«Украина-Центр» продолжает публикацию фрагментов воспоминаний участника освобождения Кировоградщины Лисицына Леонида Николаевича (1925-1986). Находясь в отпуске, я проехал тот путь от Днепра до Кировограда, которым прошел минометчик 63-й механизированной бригады 7-го мехкорпуса Лисицин. Каких-то полторы сотни километров, но в каждом населенном пункте стоят братские могилы, в которых нашли последний приют тысячи воинов. Большинство из них значатся неизвестными — без фамилий, без званий, без дат рождения, с примерными датами смерти, соответствующими датам освобождения населенного пункта…
Предлагаемые записи касаются боев на территории Долинского, Новгородковского и частично Александрийского районов.
Василий Даценко, историк и краевед.
Продолжение. Начало в №№25 и 27.
Километра через полтора кончилась посадка, и мы повернули влево, на высоту. Перед нами до самого горизонта простирался широкий простор степи, слегка всхолмленной, рассеченной посадками, запорошенной снегом. Казалось, что мы посреди неоглядного моря без конца и края. Мороз спал. И тут же начался мелкий моросящий дождь. Шли полем по озимой пшенице, припорошенной снегом. Дождь прекратился. Четко выделяются следы прошедших вперед пехотинцев. С материальной частью за плечами идти жарко, хотя все мы одеты в летнее обмундирование, изрешеченное пулями и осколками, в подгоревшие у костров шинели, в пилотках. В середине поля, прямо на озимой пшенице, слегка припорошенный снегом, лежит, уткнувшись лицом в снег, молодой паренек лет 17-18. На его боку раскрытая санитарная сумка с красным крестом, бинты выпали и валяются рядом. Пилотка отлетела в сторону. Он шел в цепи пехотинцев и убит был мгновенно. Русые волосы развевает ветер. Долго будут ждать его родные!
Метров через 600, над обрывом балки, вырыты узкие, глубиной метра два, шириной сантиметров в 60 щели-окопы, метра по два в длину каждый. Спустились в балку. Пехота свернулась в колонну. Ночной отряд прошел вперед. Основная часть колонны свернула влево. Скоро овраг кончился, и мы остановились.
— Где немцы? В каком направлении двигаться дальше?
За косогор балки ушла разведка бригады, вместе с ней командир роты лейтенант Рудаков со связным Андрюнусом. Минут через тридцать оттуда послышался сильный пулеметный огонь. Скоро вернулся Андрюнус. Тяжело дыша от бега, испуганно рассказал:
— Только пехотинцы вышли к окраине деревни Верблюжка и, повернув направо, развернулись в цепь, как сзади выскочил немецкий танк. Пулеметным огнем он прижал пехотинцев к земле. Лейтенант Рудаков подошел в это время к длинному пустому недостроенному строению, расположенному у самой деревни, и здесь сразу же был ранен. Я убежал от него. Про пехотинцев ничего не слышно, они оказались отрезанными от нас. Командование ротой принял старший сержант Воробьев, коренастый, среднего роста, с чуть раскосыми карими глазами и слегка выступающими скулами. Родом он был из Тюмени.
Мы вернулись немного назад. Пушки артдивизиона отстали, сзади подходил батальон. Подъехала наша машина. Старшина Манешин подбежал, расспросил Андрюнуса и сказал: «Надо выручать лейтенанта! Надо пойти и помочь ему!» Я вызвался пойти вместе с Пахомовым и Андрюнусом.
Смеркалось. Серые сумерки воедино слили снег и облака. Видимость — метров на 50. В слегка отсвечивающем снежном покрове, в зловещей тишине — всюду чудится затаенная опасность.
Я предложил идти сначала по балке, потом выйти на бугор и напрямик, через поле, срезать путь. Так и сделали. Развернулись в цепь — впереди зачернел сарай. Не дошли метров 70. Прямо перед нами, у сарая, засверкали вспышки выстрелов, и пулеметная очередь заставила отойти обратно. Залегли.
— Нужно идти! — говорю я.
Андрюнус заупрямился:
— Зачем? Всё равно лейтенанта нет в живых. Его подобрали или немцы, или наши.
Мы с Пахомовым решаем:
— Нет, надо осмотреть сарай.
Развернулись и пошли вперед. Я и Пахомов — впереди, Андрюнус — сзади. Андрюнус ещё в балке говорил, что лейтенант остался около этого сарая. Тихо вокруг. Под ногами скрипит снег, и каждый шаг отдается в сердце тяжелыми ударами молота. Я выдвинулся вперед, Пахомов шел немного сзади, левее. Андрюнус отстал. Вот уж до чего труслив! Подошли к сараю. Это была недостроенная конюшня, без крыши, только каменные стены одиноко возвышались в степи. Наблюдаем из-за угла. Метрах в 120-150 виднеются первые хаты, окруженные темными кущами деревьев. Через поле к хатам идет пустынная дорога. Кругом тишина. Вот эти 120-150 метров отделяют нас от немцев. Спрашиваю Андрюнуса:
— Где ты оставил лейтенанта?
— Вот здесь.
— Где именно?
