Годы активного сердца

Незабываемый образ профессора Преображенского из “Собачьего сердца” Булгакова для многих поколений стал образцом ученого мужа дореволюционной России начала ХХ века. Мудрого, опытного, воспитанного, но очень критичного интеллигента в пятом поколении. Начало XXI века принесло с собой совершенно противоположные представления о тех, кто сегодня в массовом порядке получает ученые степени с помощью толстых кошельков и наличия выгодных связей. Но сегодня наш рассказ об одном из тех, чей путь к знаниям был тернист. Кто силой своего таланта, упорства и веры в себя добивался поставленной цели. Чьи звания подкреплены опытом и многолетней работой. Кого уважают коллеги и любят студенты. Рассказ о человеке, учившем многих из нас, – Залмене Филере.

Профессор Кировоградского государственного педагогического университета им. Винниченко, доктор технических наук, кандидат физико-математических наук, академик Украинской Академии оригинальных идей Залмен Ефимович Филер родился в голодном 1933-м в маленькой кладовке киевской республиканской еврейской библиотеки в семье сотрудницы библиотеки и работника политотдела машинно-тракторной станции.

Вспоминает Залмен Филер:

— Первые мои детские воспоминания были связаны с жизнью в Сталиндорфском национальном еврейском районе. Помню, на улице рядом с домом стоит рама от трактора с сиденьем и рулем. Мне нравится залезать туда и делать вид, что еду. Мама работает в районной библиотеке, папа — на МТС. В 37-м отца направляют в Харьков на курсы редакторов газет – он очень увлекался еврейской литературой, и работа в газете ему нравилась. Приехав однажды ночью на побывку, он узнает от матери о том, что многие знакомые арестованы как враги народа. Отец — к соседу, секретарю райкома. Тот подтверждает слова матери и советует немедленно уехать, так как и отец занесен в список подлежащих репрессиям…

С разрешения ЦК КП(б) Украины отец переезжает в Москву. Причина – необходимость помогать теще поднимать троих детей. Глава семьи нашел работу воспитателя в подмосковном поселке им.Дзержинского, в колонии для молодых преступников. Там дали комнату в доме коммунистического быта.

Вспоминает Залмен Филер:

— Мама устроилась счетоводом на каком-то предприятии НКВД, все сотрудники которого были из репрессированных. Я ходил в садик. Отца стали “таскать” в НКВД на допросы, требовали признаться, что он польский шпион. До этого он не делал секрета, что его родные живут в Польше, переписывался с ними. Маму отстранили от работы, меня – от садика. Отец поехал в Московский обком партии искать правду. Там заверили, что разберутся, и, если он невиновен, вернут на работу. Так и случилось. На вопрос, что будет следователю за незаконные обвинения, ответили, что он оказался врагом народа.

И все же подобный опыт убедил коммуниста с десятилетним стажем, что проявлять активность на партсобраниях не время. Он прекратил переписку с польской родней и ушел на работу в цех молотобойцем. Несколько лет семья живет спокойно. Началась война. Старший Филер идет добровольцем в армию, но его перебрасывают на эвакуацию завода.

Вспоминает Залмен Филер:

— Начинаются бомбежки, и заканчивается “вольная” продажа хлеба. (Обычный хлеб стоит 85 копеек, соль – 50.) Записываюсь самостоятельно в школу и успеваю купить стопку тетрадей. Отца не видим неделями. 23 октября отец прибежал и сказал, чтобы мы собирались и шли к поезду, взяв то, что сможем унести на себе и в руках. У мамы на руках оказалась сестра Лена, я, одетый в пальто, нес чайник с молоком и буханку хлеба. В Новосибирск приехали 3 декабря. Поселили нас в школе, где на каждую семью была выделена кровать. С вечера занимали очередь в гастрономе. Однажды побывал в такой очереди и я. Продали 50 г масла и коробку с сушеными яблоками. Мама плакала, что я в свои 8 лет стал добытчиком. Потом семье выделили комнату в бараке. Я добывал топливо – недогоревший уголь на железнодорожных путях, стружку и опилки, оставшиеся после изготовления ящиков для снарядов. Отца послали работать в Кузбасс, и мы остались втроем. Хотел учиться во втором классе, но не смог убедить маму. Ей было не до того, надо было нас прокормить. В школе мне было неинтересно – я уже свободно читал и грамотно писал, но зато в библиотеке быстро перечитал все, что давали “мальцам”.

