Михаил Светин: «То, что мне дал Бог»

Замечательный актер театра и кино, артист Санкт-Петербургского академического театра комедии, уроженец Киева Михаил Светин невероятно обаятелен не только на сцене и киноэкране, но и в живом общении. В начале октября в рамках гастрольного турне народный артист России, известнейший комедийный актер побывал в Украине. Предлагаемое читателям интервью записано во время его пребывания в Кировограде.

— …А в 1944-м мы вернулись в Киев. Месяц ехали в теплушках… Домой вернулись… Киев — дорогой мне город. Я знаю его как пять пальцев, потому что все детство и юность прошли на его улицах. Бессарабка, Софиевская площадь, нынешняя площадь Независимости, тогда она называлась площадь Калинина, — это все мой район.

Я помню, как на площади Калинина вешали фашистов. Восьмерых повесили, а мы, пацаны, это видели. Там все было разрушено после войны. И в фильме «Подвиг разведчика» Кадочников расстреливает предателя на фоне развалин бывшей Думы. Это те места, где я торговал папиросами, чтобы заработать для семьи. Мы же голодали. И в Ташкенте я холодной водой торговал. Был маленького роста, до четырнадцати лет не рос, ходил с большим чайником на рынке: «Есть холодная вода!» По-узбекски. А в Киеве ночами с папиросами бегал — найдется клиент, кто-нибудь купит?..

И киевская киностудия. В кино впервые я туда попал — на фильм «Ни пуха ни пера» по охотничьим рассказам Остапа Вишни. Это первый мой фильм — на киевской киностудии. Не знаю, может быть, это ностальгия… Мы же не разваливали Советский Союз! Но так получилось… Я работал в Ленинграде — я и остался в Ленинграде. Ну вот и все. А с Киевом и Украиной у меня связано очень много. Я по-прежнему розмовляю українською мовою — не забув жодного слова!

Замечательный актер театра и кино, артист Санкт-Петербургского академического театра комедии, уроженец Киева Михаил Светин невероятно обаятелен не только на сцене и киноэкране, но и в живом общении. В начале октября в рамках гастрольного турне народный артист России, орденоносец, известнейший комедийный актер побывал в Украине. Предлагаемое читателям интервью записано во время его пребывания в Кировограде.

Биографическая справка

Родился 11 декабря 1930 года в Киеве. Окончил Киевское музыкальное училище имени Глиэра (1955). Был актером драматических театров Иркутска, Кемерова, Пензы, Ленинграда. С 1980-го — актер Ленинградского театра комедии им.Н.П.Акимова. В кино с 1973 года (первая роль — Семен Семенович в фильме «Ни пуха ни пера»). Звание «Заслуженный артист РСФСР» присвоено в 1987г.

«Я помню другой театр»

— Михаил Семенович, в выпущенной в прошлом году книжке «Фаина Раневская: “Судьба-шлюха”» есть написанные актрисой грустные строки: театра не стало после ухода Станиславского, исчез ансамбль, работа с партнерами — мука мученическая и так далее. Сегодня нет уже и многих замечательных режиссеров-современников, например Товстоногова, без которого и Большой драматический театр в Петербурге кажется совсем не тем, что раньше. К тому же мы перешагнули в XXI век. Чем, по-вашему, стал театр сегодня?

— Нет, давайте уточним, в XXI век, по большому счету, мы еще не перешагнули — это важно. Кроме того, на смену одним большим режиссерам приходят другие, не меньшего масштаба. Кстати, моя жена работает у совершенно гениального режиссера Додина в Малом драматическом театре. Поэтому, во-первых, есть разные театры. А во-вторых, мы не можем говорить о театре в целом без связи с нашей текущей жизнью. Она меняется. И меняется театр. Если вспомнить Товстоногова, тогда были другие идеалы. И люди были другими. «Кушали» сценическую продукцию другого качества. Сейчас другое время, и театр, я думаю, находится в поиске каких-то своих путей. Раньше мы смотрели классику, а если сейчас ходят на головах, для нас это уже… нормально.

Жизнь стала жестче — я говорю, в частности, о России, поскольку там живу, — менее человечная, менее духовная, без идеалов, люди стали черствее, безразличнее. Такой становится и театр — в определенной степени бесчеловечный, схематичный, механический, придуманный — ночью в воспаленном мозгу рождаются какие-то мизансцены, ситуации, которые потом пытаются воплотить на сцене, на бедных артистах, не имеющих к этим потугам ни малейшего отношения.

