Впервые в своей журналистской практике я включила диктофон только в конце третьего часа разговора с собеседником. Впрочем, вряд ли даже бесстрастная пленка могла бы выдержать столь тяжелый, выстраданный годами монолог.
Что осталось “за кадром”
Обычно немногословный и привыкший держаться “в тени”, бывший “афганец” Александр Мостовщик на этот раз не скрывал своей боли и горечи. Он говорил о Боге и Аллахе. О жестокости во имя долга и жизни. О науке убивать и войне “на уничтожение”. Об отсутствии выбора (“либо ты, либо тебя”). О пытках и нечеловеческих издевательствах, “красных тюльпанах” и “журавлях”. О том, как молодые здоровые ребята на глазах седели и сходили с ума. О том, как на родине находили в цинковых гробах наркотики — вместо останков погибщих.
В нашем разговоре гибли 18-летние мальчишки, а скошенный очередью пулеметчик, уже глядя в небо, еще продолжал стрелять…
Глядя на этого открытого, неизменно добродушного и жизнерадостного человека, трудно представить, что он находился на грани жизни и смерти, подорвавшись на мине незадолго до своего… двадцатилетия. Тогда санинструктор Александр Мостовщик потерял ногу. Израненного осколками товарища он вынес к своим на коленях…
“Родители лишь догадывались”
18-летний александрийский паренек попал в Афганистан в 1986-м, после учебки в Литве. “Тогда мы уже знали, что там идет война, что в Афгане гибнут старшие ребята. Обиднее всего нам казалось то, что водку можно было купить только с двадцати одного года, а восемнадцатилетних уже посылали под пули. Мы не имели права даже выпить за погибших там друзей…”
После учебки два подготовленных там взвода остались в Союзе, два в составе войск быстрого реагирования (ВДВ и разведка) были отправлены в Афганистан — в Кабул и Баграм.
“С этой болью я живу уже семнадцать лет,- глухо говорит бывший сержант. — Труднее всего было объяснить матерям погибших ребят, почему я остался жив, а их сыновья — нет”.
“Родителям писали, что служим в Средней Азии. Хотя они через пару месяцев догадывались: если на конверте полевая почта, значит — за границей. Слишком откровенные письма уничтожались цензурой, поэтому наши близкие так до конца и не представляли, где мы находимся и что их сыновья участвуют в боевых действиях”.
На войну Александр Мостовщик попал, уже имея гражданскую профессию: по окончании александрийского сельхозтехникума он получил специальность ветфельдшера.
“Я был специалистом по лечению животных, а здесь пришлось спасать людей. Тогда я понял, что человек и животное очень похожи. Не зря ведь академик Павлов сказал, что врач лечит людей, а ветеринар — все человечество. В Афганистане даже профессиональные медики теряли сознание от вида крови и того ужаса, который им приходилось собирать после боя”.
“Тащишь раненого — приносишь мертвого”
Еще до переброски в Афган их, отдельный медицинский батальон, готовили прежде всего к необходимости оказания первой медпомощи, в том числе и в условиях боя: снять болевой шок, наложить жгут, обезболить, правильно поставить капельницу.
“Кроме того, мы должны были в три-четыре раза превосходить своих ровесников по силе, выносливости, выдержке. Бывало, берешь раненого на себя, а он еще тяжелее тебя. Но он нуждается в помощи, причем не только медицинской. Поэтому и анекдоты приходилось рассказывать, и байки всякие. Вспоминал при этом и Мересьева: “Мы с тобой, браток, еще станцуем!”
Иногда под огнем невозможно было поднять голову. Приходилось добираться к раненым ползком, проваливаясь в сыпучий песок. Санинструктор тогда был Богом, Аллахом, последней надеждой раненого. Хотя, бывало, смотришь ему в глаза и понимаешь — безнадежен, особенно если ранение в живот. Однако нужно не показать вида, поддержать, ободрить…”
“Многие становились наркоманами”
“Наркотики у нас были: они использовались для снятия болевого шока. Понятно, в разумных пределах. Ведь некоторые физически не могли выдержать боль и страшно кричали, вызывая панику среди остальных. Этого нельзя было допускать. Хранились препараты в полковых и дивизионных медпунктах. Если запасы иссякали, надежда была только на “духовские” склады. Да, многие из ребят, прошедших Афган, становились наркоманами. Когда ты идешь в бой и знаешь, что тебя ждет верная смерть, наркотик делает тебя безразличным — пускай убьют, но пару десятков “духов” замочить успею. Кого-то убивали сразу, кто-то был тяжело ранен. Мы пробирались к ним, несмотря ни на что, поскольку знали — там ждут нашей помощи. Если нужно, прямо на месте делали укол, облегчая страдания. Хотя 2-3 таких укола — и человек становился наркоманом…
Тем более, что мы брали караваны с наркотиками и боеприпасами и жгли их тоннами. Как тут не сунуть в карман пакет-другой? Ведь знали, что рано или поздно попробовать придется: если не сам, то “духи” напичкают. А так: ранили — укололся, чтобы притупить боль и стонами не выдать себя, и прячешься за камнем, ждешь, когда тебя вынесут…”
“Врач сказал мне: “Терпи!””