Однажды мама пришла домой заплаканная. “Парень в очереди назвал меня бабушкой”. Ей тогда было 33 года. Норма хлеба уменьшилась: детская – 300 граммов, иждивенческая – 250 граммов. Чтобы как-то выжить, мама ремонтировала старые учебники и меняла их по селам на муку и картошку.

В 43-м становится чуть легче. Ефима Филера по возвращении из Кузбасса, командируют в колхоз на полевой сезон. Сына он берет с собой. Крестьянам за тяжелый труд “для фронта и для победы” по трудодням ничего не дают. Разрешают лишь иметь живность на подворье. Чтобы людям было хоть чем-то жить, он договаривается с председателем колхоза после сдачи плана по зерну выдать колхозникам аванс в виде пары мешков пшеницы. Кто-то донес. Филера отозвали. На бюро обкома он отделался выговором, покаявшись, что ему надо было получить разрешение на выплату аванса от райкома партии, а он не додумался. После освобождения Украины семья хотела вновь вернуться в Сталиндорф, но оказалось, что возвращаться некуда – немцы уничтожили всех евреев, не успевших эвакуироваться. Так Филеры оказались в Сталино. Младший Филер после окончания пятого класса поступает в ремесленное училище и идет в вечернюю школу.

Вспоминает Залмен Филер:

— Родители не одобряли моего решения, но в училище кормили и одевали. Таких, как я, было большинство, и из нас сформировали несколько групп слесарей по ремонту промоборудования. Баланда, которой нас кормили, от чувства голода не избавляла, и мы воровали огурцы и кукурузу на полях. Учиться же в вечерней школе мне было нетрудно, труднее было высидеть до конца. Уроки заканчивались около полуночи. Осенью на лавочке среди курящих товарищей получил предложение вступить в комсомол. Хожу на собрания, ношу значок открыто, хотя многие комсомольцы этого не делают, боятся, что их будут бить. Большая часть моих товарищей по ремесленному училищу к советской действительности и к комсомолу относится враждебно. Комсомольцев воспринимают как карьеристов. Однажды берут с меня слово, что я никогда не полезу в начальники. Дерусь за право быть независимым со всеми, кто занимает в иерархии согруппников позиции впереди.

Окончив семь классов вечерней школы, Филер поступает в техникум. Учится упорно и с интересом. А через год идет работать на шахту и возвращается в вечернюю школу, в 10-й класс. Потом было заочное отделение Харьковского университета (на стационар не взяли), служба на флоте, преподавание математики и физики в школе. Две попытки стать аспирантом ХГУ и Киевского института математики АН УССР оказались неудачными, и все же через два года упорного труда Филер защищает кандидатскую диссертацию все в том же КИМе.

С научными командировками Залмен Филер объехал практически весь бывший Союз. Его работы по электромагнитным вибраторам, вибротехнике, теории колебаний, по проблемам дифференциальных уравнений публикуются в научных журналах. Издаются методические пособия: “Советы для подготовки к вступительным экзаменам”, “К анализу колебательных систем совместно с двигателем”, “Методические указания по обыкновенным дифференциальным уравнениям”… В “Советском студенте”, “Вечернем Донецке”, “Литературной газете”, “Комсомольской правде” выходят статьи заведующего кафедрой высшей математики Донецкого политехнического института о преподавании математики с учетом специальности студента, об учебном процессе, о студенческих организациях, о новых школьных программах, солнечной активности и многие другие. На телевидении читаются лекции по высшей математике. Экономический эффект от практического использования результатов докторской диссертации, посвященной вибромашинам, которые применяются в углеобогащении, за 25 лет составил 44 миллиона рублей.