— Стал он более пошлым?

— И пошлым, и каким хотите. В России, в Советском Союзе был душевный, человеческий театр. Это было главное. А сейчас главное — схема, трюки, не знаю… голые бабы… Станиславский говорил о том, что театр должен удивлять. Но не пошлостью же! Я человек в возрасте, я помню другой театр. Я и стараюсь играть в духе того театра — с человеческими чувствами, человеческими страстями и так далее. Мне жаль, что пропала тема маленького человека — в чаплинском звучании. Очень редки такие спектакли. В этом ключе я играю Расплюева в «Свадьбе Кречинского» Сухово-Кобылина. В Москве, уже в наши дни, я видел «Свадьбу Кречинского» — какие-то звери, какие-то звериные шкуры… я не понимаю. Расплюев в том спектакле — просто комик. Буфф какой-то. Да, был Мейерхольд, но то был другой театр, другая форма. Я сейчас очень редко смотрю спектакли. Мне неинтересно — надо разгадывать: что это такое, что режиссер хотел этим сказать, почему вдруг все пошли на головах?.. А у нас — человечный спектакль, без сегодняшних выкрутасов. И в этом спектакле, с которым я приехал в Украину, «Дон Педро» — а это уже современная пьеса — та же тема. Спектакль — не самого крупного масштаба. Но в нем два маленьких человека, два пенсионера. Они человечны. У них свои проблемы. Правительство бросает им какие-то подачки. Какие-то кости. Это у нас в стране везде… нет, я молчу…

— Еще одна цитата. Лет 15 тому назад знаменитый и любимый зрителями Олег Басилашвили, будучи, по-моему, в Киеве, перед телекамерами сказал вдруг со смущенной улыбкой неожиданные слова об актерской профессии — дескать, она «стыдная». А как вы относитесь к своей профессии?

— «Стыдная» — потому что мы, как рабы, зависимы от режиссеров. Не имеем своих принципиальных позиций. Нам говорят: «Вот так надо!» А мы бесправны, должны подчиняться. В театре — единоначалие, и это правильно. Но надо, чтобы повезло с режиссером. Повезло БДТ с Товстоноговым — и был театр! Он сделал настоящий театр. Вспомните — «История лошади» по толстовскому «Холстомеру», но это человеческий по своей сути спектакль. А сегодня эту человечность мы потеряли.

Развлекаловка… что-то непонятное, черт его знает. Пропали индивидуальности. Актеры с громадным обаянием — пропали. Сделали на ТВ «Идиота» по Достоевскому. Я смотрю: Миронов — очень хороший артист, очень хорошо работает. Но… нет тех глаз, которые были у Смоктуновского, у Яковлева… Таких индивидуальностей сегодня нет ни в кино, ни в театре. Пропали. Я помню Мордвинова в «Маскараде», я помню Мордвинова в «Котовском», извините, в кино. Нам было интересно смотреть на этого человека вообще — он сам по себе был индивидуальностью интересной. Какое бешеное обаяние было у Мордвинова! А сейчас что мы видим? Работа — четкая, придуманная, то есть от головы, а не от сердца, но нет той индивидуальности. Театр пошел мелковатый: все могут играть, все могут сниматься, все могут ставить, но того ТЕАТРА уже нет.

— Мы можем вспомнить актеров и более близкого времени. Например, Лаврова из Малого драматического театра, в котором работает ваша жена, и вас самого грех не поставить в тот же ряд…

— Коли Лаврова уже нет давно. А я… Я знаю, зритель меня любит, слава Богу, могу этим похвастаться. Но, думаю, любит именно за это — за тему маленького человека.

«Я люблю такое»

— Скажите, вы всегда себя видели именно комедийным актером? Или это пришло к вам на определенном этапе, уже после того, как вы поработали во множестве самых различных театров?

