«Помогите ради праздничка», или Час на паперти

Хорошо помню, как однажды в нашем любимом летнем кафе я первый раз увидела этого старичка. Очень ухоженный дедушка, с грустными глазами ходил мимо столиков, заставленных пивными бутылками, и ненавязчиво просил «копеечку». Что-то больно екнуло в сердце, и мы все моментально полезли в кошельки.

Потом долго обсуждали — надо же, не бомж, что ж его, ветерана, так заставило унижаться? Прошло несколько дней. И снова на летней площадке появляется тот же дедуля. Потом еще раз и еще раз. И весной, и летом, и зимой, с периодичностью в пару дней, наш старичок заученными фразами собирал деньги. Причем мог по нескольку раз подойти к одним и тем же людям, абсолютно не запоминая, кто ему сколько пожертвовал. «Мы вам уже давали», — говорили ему, но дедушку это нисколько не смущало. И как-то постепенно жалость стала улетучиваться.

Стало понятно: попрошайничать — это его профессия. И, похоже, профессия прибыльная.

А еще я хорошо знаю одну цыганскую семью. Разудалый смуглый отец с тройкой малолетних грязных детей, путающихся под ногами или спящих на руках, ходил «в народ» сразу после «грустного дедушки». Вел он себя просто нагло: для того, чтобы разжалобить публику, давал подержать младшую дочку на руках, как обезьянку, и мог грубо ответить тем, кто отказывался подать «на пропитание». Мы видели, как из месяца в месяц у его жены увеличивался живот, как потом они ходили уже с новорожденной крохой. И опять возникла мысль — если было бы невыгодно, не промышляли бы они попрошайничеством, это же очевидно.

И вот однажды возникла крамольная мысль — на собственном примере узнать, каково оно, быть кировоградским нищим? Проверить, насколько это прибыльно, правда ли, что всех «крышуют», и вообще, слегка познакомиться с их жизнью. А тут еще и повод нашелся — 14 августа весь православный мир отмечал праздник Маковея.

И началась подготовка к моему «внедрению». Как полагается, перво-наперво надо было придумать легенду: что отвечать людям на вопросы — а вдруг зададут? Во-вторых, самой постараться разговорить «товарок», ведь без личного примера, как утверждают психологи, на контакт люди обычно не идут.

Итак, я — русская женщина, приехавшая из Молдавии. Вначале хотели взять за основу для правдоподобности наводнение в Западной Украине, которое якобы разрушило мой домишко, но «западенский» акцент за неделю не выработаешь, да и, к стыду своему, плохое знание разговорного украинского языка, усугубленное стрессовой нестандартной ситуацией, могло меня «выдать». Как в «17 мгновениях весны» — в случае чего, кричала бы «мама» на родном русском. Так я стала русской молдаванкой.

«Муж» у меня приехал в Кировоград на заработки. Поначалу писал, звонил, а потом пропал. Я бросилась на поиски, истратив все имеющиеся в наличии средства на билет. Мужа не нашла, зато нашла его работодателя. Оказывается, мой благоверный мало того, что сбежал, так еще и деньги, выданные авансом, не отработал. А я, на свою беду, попавшая к нему в руки, должна эти деньги отработать. В девушки легкого поведения не гожусь, а вот просить на паперти — самое то.

Кстати, на ходу придуманного «крутого хозяина» мы тоже решили использовать для усиления эффекта. Редактор журнала «ЦРУ» Андрей Лысенко, бритый налысо, одетый в «злую» футболку с черепами и в специально купленных по случаю зеркальных очках должен был подойти ко мне и на глазах у всех забрать выпрошенные деньги. Так мы тоже хотели привлечь дополнительное внимание к моей скромной персоне, спровоцировав соседок на разговор.

У нашего маленького симпатичного фотокорреспондента Аллочки тоже была своя роль в этом мини-спектакле. Она должна вначале подать всем рядом сидящим, но остановиться возле меня и подробно расспросить, как же я — молодая и здоровая — докатилась до жизни такой. В общем, что-то да сработает, думали мы.

