Как это нет денег, не смешите меня!
— Вот из-за таких и попадаешь в неприятности, — вторил ему кто-то другой.
— Как это, нет денег? Как? — возмущался третий.
А женщина виновато молчала.
Хор возмущенных голосов нарастал: «Как это, нет денег? Без денег в Германию? И до чего люди бывают эгоистичны!»
Водитель не двигался с места и не спешил расставаться с собранной данью. Он в упор смотрел на женщину и ждал, когда же она наконец-то не выдержит и расколется под гнетом всеобщего негодования.
Вдруг она встала, полезла под сиденье и достала старенький ридикюль. Народ замолк и стал удовлетворенно наблюдать за ее действиями.
— Наконец-то, заговорила-таки совесть, — громко сказал «долларовый» пассажир.
Из ридикюля показался такой же старенький бабский кошелек, с металлическими застежками.
Такой был у моей бабушки лет двадцать назад. Я любил играть с замком, медленно открывая и закрывая, пока его не сломал.
— Вот, — сказала женщина, протягивая водителю несколько цветных бумажек. — Все, что у меня есть.
— Что это? — удивился тот.
— Гривни, пенсия моя. Больше ничего нет.
— Пенсия? А как же вы едете в Германию, вот с этим? Без денег?
— Меня там встретят, — произнесла она тихо. — Берите, я как все.
— Спрячьте, — сказал водитель и отправился в обратный путь, стараясь ни на кого не смотреть.
Мне было тоже интересно, куда же едет эта женщина одна и без денег и кто ее там будет встречать. Может быть, родственники?
Ее место было как раз рядом с нашим, и мы разговорились…
— Немцы в наше село вошли почти сразу, еще летом сорок первого. А в сорок втором нас погнали в Германию. Мне тогда как раз 13 лет исполнилось, — начала она свою историю. — Я попала в дом к зажиточным людям. Сначала работала в поле, а потом стала присматривать за их сыном, Гансом. Славный был мальчишка. Три года я ему была нянькой, полюбила, как родного братика. И он меня очень любил. Потом, когда пришли американцы, хозяева предложили остаться. Только как я могла? Уложила вечером Гансика спать, ему тогда пять лет исполнилось, а рано утром, пока он не проснулся, попрощалась с хозяевами и уехала домой…
Два года назад приносят мне письмо из немецкого посольства, а в нем спрашивают, не работала ли я у таких-то людей в Германии, с сорок второго по сорок пятый? Я поначалу даже испугалась. Но потом выяснилось, что это от Ганса. Он меня все время искал, и через Красный Крест, и через посольство! А теперь прислал приглашение и деньги на билет. Только мне все равно боязно, и язык немецкий я уже забыла. Вот, хоть разговорник нашла.
Она достала из сумки тоненькую потрепанную книжку в мягкой обложке.
— Можно посмотреть? — спросил я.
— Пожалуйста, — и она протянула мне этот разговорник.
Пожелтевшая брошюра, на обложке которой заглавными буквами было написано — DEUTSCH-RUSSISCHES SOLDATEN-WОRTERBUCH ( «Немецко-русский солдатский словарь»).*
Сначала шел вводный текст, потом алфавит, потом первые стандартные выражения — «Добрый день», «Который час», «Сколько стоит», «Как пройти».
Я перевернул еще одну страницу, — и дальше читать стало интереснее:
«Были ли здесь красноармейцы (партизаны, германские войска)? Когда (сегодня, вчера)?»
«Были ли у них пулеметы (танки, лошади)? Сколько?»
«Видели вы парашютистов?»
«Кто из населения имеет связь с партизанами?»
«Если в деревне есть партизаны, то будут расстреляны все жители деревни!»
— Откуда у вас этот словарик? — спросил я удивленно.
— У соседки взяла, — ответила женщина, не замечая моего изумления. — А то вдруг надо что-то сказать, а я даже не знаю как.
Я представил себе, как бабушка будет интересоваться у Ганса насчет парашютистов и партизан.
— Он такой удобный, смотрите! — женщина взяла разговорник и открыла где-то посередине.
Там была таблица с рисунками, как на детских кубиках. На картинках были нарисованы овощи, фрукты, домашние животные.
— Я же не смогу там три месяца просто так жить, — продолжала она. — Буду по хозяйству помогать, на рынок ходить. А тут все нарисовано, даже говорить не надо. Вот — огурец, лук, курица, яйца!
«Курка, млеко, яйка», — сказал я себе тихо.
