Генрих Нейгауз: бремя имени

В рамках празднования 125-летия Генриха Нейгауза Кировоград посетил очень интересный гость — пианист и педагог (в четвертом поколении!), богослов-протестант, живущий в Израиле, Генрих Нейгауз — внук нашего прославленного земляка. Генрих Станиславович с искренним  удовольствием посещал все юбилейные мероприятия, начиная с научной конференции и заканчивая выставками в музеях, на творческой встрече ответил на все вопросы кировоградцев и дал небольшое эксклюзивное интервью «УЦ».

Сразу скажем, готовиться к интервью с Генрихом Нейгаузом было очень легко и интересно — он написал совершенно очаровательную книгу «Старые фотографии», которую можно рекомендовать для прочтения всем кировоградцам: уникальные фотографии Нейгаузов (среди них очень много — елисаветградских), семейные истории — смешные и грустные. Генрих Станиславович, видимо, намеренно почти не пишет о музыке и так же намеренно не касается трагических страниц биографии своего деда — это добрый рассказ о семье, о династии, который вполне можно назвать «Сто (точнее уже почти сто пятьдесят) лет музыки».

«Дело в том, что мне действительно кажется нескромным писать о Генрихе Густавовиче, — пишет Г.Н.-младший. — Столько уже о деде написано, сказано, сделано теле- и радиопередач, столько вполне порядочных и талантливых людей построили на его имени свою карьеру, что мне, с моей постоянной тягой к аутсайдерству и эпатажу, иногда просто тошно становится встревать в этот хорошо налаженный хор восхвалений и песнопений. Постоянно чувствуешь какую-то ущербность, нет-нет, да и напомнят тебе твои «доброжелатели», дескать, недаром тебе «дают площадки» или печатают твои статьи…» (Здесь и далее цитаты из книги «Старые фотографии»).

И первый вопрос, который мы задали Генриху Станиславовичу:

— Как это — быть пианистом Генрихом Нейгаузом? Это же все равно что писатель Михаил Лермонтов или художник Илья Репин. Помогает или мешает?

— Отвратительно! Это огромная ответственность — играешь не за себя, а за все поколения Нейгаузов. И всегда негатив, плохая критика — ожидания всегда завышены…

На творческой встрече жена Генриха Нейгауза Ирина, тоже пианистка, рассказала, что их шестнадцатилетний сын Адриан по этой же причине отказывается давать концерты в Москве, хотя с удовольствием играет в Нью-Йорке и Кливленде…

— Фамилия — это тяжелый крест, — говорит Ирина. — Когда он играл в Москве, почувствовал эту ответственность. Он играет во многих странах: в Европе, в Америке. Конечно, имя Генриха Густавовича известно везде, но такого ореола, как в России, оно нигде не имеет. Возможно, со временем Адик и будет играть в России, но пока для него это очень тяжело, и мы его понимаем: это ни к чему…

Еще один вопрос, который никак нельзя не задать Генриху-младшему:

— Вы помните своего деда?

— Меня всегда об этом спрашивают. И я всех разочаровываю: нет. Он умер, когда мне четырех лет не было. Я помню, что мы едем к дедушке Гарри, помню, как сидел у него на коленях. Помню похороны на Новодевичьем кладбище. Мама была против, чтоб я туда шел, но отец настоял. Сказал, что он в таком же возрасте был на похоронах Блуменфельда и запомнил это на всю жизнь. Он хотел, чтоб я тоже запомнил.

Что касается связей Нейгаузов с Шимановскими и Блуменфельдами, то, опять же, процитирую «Старые фотографии»:

«Когда в Европе или США открывается очередная «Тусовка имени Нейгауза», мне, как правило, задают один и тот же вопрос: «Кем приходился Кароль Шимановский твоему деду?» Если я начинаю объяснять всю связь Шимановских с нашей семьей со своей немецкой занудностью, люди, как правило, «открещиваются», в своих рекламах упоминая лишь слово cousin. Еще бы, тут черт ногу сломит…

Поэтому процитирую отрывок из воспоминаний деда о прадеде: в Елисаветграде: «… он сейчас же подружился с многодетной семьей Михаила Францевича Блуменфельда, учителя истории и французского языка в реальном училище, на дочери которого Ольге Михайловне (моей будущей матери) он и женился через несколько лет. Женой деда Михаила Францевича была Мария Шимановская (дочь польских помещиков), сестра родного деда знаменитого впоследствии польского композитора Карла Станиславовича Шимановского (Karol Szimanowsky). Близкие родственные и дружеские отношения, основанные на общности культурных запросов и главным образом на непреодолимом (почти поголовном) тяготении к музыке, связывали эти три семейства: Шимановских, Блуменфельдов и Нейгаузов».

Когда я родился, дед хотел назвать меня в честь Шимановского Карлом. Отец воспротивился. Сказал, что ни «р», ни «л» он четко не выговаривает и будет звать меня «Ка…». Дед махнул рукой и сказал: «Ладно, пусть будет Генрихом. Надеюсь, к роялю он не прикоснется»».