— Я работал в семи театрах — это только на периферии, начиная от Петропавловска, это была жуткая дыра, в Камышине, в Кемерово, в Пензе… И, кстати, мог бы обижаться на мой родной Киев, где я родился и жил на Бессарабке, который очень люблю, а Украину считаю своей родиной, даже приходят мысли вернуться сюда обратно. Я очень хотел работать в Киеве. В Украине. Ну, понятно, это был еще Советский Союз. Играю в разных театрах — там лучше, там хуже, там лучше… Принимали меня хорошо уже. Работал я тогда в Пензе. Зрители ходили на мои спектакли — и это еще до того, как меня начали снимать в кино. Был такой автор — Шкваркин, его сейчас почему-то не ставят…

— А я даже не помню такого автора…

— Да вы что! Был когда-то такой фильм — «Чужой ребенок». По его пьесе, которая тогда шла во всех театрах. В Пензе меня уже на звание послали. Но… меня уже не устраивал театр. Эти поездки, гастроли, мы играли в селах, ездили туда чуть ли не на открытых машинах — бытовая сторона не устраивала. И я начал пытаться попасть в Киев. Мы встретились на гастролях, это, по-моему, в Харькове было, с нашим Киевским театром оперетты. Я пошел к ним, показал, что умею… они меня взяли. Тут же ввели в «Севастопольский вальс», на роль культработника — смешная роль. Я с ходу петь начал, как будто всю жизнь там работал… Я сейчас думаю — как это я тогда… с ходу?.. Какие-то куплеты, я танцевал, и меня зритель начал принимать в Киеве. Я играю один спектакль, второй, третий… И вдруг, смотрю, меня нет: эти ребята, которые всю жизнь работали в оперетте, увидели все это, пришли к Гребикину, был такой потрясающий главный режиссер, и сказали: «Ты что?..» И меня выгнали! Ну, оказалось, что национальность у меня немножко не та для того времени…

— Как выгнали? Был приказ по театру?..

— Нет… создали «условия»… Я спрашиваю: «В чем дело?» А он мне: «Миша, ты патологичен на сцене, понимаешь…» Я думаю, в оперетте я вообще работал бы как самый-самый — помните Ярона? Это та старая школа. Я люблю оперетту. Помните «Сильву»? «Вольный ветер»? «Дон Сезар де Базан»? Это моя стезя, я люблю такое. Но погнали меня из Киева. Из моего родного города, на улицах которого я вырос. Мы в 1944-м вернулись в Киев из эвакуации — в мае! Никто еще не возвращался!..

«Это целая история»

— А в эвакуации где были?

— В Ташкенте. Это у меня целая история, жаль, нет времени все рассказать. Я перед войной заболел туберкулезом, и меня отправили в Крым. И в Крыму, в санатории, меня застала война. А мать с братом оставались в Киеве. Их уговорили остаться: дескать, ничего страшного не случится, все это враждебная пропаганда!.. Хорошая «пропаганда», которая закончилась Бабьим Яром!.. И они остаются! А наш санаторий перевезли из Крыма на Северный Кавказ… Наш санаторий весь уничтожили фашисты. Всех уничтожили! На Нюрнбергском процессе об этом говорили: уничтожили этот санаторий, костнотуберкулезный санаторий громадный… Я один вырвался. За несколько дней до того, как немцы вошли на Северный Кавказ. Наш санаторий разместили в школе. Это в районе курорта Теберда. Я уже был здоров, но меня домой отправить не могли — война началась. И меня девочки — я еще думал, чего они плачут так? — они любили меня: я же выступал все время, а они собирались, слушали, хохотали. Я рассказывал, что-то показывал… я не помню… И девочки эти, медсестрички, помню, пошили мне такую шапочку с ушками, из одеяла, какую-то безрукавку дали, мешочек с сахаром и двести рублей денег. Сказали: «Миша, вот эти тети едут до самого Ташкента, держись их, они тебя довезут». А мои родные перед самым приходом немцев в Киев, когда наш санаторий эвакуировали на Северный Кавказ… Мама еще сказала: «Как, Миша будет там, а мы здесь?» Мои родные похватали, что было, и рванули к родной папиной сестре в Ташкент.

А в 1944-м мы вернулись в Киев. Месяц ехали в теплушках… Домой вернулись… Киев — дорогой мне город. Я знаю его как пять пальцев, потому что все детство и юность прошли на его улицах. Бессарабка, Софиевская площадь, нынешняя площадь Независимости, тогда она называлась площадь Калинина, — это все мой район. Мы гоняли в футбол у Богдана, на площади Калинина. У нас, мальчишек, не было вопросов, кто какой национальности. Были греки… и кто угодно! Мы играли в футбол двор на двор, улица на улицу. Улица была нашим домом. Я Питер знаю хуже, чем Киев, хотя и живу там чуть ли не тридцать лет…

Но… короче… Последний перед Питером театр был Петрозаводский. И вот оттуда меня в 1970-м пригласили в Питер, в Малый драматический театр — я с Додиным работал тоже, не волнуйтесь! Десять лет проработал в Малом драматическом, потом пришел к нам Фоменко, который сейчас в Москве, и пригласил меня в Ленинградский театр комедии. Это было в 1980 году. А потом Фоменко ушел в Москву. А я остался. И так до сих пор работаю в театре комедии — 27 лет уже.