Когда автобус подъезжал к небольшому городку недалеко от Дортмунда, было два часа ночи, но в салоне никто не спал.
Перед маленьким сельским вокзалом одиноко стоял высокий мужчина лет пятидесяти, тот самый Гансик. Пассажиры с интересом рассматривали лысину на его голове… Когда автобус остановился, он медленно и осторожно направился в нашу сторону.
Они стояли друг против друга. Прошло всего несколько мгновений, потом мужчина сделал еще один шаг к пожилой женщине и обнял ее. Даже не обнял, а просто сильно прижал к себе.
Пассажиры прилипли к окнам и, не отрываясь, смотрели на эту пару, пока автобус не свернул в следующий переулок.
Жестокий романс
Это было в 1986-м году.
В актовом зале школы начиналось общее комсомольское собрание. Сто с лишним рядовых комсомольцев рассаживались в партере, гремя деревянными складными стульями, а актив занимал место на сцене, в президиуме.
Собрание было не простое, а торжественное, посвященное чему-то там очень важному. Вначале, по протоколу, нужно было внести знамя организации. Знаменосец в парадной форме и две девочки с красными лентами через плечо стояли за дверьми, в холле, и ждали сигнала.
Комсорг школы вышел к трибуне, прокашлялся и произнес:
— При внесении знамени стоять смирно!
Комсомольцы медленно и вразнобой стали подниматься с мест, причем так, чтобы сиденья стульев как можно громче грохнулись о спинку.
Комсорг выжидал.
— При внесении знамени стоять смирно! — повторил он еще раз, когда грохот прекратился.
Это был знак для учителя музыки, который сидел в радиорубке. После команды «смирно» он должен был включить марш, что, в свою очередь, было сигналом для знаменосца. С первыми аккордами тот в сопровождении двух ассистенток торжественно вносил знамя и шел с ним к сцене через весь зал.
Но на этот раз произошел какой-то сбой. Пауза затягивалась, а звуков марша все не было. В партере послышались первые смешки, актив в президиуме заволновался…
А в это время в радиорубке музрук в панике искал пластинку с маршами. «Куда же она могла деться?! Вот только что еще была здесь и пропала!» — он в очередной раз пересмотрел лежащие на столе конверты, но нужного так и не нашел. Совершенно случайно в руках у него оказалась пластинка с музыкой к кинофильму «Жестокий романс».
«Нет, не то!» — подумал музрук и вдруг увидел, что под номером четыре, между песнями «А напоследок я скажу» и «Цыган идет», стоит… «Марш».
«Марш!» — обрадовался он и стал лихорадочно доставать пластинку из конверта…
Кто не помнит мелодию марша, то может ее легко найти и прослушать. Она на слуху, многочисленные КВНы ее эксплуатировали беспощадно на протяжении десятилетий. Прослушайте и представьте…
«Пам-пам-пам-пам!» — раздались первые аккорды марша, и зал мгновенно затих. Еще бы, ведь все ждали что-то вроде — «Ленин такой молодой» или, на худой конец, «Гайдар шагает впереди», а тут…
Видимо, знаменосец тоже слегка растерялся и появился только секунд через двадцать. Народ к этому времени уже веселился, но, когда дверь в холл отворилась и в зал, пританцовывая, вошла троица с флагом, с собравшимися случилась истерика. Визг, рев и хохот, усиленные акустикой зала, были слышны во всем микрорайоне. Знаменосец и две девочки по бокам честно старались маршировать, но это было больше похоже на польку, чем на строевой шаг.
Тяжелее всего было тем, кто стоял на сцене. Неимоверным усилием воли члены президиума пытались сдержать смех, но, когда марш вошел в лирическую фазу и знаменосец с партнершами перешел с польки на какой-то другой, доселе невиданный танец, сломались и они.
Дольше всех держался комсорг. Он невозмутимо смотрел в зал, на ликующих, визжащих, корчащихся от смеха комсомольцев и ждал, когда же этот чертов музрук вырубит музыку. Но тот сам настолько офигел, что дал аудитории прослушать весь марш до конца.
Наконец-то прозвучали последние аккорды. Все еще можно было спасти.
Актив уже снова расселся в президиуме, стараясь не смотреть в зал, а народ упал на стулья, повизгивая и хихикая.
И даже сейчас все еще можно было спасти.
Если бы только не музрук, который остался в радиорубке! Видимо, он находился в шоковом состоянии и поэтому забыл выключить микрофон.