С 1989 года Залмен Филер преподает в Кировоградском педуниверситете, сотрудничает с Институтом усовершенствования учителей, читает лекции, публикуется в местной прессе. Наибольшей известностью пользуются статьи о солнечной активности.

— Залмен Ефимович, вы стали профессором, доктором технических и кандидатом физико-математических наук, академиком. Но ведь не секрет, что многие люди, в анкетах которых в пятой графе стояло слово “еврей”, чтобы добиться чего-нибудь в жизни, вынуждены были менять фамилии и имена на русские и украинские. Почему же вы остались Залменом Филером?

— С неприязненным отношением к представителям еврейской национальности я впервые столкнулся в начале войны. На четвертый этаж нашего дома перестала поступать вода, и я ходил за ней вниз. Там в очереди говорили об эвакуации: “Зачем я поеду? Пусть немцев боятся коммунисты и евреи”. – “Что, бояться немцев? Это же культурная нация! Да и евреи им ближе, чем русские, – близкий язык. При царе евреев считали немецкими шпионами”. Тогда я ничего особо не понял, но вот, когда я после очередного этапа учебы хотел вновь вернуться на работу в шахту, случайно услышал разговор: “Возьмем обратно этого еврейчика или нет?” Меня это покоробило.

Как-то рыжий еврейский паренек, отрицавший перед ребятами свое еврейство, наедине меня спросил: “Ди бист аид?” Я этого никогда не скрывал, хотя знал, что это пользы мне не принесет. Кстати, мое непоступление в аспирантуру напрямую оказалось связанным с моей “неправильной” национальностью. Даже в Доме ученых Сибирского академгородка в 72-м молодые “интеллигенты” мне бросали: “Какая погода в Тель-Авиве?” В общем, я был не в восторге, когда мне пришлось объяснять сыну, в детстве дравшемуся со всеми, кто допускал антисемитские выпады, что в СССР еврею труднее пробиться, чем славянину, и поэтому надо усваивать все глубже, учиться серьезнее. Как-то в конце 70-х один из студентов, тоже еврей, отозвал меня в сторону и спросил: “Вы ведь еврей?” — “Да”. — “Вы не собираетесь в Израиль?” А что я там забыл? Тут моя родина, тут прошла моя жизнь, похоронены родители… Это моя судьба. Вот сын уехал. Он бы тоже этого не сделал, но тогда, в конце 90-х, у нас началось закрытие институтов, ликвидация рабочих мест…

— Чего же добились ваши дети?

— Сын был и остался программистом. Хорошим программистом. Сейчас с супругой они работают в частной фирме в Тель-Авиве. Дочь осталась в Донецке, работает в налоговой инспекции за компьютером. Они родили нам с супругой четверых внуков, которые тоже пошли по стезе деда и родителей. Есть уже и правнук — старшая внучка Аня, учившаяся в 34 школе в Кировограде, родила его после армии; она пытается продолжать учебу в университете Хайфы.

— Кстати об учебе и науке. Когда вы увлеченно рассказываете о солнечной активности, в голове возникает образ человека, глубоко погруженного в науку и совершенно оторванного от жизни. Так ли это? Как вы оцениваете те события, которые совсем недавно происходили в университете?

— Образ ученого-затворника давно неактуален. Занимаясь наукой, я никогда не отрывался от жизни. Меня волновало то, что происходило в Союзе и в мире. Любой трезвомыслящий человек не может, не должен позволить себе отгородиться от того, что происходит вокруг.

Меня очень волнует происходящее в вузах, и в нашем в том числе. Уровень знаний по математике, получаемых детьми в школах, снизился. Некоторые даже не знают элементарного — таблицы умножения! Соответственно, меньшими стали и требования к абитуриентам. Сами же они за редким исключением давно уже привыкли пользоваться решебниками. Каждое следующее поколение учителей знает свой предмет все хуже и хуже. Но может ли позволить себе наша на сегодняшний день бедная страна готовить за свой счет плохих специалистов, которые эту же бедность и законсервируют? Появление коммерческих вузов принесло с собой новую проблему – борьбу за абитуриентов, которая разрешается за счет снижения требований. А еще и коррупция на всех уровнях.