«Я ленивый человек…»

— Михаил Семенович, а какие роли доминировали в вашем репертуаре до прихода в театр комедии?

— Ответ простой: конечно, комедийные.

— То есть это ваше нутро?

— Как сказать — нутро, или Бог меня создал таким? Таким, какой я есть. Я всю жизнь очень любил смешить людей. И когда они хохотали, я был счастлив. Мой отец, я должен его вспомнить, мой дорогой отец, он передал мне свою природную лень. Что мне Бог дал, тем я и пользуюсь. Меня Марк Захаров два дня уговаривал — вот так стоял надо мной, Марк Анатольевич Захаров, и давал квартиру в Москве, и брал жену «не глядя». Говорил: «Я беру, не глядя, Миша!» Это был 1979-й. Или 1978-й?.. Когда я в «12 стульях» снимался… не важно! Он меня приглашал. И моя лень, только моя лень — «Как, опять собираться?»… Мы только квартиру получили. А до этого снимали квартиру, жили в коммуналках, в подвалах — черт знает где. Меня уже зритель знал, а мне не давали квартиру в Питере. И только 2 декабря в 1977 году мы въехали в отдельную маленькую двухкомнатную квартиру на Фонтанке, в которой я живу до сих пор. Мне лень было и тогда, и сейчас куда-то перебираться ради лучшей квартиры. У меня была долгое время прописка в Киеве. И брат держал мне жилплощадь. Потом разменял — дал мне однокомнатную, я перевел ее в Питер. Я разводился с женой два раза — это же была советская власть, это был смех один: нужно было комбинировать, чтобы получить нормальную жилплощадь. Мы с женой — а мы с ней 49 лет живем — приходили в суд, сидели с такими вот лицами: мы разводимся. И все это — ради квартиры. И до войны мы с братом, отцом и матерью жили в Киеве в коммуналке. Четверо на четырнадцати метрах. А когда вернулись из эвакуации, наша комната, конечно, была уже занята, и нам дали полуподвал…

— Видимо, вы не случайно вспомнили отца?..

— Отец был человек очень талантливый — у него был абсолютный слух, он играл на всех инструментах, умел развлекать людей. Его специально приглашали на свадьбы, вечеринки. Он садился за любой инструмент. Он давал хохмы. Он показывал сценки: выходил за дверь, тут же возвращался, изображая такого уже пьяницу, — все хохотали. Его специально приглашали.

— А работал где?

— Его выгоняли с любой работы через три дня! Он не хотел работать. Ходил всегда с газеткой… А родом он из города Крыжополя. Батя никогда не хотел работать. Мама была трудоголиком: она и уборщицей работала, потом воспитателем где-то в детдоме. Она была из Белоруссии, из-под Гомеля, очень трудолюбивая — местечко, крестьянская семья… А папа — гуляй, страна! Нищий всю жизнь — гуляй!

Театр и кино

— Давайте вернемся к делам театральным. Скажите, а никогда не одолевали вас такие известные актерские амбиции, как желание сыграть, ну, Гамлета, на худой конец — Отелло?..

— Я всегда играл комические роли и считал, что это правильно. Теперь, когда стал старше, совсем уже на склоне лет, так сказать, все чаще говорю «не хочу». Мне предлагают комедии одну за другой: Гольдони, Куни — чистые комедии. Не хочу! Я уже хочу истратить свое время на такие роли, как роль Расплюева, где трагикомедия. Его там бьют, я там плачу. У меня там очень серьезные сцены получились, когда я начал придумывать эту роль себе. Он смешной, но он снова остается у разбитого корыта… Я говорю: нет, дайте мне трагикомедию. Я ценю этот маленький спектакль, с которым приехал к вам на гастроли. У него непростая судьба. Я играл в нем с Александром Демьяненко, которого уже нет, царствие ему небесное, он гениально играл эту роль. Теперь играю с Мартоном — он, кстати, тоже киевлянин, а работает в Александринке, у Фокина, народный артист. Мы с ним играем уже много лет. А сейчас, чтобы не сорвать гастроли, потому что у Мартона не получилось поехать, я ввел Тобилевича — спасибо, что он спас эту поездку.

