Живи и помни, или Мой героический дедушка

Мы, журналисты, часто общаемся с разными людьми, слушаем истории их жизни, о многих пишем. Как правило, все собеседники были очевидцами событий, уже ставших для нашего поколения историей — дальней ли, близкой, той, о которой доводилось читать в учебниках и книгах в самых разных трактовках. Этих людей — пенсионеров, ветеранов — с каждым годом и правда становится все меньше и меньше. Наших родителей, наших бабушек и дедушек…

А ведь можно не успеть, закрутившись в делах и заботах, отложив на потом разговоры с теми, кто живет рядом, кто близок и дорог, кто помнил всю эту историю, кто пережил, кто знает, как это было на самом деле, знает правду, пусть даже свою, глубоко личную, правду. Оглянувшись вокруг в поисках собеседника в канун 9 Мая, подумалось: а зачем кого-то искать, если рядом со мной живет мой родной дедушка, которому исполнилось в апреле 89 лет? Он все застал и все пережил — и Сталина, и блокадный Ленинград, прошел пол-Европы, дошел до Будапешта, вернулся на послевоенную Кировоградщину, руководил Знаменским районом, работал в сфере агропромышленного комплекса области… И теперь позвольте взглянуть на историю нашей страны его глазами — ветерана, Почетного гражданина города Знаменка, орденоносца Виталия Георгиевича Кузнецова.

Я выросла в семье деда. Помню, его никогда не было дома, времени на семью не хватало. Иногда мы с ним рисовали командирские погоны, а когда он слышал военные песни, то делал звук погромче. Еще книги — много книг в шкафу о блокаде с упоминанием его имени. Вот и все, что связывало нашу семью с войной. О молодости он тоже не распространялся — знали, что поехал поступать в ленинградский кораблестроительный без блата и даже поступил… У него очень красивый почерк, у моего деда — каллиграфический, выработанный там, в северной столице. А потом — работа. Обычная, как нам казалось, ведь тогда все так работали, на износ… И только после того как мы с ним поговорили о прошлом, я многое поняла. Поразилась. Содрогнулась. Рассмеялась. Стала уважать еще больше…

ОТ ДОНБАССА ДО ЛЕНИНГРАДА

Родился дедушка в 1920 году в Днепропетровске. Но в скудных детских воспоминаниях этот город не оставил ни малейшего следа. Помнит он уже Донбасс, куда вскоре переехала вся большая семья. Поселились они возле шахты им. Киселева, там же работал мой прадед. Собственно, шахта и помогла Кузнецовым справиться с тяжелым периодом Голода 1932-33 годов. Но он как-то не сильно запомнился. Видимо, в промышленных зонах с едой было несколько получше, чем на селе.

— Тяжело было, как и всем. Голодали, конечно. Ели картошку, всякие овощи…

Семья была большая — родители и четверо детей. Чтобы прожить, он, не закончив школу, поступил на рабфак учиться горному делу. А потом за компанию с товарищами решил махнуть в Ленинград, покорять северную столицу. Мальчик из обычного шахтерского городка замахнулся на Ленинградский кораблестроительный институт, на престижный факультет «строительство корпусов судов», где конкурс был 20 человек на место. Сдал экзамены и… поступил.

Голова шла кругом. Изумительный город, полный пансион. Учись себе, да горя не знай… Но шел 1939 год. И в двери студентов постучалась финская война.

ПОД ГНЕЗДОМ «КУКУШКИ»

Прошел медкомиссию, признали к воинской службе годным. На вокзале формировались части — дедушка попал в артиллерию. И отправился воевать.

Первое знакомство с войной было странным. Что такое война, они ведь, 19-летние студенты элитного вуза, толком не знали. Просто шли вдвоем с другом по снежному лесу. По сторонам не глядели. Разговаривали между собой, наверное. И не заметили, как на дереве их уже взял на мушку финн. «Кукушка» — так называли финских снайперов тогда. Они были везде. Не встречали в лоб, а действовали с тыла. Вначале били по тем, кто шел впереди, считая, очевидно, что это командный состав, потом убивали пулеметчиков… Товарища дедушки этот «кукушка» убил, а сам дед упал на землю. Перележал какое-то время и — перебежками в часть. Это была первая смерть на его глазах. Но об этом он говорить не хочет…

Зиму советские солдаты переживали сложно.