Андрюнус не знает и не может показать. Сквозь лохматые разрывы облаков выглянула луна. Её бледные лучи осветили искрящийся, фосфорицирующий снег далеко вперед. Прямо перед нами темная лента дороги выходила из балки и сворачивала направо, к деревне. Чернели строения, кущи деревьев, сливаясь с темно-серым фоном местности и неба. Андрюнус трусил, уговаривал:
— Пойдем назад, где найдешь ночью! Всё равно нет в живых.
— Нет, — отвечаю, — давай подождем, может, услышим, может быть, жив, надо идти вперед. Укажи только, где оставил.
Робкий свет луны, бледно освещающий местность, потускнел под набежавшими облаками. Снова противно засвистели пули, и трассы пулеметных очередей стали стелиться по балке. Группа черных теней метнулась по снегу прочь от деревни. Люди бежали по дороге. Огонь усиливается. Оглянулись — Андрюнус исчез. Оставаться у одинокого строения, стоящего перед дорогой, под возвышавшимся откосом косогора, не имело смысла. Отбежали метров 200 вверх, вышли из-под огня, остановились. Андрюнуса нигде не видно. Пришлось возвращаться обратно. Андрюнус стоял, окруженный солдатами, и врал с три короба о всяких злоключения, якобы приключившихся с нами. О том, чтобы идти опять, не хочет и слушать.
Пока мы ходили, ребята успели отрыть для себя окопы, понатаскали в них всякого барахла для утепления и завалились спать. Ананьев, лет 35, среднего роста, с оспинами на лице, устроил в окопе подобие печки-костра и пек оладьи из трофейной муки со станции Шаровка.
Я залез в машину, укрылся с головы до пят шинелью, под голову засунул вещмешок и заснул. Было холодно, весь день ничего не ели, я весь продрог и долго ворочался, прежде чем уснуть. Вернее, не сон, а забытьё, длилось несколько часов. Промерз окончательно. Встал, побегал, немного согрелся, заступил на пост. Все вокруг спали. Когда я уходил вечером, в балку слетела машина с пушкой. Машина перевернулась, одного артиллериста тяжело ушибло и ему сломало руку.
Уже подходило время смениться. Близится рассвет. Из-за перевернутой машины показались две рослые фигуры. Подошли ближе.
— 63-я здесь?
— Кого надо ?
— Да, чёрт бы их побрал! Раненый лейтенант мучается, не могут подобрать. У него обе ноги перебиты. Кто у вас здесь старший? Дрыхнет, наверное!
Разбудил старшину Манешина. Он собрался, взял с собой ещё двоих. Ушли. Я сменился, натаскал в окоп соломы и уснул как убитый.
8 декабря 1943 г.
Проснулся поздним утром. Все уже поднялись. На рассвете старшина Манешин нашел уже мертвого лейтенанта Рудакова. Он умер от потери крови, лежа на снегу морозной ночью с перебитыми ногами. Он любил жизнь. Всё у него было впереди. И вот не стало лейтенанта Рудакова. (По данным ОБД «Мемориал» младший лейтенант Рудаков Виктор Петрович, 1923 года рождения, уроженец Кировской области, призванный Омутнинским РВК Кировской области, убит 10.12.1943, похоронен северо-западнее Верблюжки Новгородковского района. — В.Даценко.)
Андрюнуса отчислили в мотострелковый батальон. Командир взвода МСБ, к которому попал Андрюнус, после рассказывал:
— Пошли мы в атаку, и я не заметил, как Андрюнус исчез. После появился и плетёт, что подвернул ногу. Отчитал я его, думаю, надо присмотреть. Опять идем в наступление, и опять он исчез. В разгар боя я не заметил, куда он делся. Погибла половина ребят, а Андрюнус опять появляется после боя и что-то плетет. Ну, думаю, теперь я с тебя глаз не спущу. Опять в атаку готовимся, поставил я его в середине цепи и вот гляжу: он залег и ползет в сторону — в воронку. Заполз. Тут уж я выпустил по нему, гаду, из пистолета всю обойму (по данным ОБД, рядовой Андрюнус Иван Казимирович, 1925 года рождения, убит 12 декабря 1943 года. — В.Даценко.)
Собрались, пошли. Опять запорошенные поля, опять посадки и снова поля и посадки. Кажется, остановилось время на беспредельной, застывшей, заснеженной равнине. Тучи моросили дождем, дождь сменял мороз. Под дождем шинели намокли, мороз замораживал, превращал ткань в хрупкую сталь. Вечером проходили по возвышенной равнине. Вправо, далеко внизу, виднелись живописные деревни, полные радужных красок. В лучах заходящего солнца переливались темно-розовые тона на белоснежном ландшафте. Все притупилось в сознании. Перепуталось представление о днях и ночах. Днем приходилось менять по пять огневых. Не успеешь выкопать окоп, как отбой и снова вперед. Ночью марши и снова огневые, огневые и марши. В памяти осталась широкая, привольная, запорошенная снегом равнина. Ничего примечательного. Ни одного дерева, только одиноко возвышаются в степи уметы и редкие посадки, одиноко протянутые через поля.