— В каком театре вы работали, когда вас начали снимать в кино?

— В Малом драматическом. Меня начали снимать с 1975-го.

— Стандартный вопрос: что вам дороже — театр или кино?

— Театр, безоговорочно.

— Все, больше можно ничего не говорить. И тем не менее — какие фильмы и роли остались в душе?

— Я вам скажу так: у меня где-то 107-108 фильмов. В сериалах я стараюсь не сниматься. Один раз влез и сказал: все, больше не буду. «Золотой теленок» — меня уболтали на маленькую роль Фунта. Меня пару месяцев уговаривали! Моя роль — Паниковский! Они идиоты… Я согласился по глупости. Но согласился — начал придумывать, я хотел доказать, что Фунт — это роль, не эпизодическая, а характер, который мне понятен. Черноморск — это Одесса. Эти шляпы-канотье, жилеты белые, эта одесская публика, еврейские дела такие — мне нравится характер еврейского человека.

И вот я придумал и пришел на съемку. Первая моя сцена начинается так: дверь в контору — она стеклянная. И, вы помните, Паниковский Фунта не пускает. Идет очень смешной диалог через эту стеклянную дверь — тут важен даже не текст. Я прихожу — а где дверь?! Стоит простая дверь в декорации. Я говорю режиссерше: «А где дверь? Мне дверь нужна». — «Да ладно, так сыграете». Но мало того! В сцене должны быть Балаганов и Паниковский, которые наблюдают за диалогом с Остапом и проникаются ко мне какими-то чувствами, жалостью, под конец подносят стакан чаю — выпейте. И Паниковский говорит: «Это такой человек, это такой человек…» Но — дураки, я просто не могу это пережить! — а где Балаганов? А мне говорят: «А его нет, он не пришел сегодня на съемку». Тут-то я понял, куда я попал… А когда посмотрел, что она сделала… Нет, я на всю страну высказал свое мнение, по центральному телевидению. Все лучшие мои куски, сцены — их нет. Роли нет — так, ерунда! Мне жаль, мне так стыдно! Ведь люди не поймут: будут считать, что это Светин так плох. Такие деньги ушли на фильм — на что?!.

(Реминисценция от автора. Фаина Раневская: «Меня не будет, а это останется. Беда».)

— А у Меньшикова получилась роль Остапа Бендера? Извините, я этого фильма не видел, поэтому и спрашиваю…

— И очень правильно, что не видел. И молодец! Да ни у кого там ничего не получилось. И не могло получиться. Хорошие актеры не знали, что там делать… А дороги мне такие фильмы, как «Безымянная звезда». Я играю начальника станции. «Поезд на Бухарест проходит…» — помните? Жена (Вертинская) дает мне плюху хорошую за то, что от меня духами пахнет. Сцены с Костолевским, с Крючковой… у Миши хороший состав был. Это первый его фильм — Миши Козакова, второй — «Покровские ворота». Эта роль мне близка: я увидел в ней трагикомическую сущность — маленький человек, подкаблучник… Я с удовольствием играл, придумывал… Миша мне не мешал. Когда я что-нибудь придумывал, он принимал это.

Второй фильм, который остался в душе, «Не может быть». Гайдаевский фильм. Это Зощенко, играют со мной Невинный, Гребешкова. Я играю в первой новелле роль соседа — это та же тема маленького человека. Как, скажем, и в «Любимой женщине механика Гаврилова». Ну и, как вы уже поняли, опереточные роли — это «Дон Сезар де Базан». Но хороших трагикомедийных ролей у меня никогда не было. Не дают мне. «Чародеев» все любят. Но… это моя роль — маленького, хорошего человека. Что там играть?..

— На мой взгляд, и там есть определенные элементы того, что вам дорого…

— Ну, это техника, что-то придуманное, шапку я искал полгода, пока нашел — заячью, черное с белым, характер простого, наивного, не скажу, что глупого, но наивного человечка… Так… Хочу вспомнить какую-то драматическую роль… Да нет… нет-нет-нет… Так что вот — «Безымянная звезда»… И вообще провинциальные персонажи…

«Я увидел в них перспективу»

— Михаил Семенович, совсем недавно вы работали с нашими, кировоградскими ребятами, которые, на мой взгляд, очень активно ищут свою собственную дорогу в новом, современном кино. Что-то можете сказать об этой работе?

