Рубрика: 34

Продолжение.

Начало в «УЦ» №33.

В 1928 году Демьян Бедный серьезно заболел. Сталин нежно заботился о друге. Именно нежно, Демьян называет его в письмах «ласковый человек», хотя уже тогда, в конце 20-х, в окружении вождя осталось мало людей, которые считали его «ласковым».

ЗАПИСКА СТАЛИНА «О СОСТОЯНИИ ЗДОРОВЬЯ тов. ДЕМЬЯНА БЕДНОГО» (Здесь и далее письма цитируются по книге Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели».)

СТАЛИН — В ПОЛИТБЮРО

Членам П. Б.

Демьян Бедный в опаснейшем положении: у него открыли 7% сахара, он слепнет, он потерял 1/2 пуда веса в несколько дней, его жизни угрожает прямая опасность. По мнению врачей, нужно его отправить поскорее заграницу, если думаем спасти его. Демьян говорит, что придется взять с собой жену и одного сопровождающего, знающего немецкий язык. Я думаю, что надо удовлетворить его.

9 июля 1928 г. политбюро приняло специальное постановление об отправке Бедного в собственном вагоне на лечение в Германию.

Бедный вернулся в сентябре и сразу же написал Сталину, который в это время был в Сочи:

«Дорогой мой, хороший друг.

После девятинедельного отсутствия я снова дома. Вы меня не узнаете, до чего я стал «элегантен». Здорово меня немцы отшлифовали. Был у меня вчера Молотов, и я ему красочно изобразил, какова разница между немецкими врачами и нашими партачами.

(…)

В «неметчину» я приехал немым. Меня это так озлобило, что я с азартом стал усваивать немецкий язык. Азарт в чтении был такой, что Ноордены (лечащие врачи Бедного — отец и сын. — Авт.) меня пробовали осаживать. Тем не менее, я арендовал немку и два часа в день насиловал ее своими «немецкими» разговорами. Пускался в разговоры, где только было можно и с кем угодно. Нахальство было большое. А результат еще больший. Газеты я читаю свободно, и книги — трудные — почти свободно, а обыкновенные читаю легко-легко. Предвидятся дальнейшие успехи, так как я прикупил немецких книжонок, и очень даже замечательных книжонок, которые читаю запоем. (…) Накануне отъезда из Берлина мне знакомый приказчик в книжном магазине преподнес многословную рекламу о выходящей на днях книге «Ди вирклихе ляге ин Русслянд». Автор — «Лео Троцки». Согласно извещению, «из этой книги мир впервые узнает истину относительно борьбы между «Троцки» и… одним моим приятелем, опирающимся на «коммунистише бюрократии». «Страдальчески жалобный голос» Троцкого известит мир, что «При современном режиме большевизм идет к скорому концу»! Предвидится «ди публицистише сенсацион»! А я буду иметь еще одну книжицу для упражнений в немецком языке! Она мною заказана и будет получена с первой почтой.

(…)

Баба моя влюбилась в Европу. Вот чистота! Вот порядок! Вот!.. Вот!.. Вот!..

И на это пальцем ткнет, и на это. Димочке, и Светику, и Тамарочке, и Сусанночке!.. Детей много, и каждому есть что взять, а взять не на что. Измучилась бедная женщина. Станет у иного магазинного окна и умирает, умирает. Оттащишь, а она в следующее окно уставится. Глаза мутные, изо рта слюни.

Вот до чего была смешная и жалкая!

(…)

А кончу я свое «коротенькое» письмо одним пожеланием: не болезни ради, а ради иных результатов, побывать бы Вам под шапкой-невидимкой месяц-другой заграницей. Ай-ай-ай, как бы это, представляю я, было хорошо. Ай, как хорошо. Этак с трубочкой в зубах сощурились бы Вы, да поглядели, да усмехнулись, да крякнули, да дернули бы привычно плечом, а потом бы сказали: «Во-первых… во-вторых… в-третьих…»

Коротко и ясно.

Ясная вы голова. Нежный человек. И я Вас крепко люблю.

Ваш ДЕМЬЯН».

Начало конца

Вроде бы все хорошо и все по-прежнему, в СССР печатается полное собрание сочинений Бедного в двадцати томах (!), он все еще живет в Кремле. В 1930-м Бедный пишет три больших фельетона «Слезай с печки», «Перерва» и «Без пощады» (правду сказать, довольно мерзкие, но до этого он писал вещи и похуже), за которые его неожиданно подвергают резкой критике. Тон переписки с вождем заметно меняется — даже сам факт переписки указывает на охлаждение отношений, ведь в данном случае письма идут из одной кремлевской квартиры в другую… И все-таки это пока переписка близких людей, поссорившихся, но пытающихся объясниться.