— Но вы все-таки стали пианистом…

— Это не выбираешь, — пожимает плечами Генрих Станиславович. — Специально музыке меня никто не учил, родители (мама моя была литературоведом) хотели мне дать скорее общее художественное образование. Я помню: был маленьким и чем-то болел, гайморитом, кажется. Я лежал в постели, и отец поставил мне свои концертные записи — Шуберта 90-й опус и несколько баллад Шопена, — и я понял, что без этого уже не смогу. Отец был совершенно гениальный музыкант. Как пианиста, я люблю его больше, чем деда. Я перед ним преклонялся. Я сейчас верующий человек, профессиональный богослов, и это не пустые слова: отец был для меня Богом. Подчеркиваю: не дед! Может быть, потому, что деда я видел и слышал только на записях. А он не был фотогеничен, нарочно особенно не записывался, да и качество записей было не самым лучшим. Отца-то я слышал вживую, видел, как он работает… Но еще: дед был более широкой натурой… А отец более узко направленный, с узким репертуаром, но с бОльшим стремлением к совершенству.

Генрих Нейгауз поступил в училище имени Гнесиных и учился в классе Станислава Нейгауза до его смерти. Потом были, конечно, другие педагоги.

— Вам, наверное, не понравится то, что я скажу, но я мог сам выбрать себе классы и педагогов, — смеется Генрих. — Никто не мог отказать Нейгаузу. Поэтому я получил самое лучшее образование: у Евгении Рихтер, у Льва Наумова — одного из ассистентов деда…

В Кировограде, конечно, нельзя не вернуться к теме Шимановских и Блуменфельдов.

— А вы поддерживаете отношения с потомками Шимановского и Блуменфельда?

— С Шимановскими — нет. Я просто с ними не знаком. А что касается Блуменфельда, то его внучка (вы наверняка ее знаете!) Маргарита Анастасьева — актриса, она еще прекрасную книжку написала «Век любви и печали» — всегда приходит и на мои, и на Адика концерты, когда мы приезжаем в Москву. Общаемся…

— Ваш дед фактически был популяризатором Шимановского — первым, кто исполнял его произведения. А вы играете Шимановского?

— В каждом концерте, но небольшие произведения. Шимановский больше популярен в Польше, в Европе, чем в России или среди русскоязычной аудитории США и Израиля.

— В 90-е годы одна из местных газет опубликовала переписку Нейгауза и Шимановского. У нас сложилось впечатление, что ваш дед ненавидел этот город…

— «Ненавидел» — это все-таки слишком сильное слово. Дед жил во Флоренции, был влюблен в этот город. По сравнению с Флоренцией, Кировоград, может быть, действительно проигрывал. Дед не любил и Берлин, например, почитайте его книги, он его называет «прусской казармой». А я Берлин очень люблю, но это современный Берлин, а не тот, который был в 1910 году…

Самому Генриху Станиславовичу Кировоград понравился, а музей Нейгауза, который нам, местным жителям, чего греха таить, кажется убогим и недостойным, произвел на гостя совсем другое впечатление:

— Понимаете, музея Нейгауза больше нигде нет! В Москве есть школа, но школа — это какие-то системы, разборки… Консерватория — не то место, где можно преклонить колени. А здесь — это дом, родина, вещички какие-то!

На встрече с кировоградцами Генрих-младший, расчувствовавшись, даже пообещал:

— Как только я приеду, соберу все, что у меня есть, и отправлю сюда — в музей… То есть все, кроме портрета Шимановского, мы его контрабандой вывезли в Израиль, и будет обидно везти его назад — пусть он нашим детям останется.

В Израиль Нейгаузы уехали в 1991-м, «пользуясь происхождением жены», как объяснил Генрих:

— Понимаете, нам нужно было бежать куда угодно. В Москве был голод — правда! Мы пианисты, фортепианные концерты никому не были нужны, мы голодали. В Израиль было проще всего, потому что Ира — еврейка.

О том, как вывозили единственный в мире (!) портрет Шимановского, написанный елисаветградской художницей Дорой Пшишховской, рассказала Ирина Нейгауз:

— Нам нельзя было вывозить ничего из семейных архивов: ноты до 45 года — нельзя, книжки до 45 года — нельзя. А этот портрет, он дореволюционный… Но нам было так жаль его, он у нас всегда висел над кроватью. Сегодня, может, продали бы, но тогда он никому не был нужен. Мы переправляли подушки, одеяла, тетрадки, ручки (звучит дико, но нам тогда писали родственники, что все это нужно, все дорого). Вот я и засунула его в подушку. Почему-то нельзя было зубную пасту отсылать, так я подушку эту щедро обложила зубной пастой со всех сторон. И отправила просто через Главпочтамт. Пасту, понятно, изъяли, а в подушку никто не полез.

Прощаясь с кировоградцами, Генрих Нейгауз попросил послушать… Адриана Нейгауза:

— Просто наберите в Интернете Adrian Neuhaus. Ему всего шестнадцать лет, но я очень уважаю его как пианиста — он больше меня. Я хочу, чтобы вы, дорогие мои кировоградцы, помнили: это наш наследник, наследник Нейгаузов…

Ольга Степанова, фото Елены Карпенко, «УЦ».