— Они просто молодцы! Я в их фильме «Пушкен» играю роль стареющего майора с молодой женой (см. на фото. — Авт.). Очень талантливые ребята! Я скажу о Вадиме (Вадим Мурованый, режиссер этого фильма. — Авт.) — талантливый, неугомонный парень, с фантазией, с юмором. Я вижу: я что-то делаю, он хохочет.

— Хорошо работалось?

— Очень хорошо и очень сложно. Дело в том, что у нас времени было мало — мы за месяц снимали картину. Он, бедняга, работал день и ночь. Но… времени все равно не хватило, чтобы воплотить все, что придумали…

— Нет у вас ощущения, как с той режиссершей, что поубивали лучшие куски?

— Нет, что вы! И хочу сказать не только про Вадима, но и про всю группу! Про тех ребят, что писали сценарий! Про всех, кто работал в фильме! Фильм снимался в очень доброй атмосфере. И жена Вадима Ирочка все время там была, и дочка Катя все время была на съемках. Очень хорошая семья. А вчера я познакомился с его мамой — вы с ней знакомы?

— Нет.

— Напрасно! Красивая женщина, очень обаятельная! И Вадим — придумщик, он заводной на это дело. Он ведь к тому же и один из авторов сценария, они его втроем писали (двое других — это хорошо известные кировоградцам и читателям «УЦ» Антон Лирник и Юрий Смирнов, он же генеральный продюссер фильма. — Авт.). Я в этих ребятах увидел очень хорошую перспективу!

«Я очень рад за Украину»

— Михаил Семенович, мне Вадим, кстати, сказал сегодня о вас еще одну интересную вещь. Оказывается, вы заболели нашими выборами?

— О… Я вчера, после спектакля, стоял перед телевизором до утра! Только без четверти пять отошел. Смотрел в прямом эфире программу с Савиком Шустером. Мне еще и потому интересно было, что Савик Шустер работал у нас, в России, у него был тоже прямой эфир. А теперь у нас прямых эфиров нет! Все, закончилось, ни одного.

— Как вы это расцениваете?

— Плохо! Пошла цензура, пошла эта «суверенная демократия» так называемая… говорить об этом можно часами! Наша страна идет каким-то странным путем. Я смотрю, что вы абсолютно свободные люди, и абсолютно у вас настоящая — пусть она, как я вижу, еще несовершенная, — демократическая страна. Я очень рад за Украину. Я даже не знал, что так будет…

— За президентскими выборами 2004-го вы так же следили?

— Да. Я, будучи в России, очень внимательно наблюдал за всем, что здесь происходило. Майдан… Это же то место, то место, где я в детстве в футбол играл! Бывшая Думская площадь, где Дума была, еще до того, как ее переименовали в площадь Калинина. Я когда приезжаю в Киев, всегда останавливаюсь в гостинице над этой площадью — в бывшей гостинице «Москва». Малая Житомирская — это моя улица. Мне все это дорого.

Я помню, как на той площади вешали фашистов. Восьмерых повесили, а мы, пацаны, это видели. Там все было разрушено после войны. И в фильме «Подвиг разведчика» Кадочников расстреливает предателя на фоне развалин бывшей Думы. Это те места, где я торговал папиросами, чтобы заработать для семьи. Мы же голодали. И в Ташкенте я холодной водой торговал. Был маленького роста, до четырнадцати лет не рос, сколько раз милиция меня забирала, ходил с большим чайником на рынке: «Есть холодная вода!» По-узбекски. Я по-узбекски разговаривал без акцента, за несколько месяцев овладел. А в Киеве ночами с папиросами бегал — найдется клиент, кто-нибудь купит?..

И киевская киностудия. В кино впервые я туда попал — на фильм «Ни пуха ни пера» по охотничьим рассказам Остапа Вишни. Я тогда еще работал на периферии. Первым меня взял, увидел в коридоре Иванов Виктор. Который снимал «За двумя зайцами» и снял «Ни пуха ни пера». Работал с Николаем Гринько, мы с ним очень дружили. Это первый мой фильм — на киевской киностудии. Не знаю, может быть, это ностальгия… Мы же не разваливали Советский Союз! Но так получилось… Я работал в Ленинграде — я и остался в Ленинграде. Ну вот и все. А с Киевом и Украиной у меня связано очень много. Я по-прежнему розмовляю українською мовою — не забув жодного слова!