8 декабря 1930 г. Бедный пишет Сталину:

«Иосиф Виссарионович!

Я ведь тоже грамотный. Да и станешь грамотным, «как дело до петли доходит». Я хочу внести в дело ясность, чтобы не было после нареканий: зачем не сказал?

Пришел час моей катастрофы. (…)

Было — без Вас — опубликовано взволновавшее меня обращение ЦК. Я немедленно его поддержал фельетоном «Слезай с печки». Фель­етон имел изумительный резонанс: напостовцы приводили его в печати, как образец героической агитации, Молотов расхвалил его до крайности и распорядился, чтобы его немедленно включили в серию литературы «для ударников».

(…)

Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью. Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. Уши растопырил, за которыми меня ласково почешут. Меня крепко дернули за эти уши: ни к черту «Слезай с печки» не годится!

(…)

Живой голос либо должен был мою работу похвалить, либо дружески и в достаточно убедительной форме указать на мою «кривизну». Вместо этого я получил выписку из Секретариата. Эта выписка бенгальским огнем осветила мою изолированность и мою обреченность. В «Правде» и заодно в «Известиях» я предан оглашению. Я неблагополучен. Меня не будут печатать после этого не только в этих двух газетах, насторожатся везде. Уже насторожились информированные Авербахи. Охотников хвалить меня не было. Охотников поплевать в мой след будет без отказа. 20 лет я был сверчком на большевистской печке. Я с нее слезаю. Пришло, значит, время».

12 декабря 1930 г. Сталин отвечает:

«Т[овари]щу Демьяну Бедному.

Письмо Ваше от 8.XII получил. Вам нужен, по-видимому, мой ответ. Что же, извольте.

Прежде всего о некоторых Ваших мелких и мелочных фразах и намеках. Если бы они, эти некрасивые «мелочи», составляли случайный элемент, можно было бы пройти мимо них. Но их так много, и они так живо «бьют ключом», что определяют тон всего Вашего письма. А тон, как известно, делает музыку.

Вы расцениваете решение ЦК, как «петлю», как признак того, что «пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы». Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который вместо того, чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, третирует это решение, как «петлю»?

Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». [Почему], на каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой зазнайством? Побольше скромности, т. Демьян.

(…)

Вы противопоставляете далее т. Молотова мне, уверяя, что он не нашел ничего ошибочного в Вашем фельетоне «Слезай с печки» и даже «расхвалил его до крайности». Во-первых, позвольте усомниться в правдивости Вашего сообщения насчет т. Молотова. Я имею все основания верить т. Молотову больше, чем Вам. Во-вторых, не странно ли, что Вы ничего не говорите в своем письме об отношении т. Молотова к Вашему фельетону «Без пощады»? А затем, какой смысл может иметь Ваша попытка противопоставить т. Молотова мне? Только один смысл: намекнуть, что решение Секретариата ЦК есть на самом деле не решение этого последнего, а личное мнение Сталина, который, очевидно, выдает свое личное мнение за решение Секретариата ЦК. Но это уж слишком, т. Демьян. Это просто нечистоплотно.

(…)

Я вспоминаю теперь, как Вы несколько месяцев назад сказали мне по телефону: «Оказывается, между Сталиным и Молотовым имеются разногласия. Молотов подкапывается под Сталина» и т. п. Вы должны помнить, что я грубо оборвал Вас тогда и просил не заниматься сплетнями. Я воспринял тогда эту Вашу «штучку», как неприятный эпизод. Теперь я вижу, что у Вас был расчетец — поиграть на мнимых разногласиях и нажить на этом некий профит. Побольше чистоплотности, т. Демьян…

(…)

И Вы хотите, чтобы я молчал из-за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность»! Как Вы наивны и до чего Вы мало знаете большевиков».

Но уже в сентябре 1931 г. Сталин напишет Кагановичу: «Стихотворение Демьяна не читал и не собираюсь читать, так как уверен, что не стоит читать. Тоже фрукт: лезет в политику, а вихляет более всего именно в политике. Уверен, что он мог написать глупость про «Москву», — у него хватит на это наглости. Следовало бы привлечь к ответу, во-первых, редактора «Известий», во-вторых, Демьяна. Почему бы в самом деле не привлечь их к ответу?» Как ни удивительно, Демьяна к ответу не привлекли и даже продолжали печатать.

