Больше, чем поэт

Продолжение.

Начало в «УЦ» №33.

В 1928 году Демьян Бедный серьезно заболел. Сталин нежно заботился о друге. Именно нежно, Демьян называет его в письмах «ласковый человек», хотя уже тогда, в конце 20-х, в окружении вождя осталось мало людей, которые считали его «ласковым».

ЗАПИСКА СТАЛИНА «О СОСТОЯНИИ ЗДОРОВЬЯ тов. ДЕМЬЯНА БЕДНОГО» (Здесь и далее письма цитируются по книге Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели».)

СТАЛИН — В ПОЛИТБЮРО

Членам П. Б.

Демьян Бедный в опаснейшем положении: у него открыли 7% сахара, он слепнет, он потерял 1/2 пуда веса в несколько дней, его жизни угрожает прямая опасность. По мнению врачей, нужно его отправить поскорее заграницу, если думаем спасти его. Демьян говорит, что придется взять с собой жену и одного сопровождающего, знающего немецкий язык. Я думаю, что надо удовлетворить его.

9 июля 1928 г. политбюро приняло специальное постановление об отправке Бедного в собственном вагоне на лечение в Германию.

Бедный вернулся в сентябре и сразу же написал Сталину, который в это время был в Сочи:

«Дорогой мой, хороший друг.

После девятинедельного отсутствия я снова дома. Вы меня не узнаете, до чего я стал «элегантен». Здорово меня немцы отшлифовали. Был у меня вчера Молотов, и я ему красочно изобразил, какова разница между немецкими врачами и нашими партачами.

(…)

В «неметчину» я приехал немым. Меня это так озлобило, что я с азартом стал усваивать немецкий язык. Азарт в чтении был такой, что Ноордены (лечащие врачи Бедного — отец и сын. — Авт.) меня пробовали осаживать. Тем не менее, я арендовал немку и два часа в день насиловал ее своими «немецкими» разговорами. Пускался в разговоры, где только было можно и с кем угодно. Нахальство было большое. А результат еще больший. Газеты я читаю свободно, и книги — трудные — почти свободно, а обыкновенные читаю легко-легко. Предвидятся дальнейшие успехи, так как я прикупил немецких книжонок, и очень даже замечательных книжонок, которые читаю запоем. (…) Накануне отъезда из Берлина мне знакомый приказчик в книжном магазине преподнес многословную рекламу о выходящей на днях книге «Ди вирклихе ляге ин Русслянд». Автор — «Лео Троцки». Согласно извещению, «из этой книги мир впервые узнает истину относительно борьбы между «Троцки» и… одним моим приятелем, опирающимся на «коммунистише бюрократии». «Страдальчески жалобный голос» Троцкого известит мир, что «При современном режиме большевизм идет к скорому концу»! Предвидится «ди публицистише сенсацион»! А я буду иметь еще одну книжицу для упражнений в немецком языке! Она мною заказана и будет получена с первой почтой.

(…)

Баба моя влюбилась в Европу. Вот чистота! Вот порядок! Вот!.. Вот!.. Вот!..

И на это пальцем ткнет, и на это. Димочке, и Светику, и Тамарочке, и Сусанночке!.. Детей много, и каждому есть что взять, а взять не на что. Измучилась бедная женщина. Станет у иного магазинного окна и умирает, умирает. Оттащишь, а она в следующее окно уставится. Глаза мутные, изо рта слюни.

Вот до чего была смешная и жалкая!

(…)

А кончу я свое «коротенькое» письмо одним пожеланием: не болезни ради, а ради иных результатов, побывать бы Вам под шапкой-невидимкой месяц-другой заграницей. Ай-ай-ай, как бы это, представляю я, было хорошо. Ай, как хорошо. Этак с трубочкой в зубах сощурились бы Вы, да поглядели, да усмехнулись, да крякнули, да дернули бы привычно плечом, а потом бы сказали: «Во-первых… во-вторых… в-третьих…»

Коротко и ясно.

Ясная вы голова. Нежный человек. И я Вас крепко люблю.

Ваш ДЕМЬЯН».