В тот самый момент, когда комсорг решил объявить собрание открытым, в динамиках сначала раздался какой-то шум, и вдруг:
— Е.. твою мать! — громко сказало школьное радио голосом музрука и замолкло.
Не знаю, чего в его интонации было больше, трагизма или удивления, но это стало последней каплей.
Зал просто лег. Актив тоже. А комсорг тихо сполз вовнутрь трибуны, прихватив с собой графин с водой.
…Я сидел в трибуне, пил воду прямо из графина, пытаясь побороть икоту, вызванную хохотом, и думал, что такое собрание мне уже не провести никогда.
Правый марш
Эта история произошла в 2000-м году. Мы жили тогда напротив налоговой инспекции, рядом со сквером, расположенным перед городским судом. Два совершенно различных по стилю задания. Первое — массивное, уродливое, серое, в стиле 50-х годов. Посмотришь на такое — и сразу ясно, что там может быть только налоговая или тюрьма. Второе — помесь барокко с классицизмом. В таком стиле у нас почему-то любили строить театры в южных, пыльных городах. Хотя, где суд, где театр, где цирк — разница незаметно стирается, как показывают различные ток-шоу «Из зала суда», популярные сегодня по обе стороны бывшей берлинской стены.
Но, как показывала практика, налоговая и суд как таковые мало кого интересуют. Когда я кого-то приглашал в гости и называл их в качестве ориентира, то смотрели на меня как-то необычно. (Многим позже мне стали понятны эти взгляды. Что можно подумать о человеке, знающем не только о том, где расположена налоговая инспекция, но и суд?!) Когда же я подбирал новый ориентир и говорил: «Ну это там, рядом со сквером, где девочки…» — тут меня уже понимал каждый. «А! Рядом с таким смешным зданием с колонами» или «А! Напротив серого монстра, где девочки…»
Всех гостей города Кельна предупреждаю заранее: если вам по приезде в город очень захочется посмотреть на «здание с колоннами» рядом с налоговой как на важную достопримечательность, разумеется, это не стоит того. А если напрямую, без намеков — нет там больше никого. Всех девочек, предпочитающих или вынужденных работать на свежем воздухе, «вынесли за черту города».
Из-за проблем с парковочными местами, ввиду их почти полного отсутствия, мне приходилось каждый вечер оставлять машину за углом, как раз напротив сквера. Если в первые дни после нашего переезда, когда я медленно подъезжал к скверу, девочки еще проявляли к моей персоне какое-то внимание, то уже через неделю они потеряли ко мне всякий интерес и только лениво кивали. Иногда, правда, кто-то из них все же случайно предпринимал попытку «сблизиться»…
Намечалось семейное торжество, и нам с братом нужно было что-то срочно купить. Когда мы подошли к скверу, я понял, что забыл, где вчера вечером припарковал машину. Мы остановились, и я стал крутить головой, припоминая, где же я, черт возьми, мог ее вчера оставить.
Два мужика, стоящие в таком месте и крутящие при этом головой, в поисках понятно кого… Понятно кто не заставил себя долго ждать. Какое же разочарование я прочитал на ее лице, когда она заметила меня.
Мой брат в то время еще ни слова не понимал по-немецки.
— А что хотела эта девушка? — спросил он, не разобрав ничего в нашем коротком диалоге.
— Да ничего, — ответил я, наконец-то увидев машину. — Пошли быстрее.
— А может, ей нужна была помощь? — не унимался он.
— Можешь называть это как хочешь, — рассмеялся я.
— Так давай ей поможем!
— Яша, я знаю, что ты всегда готов помочь бедной девушке. Но поймет ли нас мама, если мы ей расскажем, по какой причине мы опоздали на ее день рождения?
Наша квартира находилась на пятом этаже, и окна моего кабинета и кухни выходили как раз на улицу. Мы уже знали всех девочек в лицо.
— Смотри, — говорит моя жена, снимая с плиты кастрюлю с борщом. — У той рыженькой новое пальто.
— Красное, — отвечаю я утвердительно.
— Да. А ты откуда знаешь? И сапоги эти я тоже еще не видела. О, а куда они все побежали?
— Наверное, в метро.
— Точно. А почему?
— Одно из двух: или пойдет дождь, или сейчас проедет полиция…
И действительно, или полиция проносилась под окнами, или начинался дождь.
Судя по заглавию, я хотел написать о правом марше, но по традиции углубился в предисловие. Ничего, не стирать же это все, если уже написал.
