Этот день мы приближали как могли.

Недетские воспоминания Веры Павловой

К счастью, уже несколько поколений, вспоминая детство, рассказывают о беззаботной, счастливой жизни, полной родительской нежности и любви. Но еще живы те, для кого детство ассоциируется с войной. Они все помнят, и сегодня их недетские воспоминания сопровождаются слезами. Слушая эти страшные эпизоды жизни маленьких детей, понимаешь, что у огромного количества людей попросту не было детства. Как не было его у Веры Григорьевны Павловой.

Вера росла в многодетной семье в селе Белозерье, что на Черкасщине. Село было огромным, на его территории — три колхоза, три сельсовета, три клуба. Белозерье условно делилось на «сотни». Всего таких сотен было двадцать четыре. И было заведено, что ежедневно в сельсовете дежурит представитель от каждой сотни.

22 июня 1941 года по улице на лошади мчался дежурный и кричал: «Война!» Взрослые стали плакать — они понимали, что это значит. Тем более посыльный объявил, что всем мужчинам нужно явиться в сельсовет на призывной пункт. А дети плакали, еще не осознав весь ужас случившегося. Вере тогда еще не было семи лет.

На второй день мать собирала отца на войну — шила вещмешок из полотна. Запомнилось, что в это время была такая гроза, какой еще никогда не было. «Мать плачет по отцу, а мы — потому что война, потому что очень страшно гремит за окном. Мама говорит: “Не плачьте, это не война, это Бог калачи носит”. А мы же белого хлеба никогда не видели, и я, слушая гром, ждала калачи. Правда, первый раз белый хлеб ела, когда уже замужем была», — вспоминает Вера Григорьевна.

Проводив мужа на фронт, мать Веры осталась с тремя дочерьми. Два старших сына давно воевали, еще на финскую ушли, а младшего мобилизовали из ПТУ, где он учился. Три девочки, старшей из которых, Наде, было тринадцать, уже вскоре после начала войны увидели врагов. Правда, еще раньше село и окрестности постоянно бомбили. Однажды наши офицеры сказали местным жителям, чтоб убегали, потому что немцы очень близко и будет большой бой. А куда убегать? Мать запрягла коня, корову сзади к телеге привязала, детей на телегу, и поехали. До леса доехали, а оттуда наши солдаты бегут. «Куда вы?» — спрашивают. — «Убегаем». — «В лес нельзя, там десант, лес уже занят немцами».

Возвращаться домой было дальше, чем к материному брату, дом которого был рядом. Только доехали, а немцы уже сзади. Какие же они страшные! Рукава засучены, автоматы, полное обмундирование. А наши бежали в одних рубашках и с винтовками. У тетки сливы были, немцы шли и ломали деревья. Одна старушка говорит: «Товарищи, что ж вы делаете? Вы хоть ветки не ломайте». А пленные, которых вели, говорят: «Бабушка, это уже не товарищи, это паны. Так и говорите, а не то вас расстреляют».

Как только фашисты пришли, наших пленных уже были тысячи. В окрестностях Белозерья было три деревообрабатывающих завода. Наши, когда отступали, взорвали их. А немцы руками военнопленных восстановили. Там наши пленные солдатики и работали. Жили в бараках. Население помогало, чем могло: едой, одеждой.

Семья Веры вернулась домой. Враг захватил Белозерье, Смелу, Черкассы. Сразу же организовалось подполье и партизанские отряды в лесах. Там же везде леса. Немцы школы заняли. В той, куда Вера должна была в сентябре в первый класс пойти, был немецкий госпиталь.

Жить в оккупации было страшно. Фашисты повесили всех комсомольцев, учителей. Смотреть на расправу выгоняли всех жителей села, чтоб видели и боялись. Нагайками гнали всех до единого: и стариков, и детей. Старушка в селе жила, ей, наверное, лет девяносто было. Еле ходила с палочкой, скрюченная была до земли. Отказалась идти на площадь, так немец толкнул ее в открытый погреб и бросил туда гранату.