От идей перешли к практической реализации плана. Для начала на картонке написали черной ручкой текст «ПОМАГИТЕ ДАЕХАТЬ ДАМОЙ». Потом стали общими усилиями собирать мне гардеробчик — убогую юбочку по щиколотки, не менее убогую кофточку, изумительной красоты платок на голову, главное достоинство которого было в расцветке и в люрексе, порванные носочки и старенькие сандалики. Общий образ должен был дополнить специальный макияж, который сделал бы меня менее узнаваемой для знакомых. Признаюсь честно, как бы меня ни подогревал журналистский кураж, выйти в нищенском наряде на улицу было весьма неловко…

Мы заранее узнали, что служба в Кафедральном соборе (напротив спортшколы) начинается в 9 утра, поэтому решили, что начинать попрошайничать надо как раз в это время. Из соображений безопасности почти все коллеги должны были находиться в непосредственной близости и в случае чего меня страховать…

В общем, с самого утра в субботу, нарядившись и накрасившись (наша подруга-визажист потрудилась на славу), для пущей убедительности я вымазала руки в земле из комнатного вазона, «припудрив» ею же щеки и шею. Перебежками добежала к такси и вышла в 9.20 прямо за храмом.

Там уже было море народу. Сколько прихожан, столько же продавцов всяческого разнотравья — чернобривцев, пшеницы (3 стебелька которой на «ура» расходились за 3 гривни) и полевых цветов. Прохожу мимо — внимания никто не обращает, к «дамам» в такой одежде здесь все привыкли. Нахожу свободное местечко за входом в церковь, что ближе к пешеходному переходу. Достаю свой пледик, пытаюсь усесться и тут же слышу грубоватый окрик: «А ну вали отсюда, иди-иди!» Захожу с другой стороны главного входа, от речки. Тут тоже есть свободный пятачок. С опаской поглядывая на «коллег», раскладываю манатки. Все тихо — значит, разрешили…

Объясню сразу — дело в том, что большинство прихожан заходит в церковь именно со стороны большого перекрестка, так удобнее идти с остановок. Соответственно, люди обычно подают до того, как зайти в храм, и одной-двум попрошайкам, не больше. Поэтому кто займет людное место — тому и достанется больше. Мне — чужой — там было не место, а вот сидеть за входом — пожалуйста.

Оглядываюсь по сторонам, хочу сразу оценить обстановку. На том самом лобном пятачке, откуда меня согнали, и по обе стороны самого входа в церковь разместились цыгане: беременная женщина с парой-тройкой шустрых цыганчат и ее подруги.

Тетки навязчиво цепляются к каждому прохожему, буквально в лицо им суют пластиковые стаканчики для мелочи. При этом бодро приговаривая: «Подайте ради праздничка!» Их немытые дети шастают в потоке людей, хватают их за одежду, руки, ноги. К кому бы из других нищенок люди ни подошли с подаянием, цыганчонок уже тут как тут, моментально переключает на себя внимание, получает вожделенную копеечку (или 5 гривен, и так бывало) и с гордостью орет матери, мол, смотри, какая выручка.

Как я успела заметить, дети здесь «зарабатывают» на порядок больше, чем взрослые. И отнюдь не жалостью «выбивая» гроши, а просто играя на том, что нашим людям лень разбираться, кто есть кто, заглядывать в лица просящих и вычленять из них действительно нуждающихся.

Так, с цыганами более-менее понятно. Они ведут ровную тему, каждый третий, если не второй, прихожанин кидает им монетки.

В более плачевном положении находятся две старушки, что сидят прямо напротив меня. Такое впечатление, что не совсем в себе, они примостились на стульчиках, как изваяния, не мигая, смотрят в одну точку и, кажется, совсем не заинтересованы в деньгах. По крайней мере, ничего для этого не делают. Единственное, что немного их оживляет, — это регулярные перекусы. У каждой в сумке по буханке круглого хлеба, они его разрывают руками и жадно запихивают в рот каждые минут 20. Кстати, пожилые нищенки не жадные — видела, как пару раз они ходили друг к дружке и давали куски. Никто, кстати, не отказывался. Еда, как я поняла, на паперти незыблемый культ.