— У нас была специальная одежда. Альпийские костюмы, на шерстяном ватине. Двусторонние. С одной стороны — белый маскировочный, а с другой — темно-синий повседневный, когда не надо было прятаться. Затем валенки и сапоги, причем сапоги не обычные, а сшитые по специальному заказу. Сапоги предусматривали возможность крепления к лыжам скобяными креплениями. Выдавали по две пары носков — обычных хлопчатобумажных и шерстяных. Что еще? Костюмы типа лыжных. Шаровары с перемычкой и фуфайки, но это на самом деле не фуфайка, а рубашка: длинные рукава, манжеты, связанные из верблюжьей шерсти. На голове подшлемник, каска и капюшон. Часть касок была выкрашена в белый цвет. Были рукавицы с пальцем для стрельбы и перчатки. У командиров не было особых знаков различий, все друг друга знали в лицо, насколько я помню, все были одеты абсолютно одинаково.

Много было обмороженных, хотя давали гусиный жир. Но в тот холод он не спасал…

Сколько себя помню, дедушка все время жаловался на боли в ногах. На погоду, да и просто так. Они у него обмороженные. Такое вот наследие той первой войны.

— Земля была, как сталь, блиндажей не выкопать. Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если 2-3 ночи сидим, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя — боялись самолетов. Старались использовать пожарища, точнее, остатки пожарищ, погреба. Иногда в ветреную погоду рыли себе котлованы, — вспоминает он. — Снег в котелках растапливали, галеты были, консервы, причем мясные, сухари черные, сгущенка. Водку не помню. Просто не помню.

…Когда финны стали отступать, солдатам Красной Армии пришлось тяжко. Почему? Да потому что не могли привыкнуть — противник буквально нашпиговывал все дома, здания, блиндажи взрывчаткой. Бывает, забегут наши ребята в дом и… все. Взрыв, языки пламени, смерть…

— Лично у меня не было какой-то ненависти к финнам. Пленные? Сдавшихся как таковых, с поднятыми руками, ни одного не видел. Часть из них отошли, убитых там много было. Наших тоже немало в снегу полегло. Никакой военной пропаганды я не помню, ни листовок, ни радиопередач. Политрук вел соответствующую работу с комсомольцами. А некомсомольцев у нас не было…

И наступили последние дни этой первой войны.

— Мы подходили уже непосредственно к Выборгу, были уже почти в пределах города, видели отдельные городские постройки на берегу. И по подразделениям, по цепочкам, по личному составу была команда — в 12 часов 13 марта должен быть прекращен огонь. И утром такая канонада была — как с нашей, так и с финской стороны! Лупили, как могли. А ровно в 12 — муха пролети, слышно было бы. Ни одного выстрела. Мертвая тишина. Даже не верится, что так могло быть. А потом начали приходить в себя, кто что мог подбрасывал кверху. У меня лично было какое-то странное состояние. Вроде все оборвалось, все кончилось — а вроде так и должно быть…

ИХ ОСТАВАЛОСЬ ТОЛЬКО ТРОЕ…

После финской войны дедушка не вернулся в институт. Остался в армии, стал командиром артиллерийского орудия. Так в одной из ленинградских частей он и встретил утро 22 июня. О начале войны узнал, как и все, — из сообщения по радио. Сразу же была объявлена полная боевая готовность. Артиллеристов вывели на подступы к Ленинграду, закрепили за орудиями, и они стали ждать… Первые сутки простояли бессменно.