В 1932-м поэта выселяют из Кремля, по официальной формулировке — из-за постоянных семейных скандалов.

3 сентября 1932 г. он пишет Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Моя личная жизнь, загаженная эгоистичным, жадным, злым, лживым, коварным и мстительным мещанством, была гнусна. Я сделал болезненную, запоздалую попытку вырваться из грязных лап такой жизни. Это — мое личное. Пусть оно будет вынесено за стены Кремля — личное. Я умоляю ЦК, умоляю Вас: не смешивайте меня с личным, размежуйте меня с личным, отделите меня от него, сохраните меня, как испытанную и не отработанную еще рабочую силу. Мне через семь месяцев — 50 лет. Насколько меня — при надорванном здоровье — еще хватит, я бы хотел еще поработать, поработать крепко, чтобы достойно завершить свою революционную службу.

Я прошу об одном: не разрушать того изумительного аппарата, какой мною за мой почти четвертьвековый писательский век создан. Мой рабочий кабинет и моя библиотека представляют нечто в своем роде единственное. Это сложная писательская ротационка. Книги — не только моя слабость, но и сила. Это — неотделимая и существеннейшая часть моего писательского организма, мой творческий — специально налаженный — инвентарь. Без моего «аппарата» я не могу жить, не могу работать. Вам надо посмотреть на этот стройный, упорядоченный, крепкий и грандиозный аппарат, чтобы убедиться: сорвать его с места, не разломав его, не погубив его, нельзя. Это — симфония книжная, слагавшаяся в Кремле 15 лет. Это — продолжение моего мозга. Разрушение этого аппарата опустошит меня, разобьет, парализует. Я — не научный работник, могущий во время работы бегать по библиотекам за справками. Я — поэт. И мой инструмент, каким я его создал, должен быть во время работы под руками. Я и он — одно.

Самый искренний привет

ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ».

Сталин обещал, но обещания не сдержал. Бедного выселили из Кремля вместе с библиотекой — в особняк на Рождественском бульваре, где сегодня находится литературный музей. Пролетарскому поэту особняк не понравился. Как и в случае с личным вагоном, он пришел в бешенство. Писал всем: Сталину, секретарю ЦК Авелю Енукидзе, кричал и требовал.

«Дорогой Авель,- пишет он. — Петерсоном мне показана квартира на Рожд. бульваре, где должна протекать моя «личная жизнь». При капитальном ремонте получится обитель в три больших комнаты с вестибюлем. Сейчас это — крысиный сарай с фанерными перегородками, точнее — загаженная задница барского особняка. Я в нее полезу, и куда угодно полезу, поскольку это касается моей «личной жизни». Но мне почему-то эту задницу величают все время «особняком» и дают понять, что сюда переволокут не только мою «личную жизнь», но и творчески-рабочую. Что сей сон значит?»

Ефим Лакеевич Придворов

Это имя из стихотворения «Я часто думаю: за что его казнили?», якобы написанного Есениным, как и псевдоним Демьян Бедный, сразу же прилипло к поэту. Хотя в стихотворении речь идет, собственно, только об антирелигиозных стихах Бедного, точнее о «Новом завете без изъяна от евангелиста Демьяна», написанном в 1925 году. «Новый завет» был ужасен, но позже Бедный писал и другие антирелигиозные поэмы — гораздо более мерзкие. Чего стоит «Как четырнадцатая дивизия шла в рай»! Цитировать не будем — противно, да и найти это произведение труда не составит. Но «Новый завет» помнят до сих пор именно благодаря ответу и удачной игре с именем Ефима Алексеевича. Ответ, конечно, не был опубликован в советской прессе, но как-то очень быстро стал известен всей огромной стране. Там были строфы:

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!
Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов!

Позже, уже после смерти Есенина, в авторстве «Послания» сознался сотрудник «Крестьянской газеты» Николай Горбачев, но многие литературоведы ему не поверили — мол, не написал Горбачев ничего, что могло бы по художественному уровню сравниться с «Посланием», а на Есенина похоже… Вопрос это спорный, и до сегодняшнего дня «Послание» разбирают по буковкам и пишут по этому поводу серьезные научные труды.

