Конфликт в Кировограде вокруг сквера перед синагогой набирает обороты. Две стороны конфликта поочередно апеллируют к общественности, выступая в СМИ либо проводя пресс-конференции и круглые столы. До сих пор не очень понятна позиция городской власти. Ведь субъектами спора выступают не «евреи и евреи», как недавно выразился на пресс-конференции «толерантный» мэр Кировограда, а представители бизнес-структуры, национальная принадлежность которых не имеет в данном случае ни малейшего значения, претендующих на участок для застройки, и еврейская община, намеревающаяся отстоять сквер как место памяти и скорби.
Впрочем, «Украина-Центр» не собирается выступать ни в роли третейского суда, ни в роли эксперта, ни повторять общеизвестные вещи, которые имеют абсолютно бесспорный характер и не требуют ни доказательств, ни лишних слов, способных иногда затемнить суть дела. Эта публикация — о другом. Не будь этого конфликта, вряд ли получили бы мы уникальную возможность пообщаться сразу с тремя живыми свидетелями трагических событий более чем полувековой давности.
Разумеется, что-то сохраняют архивные документы. О чем-то они умалчивают. Еще более хрупкой и, увы, преходящей оказывается человеческая память. Но если что-то запечатлевается в ней на десятилетия, а затем передается из уст в уста, то, значит, речь идет о событиях, не подлежащих забвению…
Одна из черных страниц для евреев города с 250-летней историей — 30 сентября 1941 года: эта дата стала началом Холокоста в Кировограде. На следующий день после Йом-Кипура (Судного дня) в городе начались массовые облавы и первые массовые расстрелы. Всего же, по современной оценке, за годы войны в Кировограде было расстреляно более 20 тысяч евреев. Но, как рассказывают, в центр города, к синагоге, сгоняли перед расстрелами и представителей других национальностей. Здесь же ожидали своей последней участи и люди, укрывавшие евреев, и попавшие в плен раненые красноармейцы.
Вспоминает Алла Рейзина, уроженка Кировограда, 1936 года рождения:
— Мы жили на улице Тимирязева. Отец на фронте был, а мать не хотела эвакуироваться, потому что была беременна и боялась, что может родить в дороге… Маме всего 24 года было, она уже вот-вот должна была родить…
В тот день к дому подъехал «черный воронок» и мать забрали… Меня спасло то, что я в это время играла в соседнем дворе с девочкой-соседкой. Мама в тот день затеяла стирку, и ей помогала старушка, у которой мы снимали жилье. Когда я вернулась домой, она мне и сказала, что маму забрали. Взяла меня за руку, как свою внучку, и сказала, что надо пойти посмотреть, где моя мама. Мы вышли к синагоге. Стояли долго и видели, сколько там уже народа было. Подъезжали машины и привозили все новые и новые группы евреев. А вечером их всех оттуда увели — по слухам, в Крепость…
Там, перед синагогой, должен стоять памятный знак, чтобы сохранить память о том, что случилось… После войны мой отец вернулся с фронта, и ему показали, откуда мою мать забрали и где ее расстреляли. Мы с ним каждый год ходили и возлагали цветы к стенам синагоги. Потому что там тогда пустое место было. Потом уже вернулись из эвакуации бабушка, мать моей матери, и тетя, и мы возлагали цветы на Валах, где, как считали, была расстреляна мама… (Плачет.)
— Алла Васильевна, как вы выжили после этого?
— Хозяйка отвела меня к моей тете-украинке, у меня отец — украинец. У тети у самой было двое маленьких детей и парализованная мать. Она знала, что за укрывательство евреев грозит расстрел. И тетя прятала меня в кладовке. А последние полгода я просидела в погребе, потому что одну из двух комнат, где жили тетя с семьей, заняли немцы. После этого она меня в погреб спрятала. Там я и сидела.
Помню постоянный ужас. Что немцы меня обнаружат, что кто-то расскажет… То, что тетя меня прятала, было тайной. Но был общий двор, кто-то из соседей знал, что украинка прячет еврейскую девочку. Но ведь не все, кто остался в оккупации, пошли на службу к немцам. Были такие, как моя тетя, которые, рискуя собственной жизнью, прятали таких, как я, спасая от уничтожения…
Еще один свидетель событий 30 сентября 1941 года — Леонид Кривонищенко.
— Я был 14-летним мальчишкой, — волнуясь, вспоминает Леонид Григорьевич. — 30 сентября нас забрали полицаи. (Когда потом одного из них судили, я выступал на суде свидетелем.) Но мне удалось сбежать. Мама сказала: «Беги к отцу», отец у меня был украинцем. А сестру, маму и двух ее сестер доставили на площадку перед синагогой, куда сгоняли еще и другие группы. Чуть позже я подошел туда. Хотя отец требовал, чтобы я скрылся на Некрасовке, я вернулся. И на углу улиц Компанийца (ныне Пашутинская) и Дзержинского я видел, как загоняли в кузова грузовых машин детей, стариков, старух, молодых женщин… Я даже видел, как парализованную женщину буквально вбросили в кузов. Их вывозили за Кировоград, в район нынешней улицы Волкова, где был противотанковый ров. Там их расстреливали и сбрасывали тела в ров. Ров был длинный и простирался до самой балки. Через несколько дней я пришел к этому рву. И увидел кровавую жижу, перемешанную с землей и стекающую в овраг…
В танковом рву были захоронены не только евреи. Там очень много военнопленных. Очень много украинцев и русских. И тот памятный знак, который там стоит… я не уверен, что он стоит именно там, где моя мама похоронена… Но я точно знаю, что увозили ее в последний путь от синагоги. Для меня это святое место. И я говорю не только о своей маме. Мои бывшие соученики Аня и Володя Бершадер, Лиля Резник вместе с семьями были отправлены с этого участка на расстрел… Это такое же святое место, как для Белоруссии — Хатынь, как для Франции — Анадур, для Чехии — Лидице… Как стена коммунаров в Париже…
Елена Федоровна Лысая — украинка, в сентябре 1941-го ей было всего 4 года. Ее вместе с матерью схватили на улице во время облавы и загнали в колонну, которую вели к синагоге. Спас обеих сосед, ставший полицаем: увидел в толпе перед синагогой и вывел за оцепление.
— Елена Федоровна, хоть что-то в памяти от того дня осталось?
— Почти все. Потом мы пришли домой, дома еще бабушка была, мама собрала бабушку, меня — на тачку, две козы, и мы едем в Компаниевский район, в село Софиевка. И всю войну пережили там, в Софиевке. Отец был на войне, а мы с мамой выживали здесь… И если бы не стечение обстоятельств, лежали бы и мы с мамой в том противотанковом рву…
На площадке перед синагогой, откуда людей угоняли на расстрелы, установлен памятный знак. Но еще важнее, что память о тех страшных событиях жива в сердцах людей. И в память о своих близких, уничтоженных в войну, они приходят к синагоге.
— Я не знаю, где покоится прах моей матери, — говорит Леонид Кривонищенко, — но, по крайней мере, я могу прийти и возложить цветы на том месте, откуда ее увезли на расстрел.