Хаос, который наблюдается сейчас в сфере высшего образования, надоел и педагогам, и студентам. Может, и это повлияло на активное участие молодежи в оранжевой революции и недавно произошедших в стенах педуниверситета событий. Педагогам также надоела такая атмосфера. Большинство из них порядочные люди. Если перестать на них давить, дать честно работать и объективно оценивать знания своих студентов, тогда состояние дел и в образовании, и конкретно в нашем вузе, уверен, начнет постепенно улучшаться.

— Давайте вернемся к проблеме солнечной активности. Вы занимаетесь ею уже более двадцати пяти лет. Влияние Солнца на людей бесспорно, но все же, что первично в развитии цивилизаций: СА или же устремления самих людей?

— В 1979 году мне в руки попала книга Александра Леонидовича Чижевского “Земное эхо солнечных бурь”, а потом и брошюра “Физические факторы исторического процесса”. Поэтому колебания в природе, в том числе и возникновение пятен на Солнце, меня, многие годы занимающегося теорией колебаний, заинтересовали. И нужно сказать, те теоретические выкладки, идеи, которые пришли в голову ученого, сегодня получают все больше реальных подтверждений. Чижевский говорил, что ритмические колебания нашего светила, выражающиеся в появлении и исчезновении пятен и других явлений, имеют несколько этапов: период минимума, увеличения активности, максимума и деградации. Доказано, что эти периоды имеют явное воздействие на такие земные физические процессы, как магнитные бури, полярные сияния, грозы, осадки, давление воздуха, движения в атмосфере (циклоны, антициклоны, ураганы, смерчи, тропические бури) и так далее.

Люди тоже чувствовали свою зависимость от Солнца. Вспомните, практически во всех древних цивилизациях главное божество отождествлялось с Солнцем. Понимание безусловного влияния на человеческий организм небесного светила простые люди вложили в поговорку “Куда не заглядывает солнце, туда является врач”. А ученые доказали влияние времени года, т.е. большего или меньшего количества лучистой энергии Солнца, на состояние психических способностей человека. Это касается не только совпадения развития умопомешательства с резким повышением температуры весной и летом, но и расцвета творческих сил в мае и сентябре у талантливых людей. А также соответствующие спады мозговой активности в холодные периоды года. Всемирно-исторические процессы не исключение. Периоды увеличения активности Солнца и ее максимума в человеческих сообществах выливаются в революции, войны, походы, переселения, создание новых формаций в жизни отдельных государств и новых исторических эпох в жизни человечества, которые сопровождаются интеграцией масс, их активностью и правлением большинства. В периоды снижения и минимальной активности Солнца военные и политические явления уступают место созидательной деятельности, организации государственных устоев, усилению абсолютистских тенденций власти, процветанию науки и искусства. Проиллюстрировать это можно, отметив циклы солнечной активности, которые в ХХ веке приходились на 1905, 1917, 1929, 1938, 1948, 1956, 1968, 1979, 1981, 1989, 2000 годы.

Но вернемся к вашему вопросу. Получается, что человек совершенно зависит от деятельности Солнца, он не венец природы, а лишь ее раб? Позволю себе процитировать слова Чижевского (1922): “Если хотите – да, но кабала наша относительна, и мы сами можем управлять цепями, одетыми на наши запястья, и работами, предназначенными нам к исполнению. Солнце не принуждает нас делать то-то и то-то, но оно заставляет нас делать что-нибудь. Но человечество идет по линии наименьшего сопротивления и погружает себя в океан собственной крови”.

— Нет ли у вас фото в молодости?

— Конечно, есть. Особенно мне дорога эта фотография. Здесь мне нет и 19 лет, сестре — около 13, а родители еще молоды — маме 43, отцу — 47 лет. Сейчас я остался без них. Снимок сделан в трудные послевоенные годы в шахтерском поселке, но у нас есть вера в лучшее будущее.