Помимо написания длинных предисловий у меня есть еще одна маленькая проблема, с которой я постоянно борюсь. Заключается она в том, что я никогда не замечаю объявлений о намечающихся в моем городе стихийных бедствиях. То ли это марафон, то ли демонстрация курдов в защиту Палестины или палестинцев в защиту Курдистана, то ли митинг зеленых в защиту колорадских жуков. И только в день проведения подобной акции я выхожу на улицу и замечаю, что она перекрыта, а по ней проносятся инвалиды-велосипедисты, бодро шагают демонстранты-курды, плетутся марафонцы, порхают геи, возвращаясь со своего парада. И все это под охраной полиции движется в направлении зоопарка.
Проснувшись в субботу, как обычно, около одиннадцати, я побрел на кухню. Выглянув в окно, я не заметил там ни рыженькой в красном пальто, ни блондинки в новых сапогах. Вместо них я обнаружил полицейское оцепление, в которое попала и моя машина. Откуда-то издалека доносился гул. Настроение у меня упало сразу. Целую неделю я обещал жене съездить в магазин за продуктами. «Завтра», — говорил я ей каждый день. Когда в пятницу вечером я опять забыл заехать в магазин, она мне сказала:
— В конце концов, хоть что-то тебе можно поручить?! У нас вообще больше нечего есть. Из двух последних яиц я сделаю тебе яичницу на завтрак, а потом?
— Не сердись, — отвечал я. — Была трудная неделя. Вот завтра, в субботу, поеду и все куплю. Честно.
Надо было как-то выбираться из оцепления. Я спустился вниз и, подойдя к первому же полицейскому, сказал:
— И что у нас сегодня за мероприятие? Парад клоунов? Или очередная демонстрация вегетарианцев?
Он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не ответил.
— Извините, — сказал я уже серьезно. — Мне бы как-то отсюда выбраться. Вон моя машина стоит, — и добавил: — Серебристый металлик.
Полицейский еще раз взглянул на меня. Если сегодня парад клоунов, то я, по его мнению, должен был идти в первой колонне. В оцепление попала лишь одна, моя машина, поэтому мое уточнение насчет ее цвета было, мягко говоря, неуместным.
— Нельзя, — кратко ответил он.
— Да мне бы только за угол…- начал я, показывая рукой, за какой именно угол мне надо.
— Там все перекрыто, — сказал он.
— А за другой? — не унимался я.
— Там тоже, — отрезал он. И добавил, чтобы избежать дополнительных вопросов: — Здесь все перекрыто, от Эберт-Плац и до зоопарка.
«Значит, все же не клоуны, — подумал я. — А если не клоуны, то кто? Может, президенты с канцлером на совещание? Совещание в зоопарке? Не слишком ли символично?»
— Послушайте, — взмолился я. — У нас дома жрать нечего. Вы женаты? Понимаете, жена меня убьет, я ей целую неделю обещал.
По его сочувствующему взгляду я понял, что он женат.
— Извините, — он развел руками. — Но никак нельзя. Вы посмотрите, что вокруг творится!
Я настолько увлекся идеей бегства за покупками, что до сих пор не посмотрел, а что, собственно, происходит на улице. Оглянувшись по сторонам, я подумал: «Да… насчет парада клоунов я не сильно-то ошибся». Метрах в ста от нас стояла колонна нациков. Только сейчас я вспомнил, что на каком-то столбе прочитал объявление об их марше, намечающемся в Кельне. Но когда, где, зачем — меня это всегда мало интересовало.
Неофашистов было человек сто, не больше. В основном молодежь лет двадцати-двадцати пяти, многие закрыли лицо платками и тряпками. В руках они держали транспаранты с лозунгами «Германия для немцев». Кто-то изредка выкрикивал этот же пароль в мегафон. Фантазией они не отличались.
— А чего они стоят? — я опять пристал к тому же полицейскому.
— Начало марша через двадцать минут, — ответил он неохотно. Было видно, что я ему уже надоел.
— И из-за этой кучки идиотов вы перекрыли весь район? — не унимался я. — Вы думаете, что они могут что-то натворить? У них вид скорее напуганный, чем агрессивный. Может, я поеду….
— Молодой человек, — перебил он меня. — Причем здесь они? Вы посмотрите, что там дальше делается! Или вы думаете, что мы водометы сюда ради этих пригнали?
— Где водометы? — удивился я.