Начало конца

Вроде бы все хорошо и все по-прежнему, в СССР печатается полное собрание сочинений Бедного в двадцати томах (!), он все еще живет в Кремле. В 1930-м Бедный пишет три больших фельетона «Слезай с печки», «Перерва» и «Без пощады» (правду сказать, довольно мерзкие, но до этого он писал вещи и похуже), за которые его неожиданно подвергают резкой критике. Тон переписки с вождем заметно меняется — даже сам факт переписки указывает на охлаждение отношений, ведь в данном случае письма идут из одной кремлевской квартиры в другую… И все-таки это пока переписка близких людей, поссорившихся, но пытающихся объясниться.

8 декабря 1930 г. Бедный пишет Сталину:

«Иосиф Виссарионович!

Я ведь тоже грамотный. Да и станешь грамотным, «как дело до петли доходит». Я хочу внести в дело ясность, чтобы не было после нареканий: зачем не сказал?

Пришел час моей катастрофы. (…)

Было — без Вас — опубликовано взволновавшее меня обращение ЦК. Я немедленно его поддержал фельетоном «Слезай с печки». Фель­етон имел изумительный резонанс: напостовцы приводили его в печати, как образец героической агитации, Молотов расхвалил его до крайности и распорядился, чтобы его немедленно включили в серию литературы «для ударников».

(…)

Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью. Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. Уши растопырил, за которыми меня ласково почешут. Меня крепко дернули за эти уши: ни к черту «Слезай с печки» не годится!

(…)

Живой голос либо должен был мою работу похвалить, либо дружески и в достаточно убедительной форме указать на мою «кривизну». Вместо этого я получил выписку из Секретариата. Эта выписка бенгальским огнем осветила мою изолированность и мою обреченность. В «Правде» и заодно в «Известиях» я предан оглашению. Я неблагополучен. Меня не будут печатать после этого не только в этих двух газетах, насторожатся везде. Уже насторожились информированные Авербахи. Охотников хвалить меня не было. Охотников поплевать в мой след будет без отказа. 20 лет я был сверчком на большевистской печке. Я с нее слезаю. Пришло, значит, время».

12 декабря 1930 г. Сталин отвечает:

«Т[овари]щу Демьяну Бедному.

Письмо Ваше от 8.XII получил. Вам нужен, по-видимому, мой ответ. Что же, извольте.

Прежде всего о некоторых Ваших мелких и мелочных фразах и намеках. Если бы они, эти некрасивые «мелочи», составляли случайный элемент, можно было бы пройти мимо них. Но их так много, и они так живо «бьют ключом», что определяют тон всего Вашего письма. А тон, как известно, делает музыку.

Вы расцениваете решение ЦК, как «петлю», как признак того, что «пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы». Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который вместо того, чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, третирует это решение, как «петлю»?

Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». [Почему], на каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой зазнайством? Побольше скромности, т. Демьян.

(…)

Вы противопоставляете далее т. Молотова мне, уверяя, что он не нашел ничего ошибочного в Вашем фельетоне «Слезай с печки» и даже «расхвалил его до крайности». Во-первых, позвольте усомниться в правдивости Вашего сообщения насчет т. Молотова. Я имею все основания верить т. Молотову больше, чем Вам. Во-вторых, не странно ли, что Вы ничего не говорите в своем письме об отношении т. Молотова к Вашему фельетону «Без пощады»? А затем, какой смысл может иметь Ваша попытка противопоставить т. Молотова мне? Только один смысл: намекнуть, что решение Секретариата ЦК есть на самом деле не решение этого последнего, а личное мнение Сталина, который, очевидно, выдает свое личное мнение за решение Секретариата ЦК. Но это уж слишком, т. Демьян. Это просто нечистоплотно.

(…)

Я вспоминаю теперь, как Вы несколько месяцев назад сказали мне по телефону: «Оказывается, между Сталиным и Молотовым имеются разногласия. Молотов подкапывается под Сталина» и т. п. Вы должны помнить, что я грубо оборвал Вас тогда и просил не заниматься сплетнями. Я воспринял тогда эту Вашу «штучку», как неприятный эпизод. Теперь я вижу, что у Вас был расчетец — поиграть на мнимых разногласиях и нажить на этом некий профит. Побольше чистоплотности, т. Демьян…

(…)

И Вы хотите, чтобы я молчал из-за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность»! Как Вы наивны и до чего Вы мало знаете большевиков».