А еще, немного позже, я поняла почему бабульки так нехотя просят, вроде повинность отбывают. Бросилось в глаза странноватое поведение двух явно криминального вида молодых людей, стоящих напротив меня. Они ничего не делали, просто стояли, курили и наблюдали за процессом. Когда в мою коробочку упала первая купюра (коллеги мне, бедной, двадцати гривен не пожалели) — один из них, с разбитой рукой, наклонился к бабульке: «Ты давай, давай, говори что-то, че просто так сидишь?» Вот вам и ответ: старушкам по барабану, сколько им подадут, главное — поесть. А молодые люди — та самая пресловутая «крыша», которая все деньги отбирает тут же…

Первые минут 15 я просто осматривалась по сторонам. Поняла, что коробку (мы специально нашли такую характерную из-под давно исчезнувшего из продажи масла «Рама») надо взять в руки и держать на весу. Но толку, честно говоря, никакого. Кроме «двадцатки» и «двушки», что по очереди бросали коллеги, в моей коробочке больше ничего не было. И я, мысленно попросив у Бога прощения, первый раз в жизни произнесла: «Помогите, пожалуйста!» Получилось как-то тоненько, голос сорвался. На второй и третий разы уже выходило пободрее. Но все равно без толку. Люди с равнодушными лицами проходили мимо.

Вы знаете, человек — странное создание. Он, по сути, очень быстро привыкает к предлагаемым обстоятельствам. Я как-то сразу забыла, что у меня редакционное задание, что все это — блеф, а стала мыслить другими категориями: «Что ж будет, если никто не подаст?» Потом в голове пронеслись мысли о человеческом равнодушии: ну почему же большинство проходит мимо и не дает ни копейки? «Почему мы такие черствые?» А еще я с самой натуральной завистью, сидя в закрытой одежде на колючем пледе и обливаясь потом, смотрела на проходящих мимо красиво, по-летнему одетых барышень, которые буднично что-то обсуждали или просто улыбались, надевая на голову легкие платочки. «Они живут по-другому. Они — счастливые. А я должна здесь сидеть, как будто бы на обочине жизни» — вот как меняется сознание на паперти.

Теперь я уже не просто говорила «Па-ма-гите, пожалу-ста», а подходила к процессу избирательно. На самом деле по лицам подходящих людей заранее можно понять: дадут или не дадут, и не стоит почем зря открывать рот. Дают молодые красавицы на шпильках, которые хотят доказать свое превосходство над такой же молодой нищенкой. Дают женщины лет 55-60, искренне считающие, что милостыня зачтется на небесах, но с выражением лица, мол, отвяжись, подала — и долг свой выполнила. И только пожилые пенсионерки, еле-еле бредущие с палочкой, дают искренне. Вот у них брать было действительно стыдно…

Тут подоспела и вторая провокация. Наша Аллочка, купив цветочки и подав всем, кого видела, стала расспрашивать, как и планировалось, что ж меня на паперть привело. Я в ответ односложно мычала: «Из Молдавии. Муж. Приехал работать. Уехал. Денег должен. Сижу здесь».

Аллочка слушала, а потом почему-то подошла к цветочнице. Как потом оказалось, она ее подозвала сама: «Ты ей не верь, — показывает на меня. — Посмотри, какая у нее обувь, а раскрасилась-то как! Она тут все время сидит, ниоткуда не приезжала. А еще я ее часто вижу под Преображенской церковью… Не давай ей ничего, все равно все пропьет или прогуляет…»

Это был удар ниже пояса. Очень сильно пришлось сдерживаться, чтоб не ответить — да первый раз я! Чего ты врешь? Но промолчала — зато теперь в редакции появилась новая шутка. Коллеги пообещали, что не поверят, если я буду отлучаться по делам, — мол, знают, по каким: быстренько переодеться — и на паперть, «ну, как ты это обычно делаешь».