— Именно за тем углом, куда вы собираетесь ехать, — продолжил он. — Там стоит толпа антифашистов. По нашим подсчетам, их тысяч тридцать, не меньше! Они здесь за полчаса все разнесут!
«Так вот откуда доносится этот гул!» — подумал я.
…Я пошел наверх доедать остывшую яичницу. «Вот гады, из-за них я останусь голодным. Да еще придется объясняться с женой», — думал я, глядя в окно. И тут у меня возникла потребность «проявить свою гражданскую позицию».
В голову лезли какие-то дурацкие мысли. В это время марш начался. Нацики медленно и испуганно шли по улице, окруженные полицейскими, которых было раза в три больше марширующих. Они нехотя, почти шепотом выкрикивали свои лозунги, а гул за их спиной все нарастал.
Что же я могу сделать? Первой мыслью было что-то бросить на них вниз. Но что? В детстве весной мы с одноклассниками таким образом избавлялись от гнивших на балконе яблок. Но гнилых яблок у меня не было. Не было даже нормальных, я так и не успел их купить. Яиц тоже не было, помидоров тоже… Все это стояло в списке, написанном моей женой. Единственное, что я нашел в холодильнике, — была замороженная курица. Я резонно рассудил, что ею можно и убить. Что же бросить?..
И тут меня осенило. В детстве мы в школе развлекались тем, что наливали воды в надувные шары, завязывали их и бросали вниз с третьего этажа. Вот это была потеха, когда эта водяная бомба «взрывалась» рядом с кем-то! Надувных шариков в доме тоже не оказалось, зато были презервативы.
Я уже представлял себе «панику» придурков снизу. Конечно, заденет и полицейских, но сами виноваты, нашли кого охранять. А штраф я заплачу с радостью. Я двинулся в спальню, когда зазвонил телефон.
— Саша! — это была моя мама. — Здесь по телевизору показывают ваш дом!
— Что? — удивился я.
— Да! — продолжала мама. — И машину твою, и дом, и ваше окно! Там у вас фашистский марш, ты знаешь?
— Знаю, — ответил я и положил трубку.
Я себе представил картину: в прямом эфире по российскому телевидению показывают, как открывается окно на пятом этаже и оттуда высовывается «народный мститель» с наполненным водой гандоном, простите, наперевес. Получай, фашист, гранату! Желание проявить свою гражданскую позицию у меня сразу пропало. Я был небрит и в домашней майке, а в таком виде на телевидение как-то неудобно…
Неофашисты недружно протопали в направлении зоопарка, где им, кстати, и место. И тут началось. Антифашисты в знак протеста крушили все на своем пути, но полиция тоже хорошо знала свое дело. Баталии продолжались часа три…
Из этой истории я сделал для себя два положительных вывода.
Первый: немецкие антифашисты могут постоять за себя.
Второй: даже от таких маршей бывает польза. Таким чистым, как после водометов, я наш квартал еще никогда не видел.
…Ужинать мы пошли в ресторан.
— Смотри, новенькая! — сказал я жене, показывая на незнакомую девушку в сквере.
— Я тебе дам новенькая! И чтобы в понедельник все купил.
— Обещаю! — сказал я.
Во вторник жена сама купила самые необходимые продукты…
«Гости», которых не ждешь
Один мой приятель, уходя из дома, никогда не выключает свет. Да что там свет, он еще врубает оба телевизора на полную громкость, причем на двух разных русских каналах.
«Понимаешь, — говорит он. — За последние три года в нашем районе обчистили почти все квартиры. А у меня постоянно кто-то дома есть — как минимум, Максим Галкин».
Другой знакомый срочно ищет новое жилье.
— Это же какую наглость нужно иметь, — жалуется он. — Опять обворовали!
— Как, опять? — удивляюсь я.
— Вот так, третий раз за неделю!..
И он поведал мне историю взломов, ну а я вам ее перескажу.
Как-то его супруга пришла домой пораньше. Зайдя в комнату, она увидела незнакомого мужика, который при ее появлении застыл, как вкопанный.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— Что вы тут делаете? — удивилась хозяйка квартиры.
— А вы? — нагло спросил мужик.
— Я здесь живу!
— А-а-а-а… — протянул мужик и вдруг резко оживился. — А я, знаете, собачку свою ищу! Маленькая такая собачка, — он вдруг заходил по комнате, повторяя: — Спайк, Спайк, ты где!
— Какая собачка, что вы выдумываете! — возмутилась хозяйка. — Нет здесь никакой собачки!