Но уже в сентябре 1931 г. Сталин напишет Кагановичу: «Стихотворение Демьяна не читал и не собираюсь читать, так как уверен, что не стоит читать. Тоже фрукт: лезет в политику, а вихляет более всего именно в политике. Уверен, что он мог написать глупость про «Москву», — у него хватит на это наглости. Следовало бы привлечь к ответу, во-первых, редактора «Известий», во-вторых, Демьяна. Почему бы в самом деле не привлечь их к ответу?» Как ни удивительно, Демьяна к ответу не привлекли и даже продолжали печатать.

В 1932-м поэта выселяют из Кремля, по официальной формулировке — из-за постоянных семейных скандалов.

3 сентября 1932 г. он пишет Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Моя личная жизнь, загаженная эгоистичным, жадным, злым, лживым, коварным и мстительным мещанством, была гнусна. Я сделал болезненную, запоздалую попытку вырваться из грязных лап такой жизни. Это — мое личное. Пусть оно будет вынесено за стены Кремля — личное. Я умоляю ЦК, умоляю Вас: не смешивайте меня с личным, размежуйте меня с личным, отделите меня от него, сохраните меня, как испытанную и не отработанную еще рабочую силу. Мне через семь месяцев — 50 лет. Насколько меня — при надорванном здоровье — еще хватит, я бы хотел еще поработать, поработать крепко, чтобы достойно завершить свою революционную службу.

Я прошу об одном: не разрушать того изумительного аппарата, какой мною за мой почти четвертьвековый писательский век создан. Мой рабочий кабинет и моя библиотека представляют нечто в своем роде единственное. Это сложная писательская ротационка. Книги — не только моя слабость, но и сила. Это — неотделимая и существеннейшая часть моего писательского организма, мой творческий — специально налаженный — инвентарь. Без моего «аппарата» я не могу жить, не могу работать. Вам надо посмотреть на этот стройный, упорядоченный, крепкий и грандиозный аппарат, чтобы убедиться: сорвать его с места, не разломав его, не погубив его, нельзя. Это — симфония книжная, слагавшаяся в Кремле 15 лет. Это — продолжение моего мозга. Разрушение этого аппарата опустошит меня, разобьет, парализует. Я — не научный работник, могущий во время работы бегать по библиотекам за справками. Я — поэт. И мой инструмент, каким я его создал, должен быть во время работы под руками. Я и он — одно.

Самый искренний привет

ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ».

Сталин обещал, но обещания не сдержал. Бедного выселили из Кремля вместе с библиотекой — в особняк на Рождественском бульваре, где сегодня находится литературный музей. Пролетарскому поэту особняк не понравился. Как и в случае с личным вагоном, он пришел в бешенство. Писал всем: Сталину, секретарю ЦК Авелю Енукидзе, кричал и требовал.

«Дорогой Авель,- пишет он. — Петерсоном мне показана квартира на Рожд. бульваре, где должна протекать моя «личная жизнь». При капитальном ремонте получится обитель в три больших комнаты с вестибюлем. Сейчас это — крысиный сарай с фанерными перегородками, точнее — загаженная задница барского особняка. Я в нее полезу, и куда угодно полезу, поскольку это касается моей «личной жизни». Но мне почему-то эту задницу величают все время «особняком» и дают понять, что сюда переволокут не только мою «личную жизнь», но и творчески-рабочую. Что сей сон значит?»

Ефим Лакеевич Придворов

Это имя из стихотворения «Я часто думаю: за что его казнили?», якобы написанного Есениным, как и псевдоним Демьян Бедный, сразу же прилипло к поэту. Хотя в стихотворении речь идет, собственно, только об антирелигиозных стихах Бедного, точнее о «Новом завете без изъяна от евангелиста Демьяна», написанном в 1925 году. «Новый завет» был ужасен, но позже Бедный писал и другие антирелигиозные поэмы — гораздо более мерзкие. Чего стоит «Как четырнадцатая дивизия шла в рай»! Цитировать не будем — противно, да и найти это произведение труда не составит. Но «Новый завет» помнят до сих пор именно благодаря ответу и удачной игре с именем Ефима Алексеевича. Ответ, конечно, не был опубликован в советской прессе, но как-то очень быстро стал известен всей огромной стране. Там были строфы:

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!
Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов!