— На следующее утро мы попросили хотя бы умыться. Нас отпустили сходить к речушке. Вода была холодноватая… — это последнее мирное воспоминание деда. Потом они пошли к Пулково. И все время слушали сообщения по радио о наступлении и неминуемом приближении фашистов. Прошло 68 лет, но он как сейчас помнит ту местность. Широкая дорога — в одной стороне Ленинград, в другой — Пушкин. Немец продвигается по ней и практически вплотную подходит к северной столице. Вокруг — на возвышенности — поля. Весь Ленинград мобилизован — люди копают противотанковый ров метра 3 шириной. Дорогу наши начиняют взрывчаткой. По ней пока еще бегут люди, отступают с занятых немцами территорий, полный хаос. Женщины, дети, старики стремятся побыстрее попасть в спасительный город. Они уверены — Ленинград наши не отдадут. Несут на себе нехитрую поклажу, вещи, всё, что смогли в спешке унести…

— Почему-то запомнилась одна женщина, которая вела за руку девочек-близнецов. Они плакали, не успевали за мамой, она спешила, злилась, ей тяжело было нести еще и сумки. Мы ей помогли… Она успела в город…

А немцы стремительно приближались. Дедушка взял бинокль и как-то неожиданно для самого себя увидел врага. Первый раз. В лицо. Линзы приблизили картинку, и вот они, фашисты, совсем рядом. Каски, гимнастерки, свастики… На самом деле они были километра за полтора…

— Что почувствовал? Ненависть…

Он уже знал, что немцы захватили всю Украину, Донбасс, где жили отец, мать, братья и сестры. Что с ними, живы или нет, дедушка не представлял…

У наших дорогу взорвать не получилось, и немцы наступали вовсю. Рядом с шоссе располагалось село Александровка. Там жило много финнов, они вели хозяйство, стали практически своими… Уходить надо было через эту деревню, а потом по открытой насыпи…

— Мы отступали. Ползком, по земле, пока еще нашей земле…

…А финны в это время били советских солдат бутылками сзади по голове, стреляли им в спины из каких-то, спрятанных загодя, пулеметов. Убивали людей, которые были готовы их защищать наравне со своими, — убивали те, которых эта страна приютила, дала землю, кров…

Их было 15 артиллеристов в дедушкиной части. А после отступления осталось всего трое: дед-командир и двое солдатиков. Они выжили в этой первой мясорубке, и теперь главное было — добраться к Пулковским высотам, к Пулковской обсерватории, к сердцу города, к своим, которые понимали — надо или отстоять, или умереть.

— Была ночь, вместо штаба — какой-то домик. Мы были счастливы — разыскали какого-то командира, выразили готовность остаться здесь.

— Вы что, удрали? — первый вопрос… Их признали дезертирами. Дедушку заперли в какую-то комнату. Ставни закрыты, рядом очертания бильярдного стола… Он ничего не понимал, растерянный, грязный, чудом выживший, не знающий судьбу своих двоих артиллеристов, вначале попытался найти выход…Потом уснул в каком-то полузабытье. Проснулся от того, что на лицо упала полоска света. Дернул дверь — открылась. В доме никого нет. Не понял. Обошел весь дом. Вышел на улицу. Тишина. Оказывается, ночью рядом со штабом разорвался снаряд, и все люди, бездумно нацепившие на приблудившихся артиллеристов ярлыки дезертиров, попросту испугались, сбежали сами, забыв деда… Возле дома сидели только двое его однополчан, тоже еще вчера зачисленных в дезертиры. Они вопросительно смотрели на своего вмиг повзрослевшего командира…

Спустя какое-то время они нашли свою часть, где никто никого ни в чем не упрекал и не подозревал…

ПУЛКОВСКИЕ ВЫСОТЫ

— Все понимали: если мы Пулково сдадим — Ленинград пропадет. Это то место, за которое стоило умереть…- говорит он.

Советские войска остановили немцев. Но остановили там, где дальше отступать было уже некуда. Вырыли громадную траншею, закрепились за ней. С другой стороны такую же траншею вырыли гитлеровские войска. А между ними — нейтральная полоса. «За время, пока мы так стояли, она заросла травой в человеческий рост».

Стояли долго. Насмерть. И немцы решили идти в обход. Окружить Ленинград смертельным кольцом. О том, что город находится в окружении, дедушка узнал по радио.

— Мы ели один раз в день, баланду какую-то, плюс 300 граммов хлеба. Какой хлеб? Это называлась дуранда — 80% опилок.

По негласному закону, солдаты делили свои кусочки пополам. Половину съедали сами, а половину отправляли в Ленинград, оставшимся там женщинам и детям. По очереди ходили в город, у многих там остались семьи..