Многих повесили фашисты. Но перед казнью их страшно мучили: пальцы в двери вставляли, волосы вырывали. Недалеко жила одна семья, и старший сын был врачом. Его оставили в селе для связи с партизанами. У него в доме была рация, и кто-то выдал. Когда фашисты вошли в дом, старший успел убежать, а два его младших брата, пятнадцати и семнадцати лет, и мать были повешены. И их так мучили страшно. Матери все зубы выбили.

Дочка председателя колхоза хорошо знала немецкий язык. Она была подпольщицей. И ее выдали. Над ней, бедной, так издевались. Когда гнали вешать, она пела песню, которую сама сочинила. Плакало все село, а немцы плетками били, чтоб молчали и смотрели.

Некоторым пленным удавалось бежать. Было такое, что ночью кто-то постучит в окно, мама откроет, а там сбежавший пленный стоит. Мать его накормит, даст одежду переодеться и провожает в сторону леса. Однажды мама послала Веру в огород огурцы поискать. Пошла, наклонилась к грядкам, и в нее грудки земли полетели. Выпрямилась, осмотрелась — никого нет. Снова наклонилась, снова полетели. Поняла, откуда комья летят, пошла в сторону картошки. А там в кустах лежит пленный. Грязный, изможденный, губы черные, молодой, совсем мальчишка. «У вас немцы есть?» — спрашивает. Услышав, что нет, попросил воды попить. Вера пошла к матери. Та взяла кружку воды и пошли к беглому. Мама дала ему два глотка сделать, больше нельзя, и умыла. Он говорит: «Я раненый». Посмотрели, а у него плечо вырвано, рана черная, мухами залеплена. Вечером принесли его в сарай. Надо рану промыть, а мама боится, сознание теряет. Старшая сестра от страха куда-то сбежала. Пришлось Вере промывать. Медикаментов нет, даже тряпок нет — все отдали пленным. Мать принесла кружку кипятка, отвернулась, льет, а семилетняя девчонка промывает. «Только плеснула воды, а в ране черви кишат. Я руками повыгребала все. Он не возражал, даже не стонал. Нарвала целебной травы, в макитре натерла, к ране приложила и тряпкой замотала. Он три дня спал. Мы его сеном прикрывали, а вечером раскрывали. Недели две или три у нас был. Я ему три раза в день рану обрабатывала. Затянулась», — рассказывает Вера Григорьевна. Когда вылечили, выходили, мать его переодела и отправила в лес.

Петр (так звали спасенного) партизанил, всю войну прошел и домой в Днепропетровск вернулся. Позже, уже в середине пятидесятых, приехал в Белозерье мужчина. Нашел искомый двор, хозяйку и спросил: «Вы меня не узнаете?» «Нет», — говорит мать. «А помните Петра, которого вы в войну в картошке нашли?» — «Конечно, помню». — «Я свататься приехал. Где Вера — моя спасительница?» А Вера уже замужем была…

С семьей Веры происходили какие-то невероятные случаи. Трижды немцы отбирали у них коня. Два первых раза Орлик возвращался, убежав от врагов. А третий — жеребец смотрел на окно дома, где были его хозяева, любившие его и ухаживающие за ним, и плакал. Из его глаз текли настоящие слезы. В доме плакали женщины, которые больше не увидели своего Орлика. Брат Веры, Николай, будучи в конце войны в Польше, среди обоза телег увидел жеребца, похожего на того, который был у семьи в Белозерье. Позвал его: «Орлик!» Конь кинулся в его сторону, прижался мордой к лицу и всего облизал с нежностью верного четвероногого друга…