День 27 июня 1986-го сержант Мостовщик запомнил навсегда.
“Мы получили приказ выступить в район Саланга и прочесать местность на наличие банд. Десантировались и захватили важные объекты. Но, по-видимому, сработала вражеская разведка — найденные костры, залитые водой, были еще теплыми, а “духи” ушли. Мы поднялись на сопку, устроились на ночлег. В первую же ночь нас обстреляли — снарядами, выжигающими все вокруг фосфором в радиусе восемнадцати метров. Если фосфор попадает на тело, он прожигает его насквозь… Минут через сорок бой утих и мы спустились в кишлак. Восемь наших ребят было ранено. Утром, разбившись на боевые тройки, мы начали прочесывать район. Наша тройка обнаружила “духовский” склад с боеприпасами. Начали выкладывать их на землю, чтобы сфотографировать для рапорта об их обнаружении и уничтожении. Мы даже не догадывались, что находимся как раз на минном поле, — тогда мины уже были с пластиковыми корпусами, оставляющими нечувствительными миноискатели. Стоящий рядом парень, которому я как раз намеревался передать снаряд, наступил на мину… Взрыв. Когда я открыл глаза, в моих очках не оказалось стекол. Спустя почти двадцать лет я до сих пор не могу проходить через “рамку” — тело и сейчас под завязку напичкано осколками…
Я видел, как кричит этот парень, но крика не слышал… На “автомате”, собрав с лица пригоршню крови, я начал оказывать ему помощь: наложил жгут, обезболил и потащил к своим. Успел сделать всего два шага. Взрыв. Мне оторвало ногу. Парня я не оставил. Увидев нас, ребята бросились навстречу. Ротный крикнул: “Стоять!”, — но его никто не послушал… Потом мать этого парня говорила: “У меня был один сын, а стало двое”. Мне вкололи два кубика наркоты. Очень хотелось пить. Нога держалась только на одном сухожилии. Врач сказал: “Терпи!” — и перерезал его штык-ножом…”
“Мы оказались никому не нужны”
…А потом был путь домой. Родились две дочери. Последний раз Александр Мостовщик менял протез 14 лет назад, в Югославии. С тех пор ежегодно получает ответ из местного собеса — на протезирование, мол, нет средств.
Сегодня инвалид в 37 лет, участник боевых действий, отец двух почти взрослых детей, получает пенсию 250 гривен. Без права официально устроиться на работу (и платить налоги!), чтобы поставить на ноги дочерей.
Жажда жизни этого человека поистине непостижима. С 1996 по 1998 год он по линии инваспорта занимался метанием копья и диска, толканием ядра, дважды становился чемпионом Украины. Затем создал в Кировограде команду по сидячему волейболу, которая неоднократно приближалась к призовым местам на всеукраинских соревнованиях. До Паралимпийских игр в Атланте оставались считанные дни — не успели с оформлением загранпаспорта. От участия в сборных Киевской и Днепропетровской областей Александр Мостовщик отказался: “Я Кировоград не предам”. Упорно тренировался, искал спонсоров, закупал инвентарь и форму. “Команда была для меня всем, я в этих ребят вкладывал душу. Воспитывал в них чувство патриотизма и гордости за свою страну”, — с горечью говорит бывший тренер. Однако, как выяснилось, спортивное руководство не разделяло столь высоких соображений. Мостовщику пришлось уйти, громко хлопнув дверью: “Инваспорт сегодня никому не нужен”.
Сегодня у него, как и у сотен других бывших интернационалистов, осталась одна надежда — на боевое афганское братство. Где не предадут и не оставят своего в беде. Где, несмотря на курс валют и политическую конъюнктуру, свято хранят дух чести и верности. Где уже четверть века, плечом к плечу, гордо несут свои боевые награды. А по ночам видят одни и те же горы…