— У нас был такой Соломонов. Однажды он ушел с хлебом и не вернулся. Я, командир взвода, иду к командиру батальона и говорю: «Надо Соломонова найти». А тот и не знал, что мы с хлебом вытворяем. Разозлился, но бригаду на поиски отправил. Пришли к дому Соломонова… Я туда не заходил, но… Понял, что в его дом попала бомба.

Артиллеристы увидели жуткую картину. На стуле сидит Соломонов. У него на руках — мертвый 6-летний сын. Рядом на полу лежит погибшая от голода жена. Чуть подальше — убитая дочь. Ни стульев, ни оконных рам, ни пола в доме нет. Все деревянное ушло на растопку. И солдат вот так, рядом с мертвой семьей, недвижимо просидел сутки. Сын, видимо, умер у него на руках.

Соломонов тогда еще еле дышал. Его на руках отнесли в часть. Но через два дня от стресса ли, или еще от чего, он скончался…

Всех погибших в Ленинграде отвозили на место, где сейчас находится знаменитое Пискаревское кладбище. Это потом оно стало кладбищем, а тогда было просто мертвой зоной.

НЕВСКАЯ ДУБРОВКА

Дедушкину часть перебросили на Невскую Дубровку, место, где надо было удержать новый натиск немцев. Часть была измотана потерями, голодом, постоянной борьбой за жизнь. 23-летние ребята уже стали опытными бойцами, командирами.

— Нам на подкрепление с Большой земли дали 2 новых батальона. Пришли эдакие мОлодцы, краснощекие, в новых шубах, шапках, готовые рваться в бой… Смотрят на нас, а мы такие измученные, еле ходим…

Задача была — не дать немцу пройти через Дубровку, а самим в идеале прорвать окружение и соединиться в Волховским фронтом.

— Мы наступали. Я должен был контролировать одну точку. Не дать, чтоб по ней ни один фашист не прошел. Стреляю, себя не помня…Тут вижу — наши идут навстречу. Обрадовался, бегу, с трудом тяну орудие за собой. Тяжело… А рядом танки советские едут, прошу: помогите с орудием, мы там нужны. Они — не реагируют. Достаю пистолет: «Вези меня!» Тот испугался, довез…

Части соединились. За это дедушка был награжден своим первым орденом Красной Звезды. Прорыв расширили. Да только все 2 новых батальона тут и полегли… Те самые краснощекие ребята, в новых шубах и шапках, так и не повоевавшие… А эти, бывалые, изможденные, выжили…

— Прошло много лет, и в мирное время я вернулся на Невскую Дубровку. Увидел знакомые места. Там сейчас стоит камень с надписью «Мы погибли, чтобы жили вы».

Потом был проезд по Дороге жизни, когда под воду уходил каждый третий автомобиль с людьми и техникой, было успешное наступление на занятый немцами Пушкин, где фашисты превратили Екатерининский дворец в свой штаб, и, наконец, полное снятие блокады.

— Что чувствовал? Да ничего… Понял, что Ленинград мы отстояли…

ПОМНИТ ВЕНА, ПОМНЯТ АЛЬПЫ И ДУНАЙ…

После Ленинграда дедушка был зачислен в ряды Первого Украинского фронта. Они освободили Западную Украину. Страна была вне опасности. Впереди — Европа.

— Мы бились за Краков, в районе Домбровского угольного бассейна. После этого наступления нашей части было присвоено имя — Домбровская.

А ему дали орден — Отечественной войны. Здесь было попроще. Получше с едой, с боевым духом, условиями жизни. Немцы в захваченных домах себе прямо рай устраивали, а теперь и советские солдаты могли купаться в нормальных ваннах, мыться немецким душистым мылом…

— Помню, ночь, село, мы квартируем в глинобитной хате. Тут приехал генерал. Осмотрел все наше хозяйство, покушал. Я закурил… Генерал выдернул у меня сигарету и говорит: «Лучше выпей наркомовские сто грамм, чем смоли эту гадость!»

С тех пор дедушка не курит…

Окончание в следующем номере.