Бои за станцию Куцовка
Выполняя боевую задачу — взять станцию Куцовка — встретили упорное сопротивление немцев, отошли от линии железной дороги, и снова перед нами чистые поля, покрытые белым саваном снега с черными фигурками пехотинцев, снова бои за каждый метр этой степи. Дни и ночи, ни с чем ни считаясь, металась группка людей — человек 600- 700, всё, что осталось от нашей бригады, с одного участка на другой, с одного направления на другое. И всё пешком, с материальной частью на плечах, по полям, исхоженным вдоль и поперек, вокруг станции, от одного умета к другому, в летнем обмундировании, в дождь, снег и мороз декабрьской зимы 1943 г. Так проходили дни и ночи, так прошли ещё сотню километров и, наконец, утром, 11 декабря 1943 года, вошли в деревню Чечелиевка, пункт сосредоточения бригады. Скоро вышли из деревни — приказано идти в другую, километрах в трех от Чечелиевки. Дорога пролегает по глубокому оврагу с отвесными склонами. Здесь же позавтракали из походной кухни и, на ходу дожевывая хлеб, пошли дальше вперед. Следующая деревня была разбита бомбежкой и боями. От неё отошли на километр назад и расположились за ручейком, под крутым склоном балки. Огневая позиция удобная, можно воевать хоть сто лет. Только пришли, как видим — лиса выскочила из кустов рядом с нами. В небе хищно рыскали немецкие самолеты, высматривая добычу. Огня не вели — никто толком не знал, где немцы, где наши.
Принесли обед, пообедали. Пехота пошла вперед, мы метрах в четырехстах сзади, за ней, по полю, заросшему кустарником. Через километр кончился кустарник, а с ним — всякое укрытие. Повернули влево и снова по полям, от умёта к умёту. Стемнело. Ведя огонь, вперед ушли пехотинцы. Мы стояли у умёта и ждали указаний. Креп мороз, леденела одежда, холодным ветром обжигало лицо. Прыгали с ноги на ногу, зарывались в солому, натягивали пилотки на уши, но помогало мало.
Прибежал связной:
— Батальон в деревне Богдановка, штаб тоже. Спешно вызывают!
Скоро вышли на дорогу, пересекли грейдер, повернули вправо и только прошли метров сто, как пулеметный огонь прижал к земле. Пулемет бил долго и зло. Трассы пуль, со свистом рассекая воздух, проносились над нами вдаль. Короткими перебежками, по одному, стали отходить обратно. Отбежав метров четыреста, укрылись за небольшой грядой. Сразу установили четыре миномета. Грубо, на глаз, навели основной. Наводчики, раскуривая цигарки у прицелов и, вволю наглотавшись дыма, построили «параллельный веер».
— Огонь! — ударил основной миномет. Одна, вторая, третья мина.
— Батарея! Пять мин, беглый, огонь!
Словно ударили в какой-то древний исполинский инструмент: звонкие, звучащие: Бум! Бум! Бум! — понеслись, шипя, 20 мин в темную ночь, оставляя огненные выхлопы у стволов минометов. Заряжающие наступили ногой на плиты, командиры расчетов, наводчики всё внимание обращают только на вылет своей мины. Горький опыт батареи 120 мм минометов и минрот мотострелковых батальонов не прошел даром.
— Отбой! — отошли обратно к умётам. Резкий, пронзительный морозный ветер обжигал тело. Только зарылись в умёт, выставили часовых, как снова связной вызывает в деревню Богдановка, но на этот раз указывает дорогу — по балке влево.
12 декабря1943 г.
В глухую полночь при обжигающем морозе — 12 градусов по Цельсию — и ветре мы вышли на окраину деревни Богдановка и сразу же расположились около большого дома, стоявшего справа первого порядка хат. Здесь же, за домами, плетнями, стожками сена установили минометы. После гибели 7 декабря командира роты лейтенанта Рудакова командовал нашей минометной ротой старший сержант Воробьев. Он приказал отрыть щели и от каждого расчета только по одному идти в дом греться.
В доме жарко топили печь — жарили, варили, грелись. Снаружи мороз окутал все. Ветер сек лицо. У каждого миномета осталось по одному-два человека, все ушли греться в дома.
Только этот рядок хат захвачен у немцев. Метрах в 30 ниже протекал ручеек и к полынье ночью ходили и мы, и немцы, никто не стрелял. Вокруг было тихо. Томительно, медленно проходили часы. В четвертом часу прибежал солдат с приказанием:
— Всех командиров подразделений — к комбату!
Старший сержант Воробьев, лежа на печи, ответил:
— Это нас не касается. У нас есть свой комбат.
Ночью, перед рассветом, раза два ходили за минами, принесли по 50 мин на каждый миномет. Отвечая на методический огонь немецких пушек, часов с 6 утра вели огонь из минометов метров на 250-300.
Немцы снарядом подожгли левее нас дом, от него загорелся другой. Багровый свет пламени освещал всё вокруг. К рассвету стрельба стихла. Мороз усилился до -200С. Большинство из расчетов грелось в хатах, только часовые мерзли у минометов. Перед рассветом ушла пехота, но мы этого не знали.
Продолжение следует.