— Точно нет? Тогда я пошел, — сказал незваный гость и быстро двинулся в направлении двери, выходящей на террасу.
Оказавшись в саду, мужик перешел на быструю ходьбу, перелез через забор и там уже затрусил трусцой.
В вазе на журнальном столике пропала мелочь, а также исчез пульт от телевизора. Сам же 42- дюймовый телевизор не пострадал, хоть грабитель и пытался его снять со стены.
Через два дня, вернувшись домой, знакомый застал квартиру в таком состоянии, как будто по ней пронесся ураган. (Кажется, такое сравнение чаше всего применяется в криминальных сериалах.)
У хозяина квартиры есть сейф, который вмонтирован в обычный платяной шкаф. Именно этот предмет привлек особое внимание грабителей.
— Самое смешное, что там, в сейфе, ничего нет! — рассказывает знакомый. — А ключ от него лежит на полке с моими носками, в том же шкафу!
Но к носкам хозяина дома грабители не выказали ни малейшего интереса, чего не скажешь о любимом платье хозяйки, которое было использовано в качестве тряпки. Отчаявшись открыть сейф, воры решили его унести, не оставляя при этом отпечатков пальцев. Но так и не смогли.
— Что-то еще украли? — спросил я.
— В том-то и дело, что ничего! Даже пульт от телевизора вернули! — ответил знакомый.
Полиция, как и ожидалось, ничем помочь не смогла, хоть и старалась. Сначала решили отыскать свидетелей и пошли к соседу, живущему этажом выше. Дверь открыл старик лет восьмидесяти.
— Вы были сегодня дома около четырех вечера? — поинтересовался полицейский.
— Что? — спросил старик.
— Вы были дома? — повысил голос страж порядка.
— А? — заорал сосед. — Говорите громче, я плохо слышу!
— Около четырех вы были дома? Сегодня? — прокричал полицейский в третий раз.
— Сегодня? — переспросил старик.
— Да, сегодня! — повторил комиссар.
— Сегодня двадцать пятое января! — ответил старик.
На этом опрос свидетеля закончился. Полицейские подписали протокол и удалились, заверив, что сделают все возможное.
Все это знакомый поведал мне еще неделю назад.
— Слушай, — сказал я ему тогда, — если сейф пустой, то почему бы тебе его сразу не выставить на террасу? Если воры еще раз придут, пусть берут и уматывают.
— Я бы с радостью, только он весит килограммов триста. К тому же сейф не мой. Когда я в квартиру въехал, он уже там был, это типа люкс такой. Будь он неладен.
— Тогда еще проще, возьми ключ и положи его прямо перед сейфом, чтоб они не мучились. А то ведь платьев не напасешься.
— Да ладно, — рассмеялся знакомый. — Грабители — они же не идиоты в третий раз в один и тот же дом вламываться…
Лучше бы он не зарекался…
— …И почему я тебя не послушал?! — запричитал он через два дня после нашего последнего разговора. — Почему не вставил ключ в замок? Все, срочно ищу новое жилье!
На этот раз воры подготовились основательно. Оценив вес сейфа, они решили, что, хоть забор и не высокий, но тащить через него сей предмет будет тяжеловато. Поэтому в заборе была сделана дыра приличных размеров. Зайдя в квартиру, грабители прямиком направились в спальню. Носки хозяина вновь не вызвали подозрений, зато теперь уже два модельных платья пошли вход…
— Унесли-таки? — поинтересовался я.
— Куда там! — махнул рукой знакомый. — Он же приварен намертво!
— И что?
— Снова мелочь из вазы украли и телевизор со стены, зря что ли они дырку в заборе делали, — сосед помолчал и добавил: — А вот пульт забыли, идиоты…
— Слушай, а у вас ведь благополучный район? Там же не воруют? — спросил он меня через какое-то время.
Что я мог ему рассказать? Например, о том, как через два месяца после вселения у меня из подвала украли принтер. Причем вынули аккуратно из упаковки, а сами коробку снова запечатали, только перевернули. Если бы воры по халатности не выронили гарантийный талон (он-то и привлек мое внимание, из запечатанных упаковок гарантийные талоны не выпадают), то я и до сих пор бы ничего не знал о краже. Или о коллеге, переехавшей в соседний дом как раз из-за того, что ее обворовали на прошлой квартире. Здесь, на новом месте, в первую же ночь кто-то украл у нее с балкона ящик с пивом и фикус…
— Везде воруют, — произнес я философски.
— Это да, — согласился знакомый.