Позже, уже после смерти Есенина, в авторстве «Послания» сознался сотрудник «Крестьянской газеты» Николай Горбачев, но многие литературоведы ему не поверили — мол, не написал Горбачев ничего, что могло бы по художественному уровню сравниться с «Посланием», а на Есенина похоже… Вопрос это спорный, и до сегодняшнего дня «Послание» разбирают по буковкам и пишут по этому поводу серьезные научные труды.

Мне хочется думать, что автором «Послания» был все-таки Есенин. Просто потому, что, чем больше я читаю о Бедном, тем больше мне его жаль… Наш земляк Ефим Придворов, безусловно, был умен и талантлив. Судя по всему, он искренне верил в то, что время требует именно таких стихов, и предал свой талант. В воспоминаниях сына и друзей Бедного упоминается, что когда-то Ефим Алексеевич писал и обычные стихи… Елена Войтоловская, жена приятеля и биографа Бедного Льва Войтоловского, писала: «Однажды Демьян встал из-за стола и сказал: «Теперь я вам прочту то, что никому не читаю и никогда не дам читать. Пусть после моей смерти печатают». И он вынул из глубины стола толстую тетрадь. Это были чисто лирические стихи необычайной красоты и звучности, написанные с таким наплывом глубокого чувства, что муж и я сидели как зачарованные. Он долго читал, и предо мной предстал совсем другой человек, повернувшийся новой стороной своего глубокого внутреннего мира. Это было непохоже на все то, что писал Демьян Бедный. Кончив, он встал и сказал: «Теперь забудьте об этом»».

Дмитрий Придворов, сын поэта, позже напишет, что таких тетрадей было немало, но все их отец сжег: «Напрасно я просил его не сжигать тетради… Отец рычал и, багровея от гнева, уничтожал все: «Надо быть таким болваном, как ты, чтобы не понимать, что это никому не нужно!»».

Единственное лирическое стихотворение Бедного тоже приводит Дмитрий Придворов, по его словам, это был экспромт, придуманный отцом на прогулке для него, маленького мальчика:

Весенний благостный покой…
Склонились ивы над рекой,
Грядущие считая годы.
Как много жить осталось мне?
Внимаю в чуткой тишине
Кукушке, вышедшей из моды.
Раз… два… Поверить? Затужить?
Недолго мне осталось жить…
оследнюю сыграю сцену
И удалюсь в толпу теней…
А жизнь —
Чем ближе к склону дней,
Тем больше познаешь ей цену.

Творчество Бедного высоко ценили Ленин и Луначарский, Троцкий и Сталин. А вот поэты и писатели (даже Максим Горький!) старались не говорить о Бедном вообще. Исключение составляет разве что Пастернак, который в 1942 году сказал: «Наверное, я удивлю вас, если скажу, что предпочитаю Демьяна Бедного большинству советских поэтов. Он не только историческая фигура революции в ее драматические периоды, эпоху фронтов и военного коммунизма, он для меня Ганс Сакс нашего народного движения. Он без остатка растворяется в естественности своего призвания, чего нельзя сказать, например, о Маяковском, для которого это было только точкой приложения части его сил. На такие явления, как Демьян Бедный, нужно смотреть не под углом зрения эстетической техники, а под углом истории. Мне совершенно безразличны отдельные слагаемые цельной формы, если только эта последняя первична и истинна, если между автором и выражением ее не затесываются промежуточные звенья подражательства, ложной необычности, дурного вкуса, то есть вкуса посредственности, так, как я ее понимаю. Мне глубоко безразлично, чем движется страсть, являющаяся источником крупного участия в жизни, лишь бы это участие было налицо…»

Участие было налицо, растворение в естественности своего призвания тоже. И именно поэтому мне хочется думать, что это не некто Николай Горбачев, а сам Сергей Есенин обращался к Бедному на равных, как поэт к поэту — обзывал боровом и лакеем, но обращался…

Окончание в следующем номере.

Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».