Каким-то образом партизаны предупредили население, чтобы срочно прятали имущество. Прятать можно было только в землю и только ночью. Страшно. Если часовые увидят, могут расстрелять. Мама со старшей дочерью складывала в сундуки посуду, иконы, зерно и закапывала. Однажды утром фашисты выгнали всех из домов. Сразу же подрывали дома, сараи и колодцы. Погнали куда-то в сторону Смелы. Вдруг начался бой между немцами и партизанами, а сверху — самолеты. Такое началось! Мама детей толкнула в какой-то завал и сверху собой накрыла. Так и пролежали до окончания боя. В Смеле у родственников остановились. Там таких человек пятьдесят собралось. Ночь перестояли, а утром немцы из Смелы всех выгнали. Снова пошли куда-то. За Смелой в селе остановились в доме у хозяев, которые приютили человек тридцать.

Среди постояльцев была семья: муж (почему-то не ушедший на фронт), беременная жена и маленький, где-то трех лет, ребенок. Ночью ворвались в дом два фашиста. Зажгли лампу и стали рассматривать лежащих на полу людей. Старшую Надю мама клала спать под лавку, а сама ложилась рядом, чтоб немцы не заметили ее, уже девушку и довольно красивую. Немцы посмотрели и остановили свой выбор на беременной женщине. Муж ее под лавкой прятался, боялся, чтоб не забрали. Один фашист направил на всех автомат, а другой стал насиловать беременную. Дети стали плакать, матери им платками рты и глаза закрывают. Один встал, другой стал насиловать несчастную, а этот автомат наготове держит. Как только ушли, женщина стала рожать. Тут же, в одной комнате, переполненной людьми. Всем уже было не до сна. Так дети увидели жизнь во всех ее проявлениях: от жуткого надругательства до рождения жизни…

Однажды вечером все заметили, что немцы засуетились. А утром был бой, и немцы давай убегать. «Ближе к полудню смотрим: с холмов, похожих на горы, спускаются люди в белой одежде на лыжах. Их было много. Мы побежали встречать. Я помню, что первого солдата обняла и спрашиваю: “Вы не мой брат?”», — рассказывает Вера Григорьевна. Это было освобождение.

Вернулись домой в январе. Во дворе цел только погреб, в нем и жили до весны. Какие-то вещи были закопаны, но мерзлую землю не выроешь. Спали на соломе, не мылись очень долго, пострижены налысо, так как вши заедали. Потом солдаты помогли навес над погребом поставить. Стеллажи поставили, и там уже можно было спать. Дом позже начали строить. А на пепелище прежнего дома нашли чудом уцелевшую икону. Вера Григорьевна ее потом в церковь передала.

Отец Веры в 1946 году вернулся. Его ранили под Черкассами, и он находился в харьковском госпитале. У отца были оторваны пальцы на руке и пятка. Но его домой не отпустили. Дело в том, что старый солдат (а ему было уже больше шестидесяти) хорошо ухаживал за тяжело раненными. И так он с госпиталем в качестве санитара отправился дальше на фронт. До Японии дошел, и только потом вернулся.

Николай, младший брат, после войны служил в Белоруссии. Бандеровцы пустили машину с людьми под мост. Кто умел плавать — выжил, большинство солдат и офицеров погибли. Брат остался живой, но стал инвалидом — отбил ребра, почку, и его комиссовали. В 49-м вернулся домой. Из близких родственников Веры Григорьевны с фронта не вернулось 23 мужчины…

В Белозерье много лет после войны не было урожая. Местные жители объясняли это тем, что взрывами земля была так перевернута, смешана с болотом и песком, что растениям нечем было питаться. Первый хороший урожай картошки был в шестидесятом году. Вера Григорьевна хорошо помнит этот год: «Мы приехали к родителям в отпуск. Был конец августа, и мы с мужем помогали родителям копать картошку. Какая же она была крупная и красивая! Мама так радовалась! И мы обрадовались, полный чемодан картошки набрали и домой повезли. В дороге от чемодана ручка оторвалась».

Белозерская земля отошла от войны к шестидесятому году. Человеческая память не отойдет от нее никогда.