Фотокор ушла, а я продолжала с обиженным видом твердить: «Помогите, пожалуйста!» Правда, теперь злость мне придала смелости, и я стала добавлять «Ради праздничка». Мелочь в коробку стала сыпаться — не рекой, конечно, а тоненьким ручейком. Цыганчонок, проследив, что я делаю успехи, тут же беспардонно уселся рядом и стал повторять за мной все слова и действия, а еще креститься и бить поклоны. Способность к мимикрии у них потрясающая — такое впечатление, что эти дети русского толком не знают, а текст подхватывают на лету.

Тут наш спектакль стал подходить к решающей фазе. «Крутой пацан» в зеркальных очках, медленно дефилируя и демонстрируя всем своим видом превосходство, направился ко мне. Сел на корточки, молча высыпал из коробки деньги. Покровительственно потрепал по голове, мол, нормально, работай дальше. И так же неспешно отбыл.

Тетка, которая минут 15 назад меня выводила на «чистую воду», тут же спохватилась:

— Это твой? («Крыша», имелось в виду)

— Да-да-да, — активно закивала я.

— Ты, дытына, умнее будь, — со знанием дела стала просвещать. — Тебе денюжку дадут, а ты ее сразу в пакет высыпай, чтоб он не понял, сколько дали. Бумажки высыпь, а с мелочью сиди.

После этого «ликбеза» я поняла, почему у всех нищенок, где бы я их ни видела, пустые коробки и пластиковые стаканы. — А вообще-то, дали тебе здесь чуть-чуть, ты и беги в другое место, пока его нет. А то все, гад, отнимет! Сколько тебе еще на дорогу надо? — внезапно спросила она.

— 50 рублей, — я сказала первое, что пришло в голову.

— Не переживай, день длинный, еще больше насобираешь, — успокоили меня. В общем, «местные» новенькую уже взяли под покровительство…

Я, натыкаясь на ее цепкий взгляд, так и делала. Поэтому, когда «мой» подошел второй раз, коробка снова была почти пустая. «Еще 15 минут, и уходи», — смилостивился «хозяин». Меня долго уговаривать не пришлось. Быстренько собралась — и «тикать».

В это время редактор «ЦРУ», вошедший «в образ», решил спровоцировать на разговор цыганку.

— Тебе «крыша» нужна? — с места в карьер спросил он.

— Нет-нет, — та отмахнулась. — Я сама справляюсь…

Как выяснилось, в день цыганка зарабатывает гривен 250, живет в частном доме, сама может позволить себе перекрыть крышу (настоящую). Для пущей убедительности Андрей еще походил кругами минут 10, все ждал, когда ж к нему настоящая «цыганская крыша» на разборки подойдет. Но — бесполезно. Этих ребят вычислить не удалось. А может, на самом деле их просто нет?..

Под бурные крики и объятия коллег я «сдала пост» и наконец посмотрела на часы. Думала, просидела часа 3. Оказалось, намного меньше. Тут же подсчитали выручку — за 1 час я насобирала «чистыми» 15 гривен 90 копеек. Если умножить часов хотя бы на 5 (неполный рабочий день), получается 80 гривен. То есть при полной «занятости» в месяц набегает 2400. Ладно, не каждый час или день может быть урожайным. Но то, что больше полутора тысяч в месяц — абсолютно точно!

Что и требовалось доказать: нищенство — дело прибыльное. Не зря же дедуля и цыган с потомством так упорно ходят по кировоградским кафе. И резюме №2 — теперь я знаю ответ на вопрос по поводу мелочи в кошельке: «Ты что, под церковью сидела?»

— Да! — могу с чистой совестью сказать я. — Сидела, но, надеюсь, в первый и последний раз.

В заключение хотелось бы добавить: редакция журнала «ЦРУ» искренне просит прощения у прихожан, кто подавал милостыню нашему агенту в тот день. Не разочаровывайтесь в добрых делах, не все нищие, сидящие под храмами, подставные, но, люди добрые, не надо быть такими наивными! Цыгане, бабульки под «крышей» — может быть, не надо десятью копейками через них выпрашивать у Господа снисхождения?

Кстати, все 15 гривен 90 копеек мы спустя час отдали одной аккуратненькой старушке, сидящей с протянутой рукой под Преображенским собором. Очень бы не хотелось в ней тоже ошибиться…