Время безжалостно, и для нынешнего молодого поколения 9 Мая все чаще становится не более чем красным днем календаря, размашисто продлевающим череду майских праздников — о событиях шестидесятилетней давности сегодня вспоминают лишь ветераны и очевидцы той войны. Героиня нашей публикации — одна из тех, кто знает о Великой Отечественной не понаслышке. Война оставила глубокий след на всей ее судьбе…
Жительница Малой Виски Надежда Овчар специально приехала к нам в редакцию в преддверии памятной даты, чтобы поделиться с читателями «УЦ» своей историей. Говорит, что решилась на такой нелегкий уже для 77-летней женщины путь от райцентра до Кировограда по настоятельной просьбе своих правнучек. Девчушки, насмотревшись по телевизору фильмов о боях и сражениях, стали спрашивать: «Бабушка, а ты войну видала? Расскажи». Услышав весьма интересные подробности биографии Надежды Васильевны, правнучки сочли историю «своей бабы Нади» достойной пускай и не телесериала, но уж точно страниц ее любимой газеты.
…В январе 1944 года в село Филимоново Маловисковского района вошел немецкий обоз. Шестеро солдат в качестве временного пристанища облюбовали себе большой и просторный по деревенским меркам дом на краю села, в котором как раз и проживала 15-летняя Надя вместе со своей мамой. Отец тогда воевал на фронте, а брат двумя годами постарше был отправлен на принудительные работы в Германию. Во дворе рядом с домом стоял сарай, в котором немцы держали своих коней. «Вы таких лошадей не видели и вряд ли когда-нибудь увидите», — вспоминает Надежда Овчар — Огромные! И ухаживали за ними такие же “добрые” немцы — один только кулак у каждого был размером с голову младенца».
Случилось так, что у одного из поселившихся в доме немцев разболелся позвоночник, из-за чего при ходьбе он опирался на металлический прут с изогнутым концом, очень напоминающим обычную клюку. Эту клюку-кочергу немец весьма удачно приспособился использовать и для хозяйственных нужд — проходя мимо укрытых соломой домов, вытаскивал ею снопы, чтобы было чем кормить своих лошадей.
«Моя мать, — продолжает рассказ наша постоянная читательница, — сама по себе была очень ворчливая женщина. Она все время была чем-то недовольна и порой не скрывала этого даже от немцев. Не знаю почему, но иногда мне казалось, что фашисты ее тоже побаивались, по крайней мере с ней они вели себя осторожно и были обходительны, по возможности еще и по хозяйству помогали. Однажды этот заболевший немец поехал за чем-то в лес, а когда вернулся, мать его давай упрекать в том, что дровишек с собой не прихватил, мол, печку в доме топить нечем. На что солдат ответил, что завтра привезет — видел, говорит, своих в лесу, грелись у костра, там дровишек набрать и пообещал. Так вот, когда на следующий день этот немец вернулся из лесу, по его лицу было видно, что он сильно расстроен. А затем и вовсе, когда в дом вошел, расплакался и рассказал, что нашел в костре останки немецких солдат — русские тогда ноги портянками обматывали, а те в носках были. Выходит, немцы своих погибших не похоронили, а сожгли. Я тогда была настолько шокирована, что фашисты, оказывается, еще и плакать умеют…»
На другом конце Филимоново, через речку, жила Надина родная тетка. В доме у нее стояла большая русская печь, под которой был выкопан погреб, – там прятали советских солдат. Там же, под печкой, прятался и теткин муж Николай, который собирал информацию о немцах, а затем каким-то образом передавал ее находящимся в Черном лесу партизанам. Не осталась в стороне и Надежда, которая изучала немецкий язык в школе и весьма отчетливо понимала отдельные фрагменты в разговоре своих непрошенных постояльцев. Девушка внимательно слушала, о чем между собой говорили в доме немцы, а также пыталась уловить смысл передач, которые ее квартиранты регулярно слушали с помощью радиоприемника. Разумеется, обо всем этом она докладывала своему скрывающемуся в погребе родственнику.
«Однажды сидим мы с матерью рядом с немцами и слушаем радио. Это было 23 февраля 1944 года – в День Советской Армии и Военно-Морского Флота. И вдруг я как заору во весь голос: “Ура! Наши немцев разбили!”. Что тут началось! Фашист, который постоянно ходил с клюкой, резко подскочил ко мне и хотел было ударить со всего размаху, да получилось так, что ударил по руке мать, которая в тот момент держала веретено. И вышло, что веретено пробило мне голову. Я испугалась, кровь ручьем хлещет. Пытаюсь убежать, а обуться не во что — у нас с матерью были одни калоши на двоих. Пока немец со своей клюкой за мной бегал, еще и ногу мне пробил. Тут уж – вся окровавленная – я вскочила в первые попавшиеся немецкие ботинки и бегом со двора! А на улице уже подтаивать начало — кругом слякоть, сыро. Прибегаю к соседке, а она меня пускать не хочет, только ряднушку дала, чтобы укуталась. Тогда я побежала к тетке через реку. Она меня как увидела, тоже сначала принять побоялась, тогда в ее доме солдаты скрывались. Затем пустила — на крик из подполья вылез дядя и забрал меня в дом…
Когда пришли немцы, которые искали меня по всему селу, я сидела на печке с гребешком, косы наперед — как будто вшей вычесываю. Фашисты как увидели, что в доме насекомые, дальше порога и ступить побоялись, еще сами на дверях с обратной стороны табличку повесили, что в доме тиф… Так я до Победы там и просидела, еще и наших, получается, собой прикрывала…»
До сих пор о той истории Надежда Овчар вспоминает с дрожью и всякий раз, рассказывая ее, не может сдержать слез. И, тем не менее, оставшиеся с тех давних пор клюку и веретено до сих пор хранит у себя — только уже не как напоминание о тех кошмарах и ужасах, которые ей довелось пережить в совсем еще юном возрасте, а просто использует их по хозяйству. Говорит, недавно побывала на своей малой родине, где от всего их имущества остался только один сарай. А еще там растет огромная акация, от одного взгляда на которую у Надежды Васильевны бегают мурашки по спине: не убеги она от того немца с клюкой — не избежать бы ей виселицы…