Мне хочется думать, что автором «Послания» был все-таки Есенин. Просто потому, что, чем больше я читаю о Бедном, тем больше мне его жаль… Наш земляк Ефим Придворов, безусловно, был умен и талантлив. Судя по всему, он искренне верил в то, что время требует именно таких стихов, и предал свой талант. В воспоминаниях сына и друзей Бедного упоминается, что когда-то Ефим Алексеевич писал и обычные стихи… Елена Войтоловская, жена приятеля и биографа Бедного Льва Войтоловского, писала: «Однажды Демьян встал из-за стола и сказал: «Теперь я вам прочту то, что никому не читаю и никогда не дам читать. Пусть после моей смерти печатают». И он вынул из глубины стола толстую тетрадь. Это были чисто лирические стихи необычайной красоты и звучности, написанные с таким наплывом глубокого чувства, что муж и я сидели как зачарованные. Он долго читал, и предо мной предстал совсем другой человек, повернувшийся новой стороной своего глубокого внутреннего мира. Это было непохоже на все то, что писал Демьян Бедный. Кончив, он встал и сказал: «Теперь забудьте об этом»».

Дмитрий Придворов, сын поэта, позже напишет, что таких тетрадей было немало, но все их отец сжег: «Напрасно я просил его не сжигать тетради… Отец рычал и, багровея от гнева, уничтожал все: «Надо быть таким болваном, как ты, чтобы не понимать, что это никому не нужно!»».

Единственное лирическое стихотворение Бедного тоже приводит Дмитрий Придворов, по его словам, это был экспромт, придуманный отцом на прогулке для него, маленького мальчика:

Весенний благостный покой…
Склонились ивы над рекой,
Грядущие считая годы.
Как много жить осталось мне?
Внимаю в чуткой тишине
Кукушке, вышедшей из моды.
Раз… два… Поверить? Затужить?
Недолго мне осталось жить…
оследнюю сыграю сцену
И удалюсь в толпу теней…
А жизнь —
Чем ближе к склону дней,
Тем больше познаешь ей цену.

Творчество Бедного высоко ценили Ленин и Луначарский, Троцкий и Сталин. А вот поэты и писатели (даже Максим Горький!) старались не говорить о Бедном вообще. Исключение составляет разве что Пастернак, который в 1942 году сказал: «Наверное, я удивлю вас, если скажу, что предпочитаю Демьяна Бедного большинству советских поэтов. Он не только историческая фигура революции в ее драматические периоды, эпоху фронтов и военного коммунизма, он для меня Ганс Сакс нашего народного движения. Он без остатка растворяется в естественности своего призвания, чего нельзя сказать, например, о Маяковском, для которого это было только точкой приложения части его сил. На такие явления, как Демьян Бедный, нужно смотреть не под углом зрения эстетической техники, а под углом истории. Мне совершенно безразличны отдельные слагаемые цельной формы, если только эта последняя первична и истинна, если между автором и выражением ее не затесываются промежуточные звенья подражательства, ложной необычности, дурного вкуса, то есть вкуса посредственности, так, как я ее понимаю. Мне глубоко безразлично, чем движется страсть, являющаяся источником крупного участия в жизни, лишь бы это участие было налицо…»

Участие было налицо, растворение в естественности своего призвания тоже. И именно поэтому мне хочется думать, что это не некто Николай Горбачев, а сам Сергей Есенин обращался к Бедному на равных, как поэт к поэту — обзывал боровом и лакеем, но обращался…

Окончание в следующем номере.

Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».

На прошлой неделе в Кировоградском областном художественном музее прошел творческий вечер актера и режиссера Георгия Николаенко, который снимал Никулина и Евстигнеева, Дурова и Смоктуновского, еще будучи студентом, стал вторым режиссером «Экипажа» и сегодня продолжает снимать, правда, уже сериалы для российских телеканалов. Даже странно, что мы не писали о Георгии Михайловиче до сих пор: он не только родился и вырос в Кировограде, но и приезжает сюда каждый год, обычно Девятого Мая, на могилы к родным – говорит, была такая договоренность с отцом…

Справка «УЦ».

Николаенко Георгий Михайлович родился 1 ноября 1946 года в Кировограде. В 1971 году окончил актерский факультет ВГИКа, в 1979 году – режиссерский. Как актер снялся более чем в тридцати фильмах и сериалах (больше всего запомнился зрителям, наверное, по роли участкового Штанько в сериале «Женская логика» и генерала Голубева в «Кодексе чести»). Режиссер Георгий Николаенко снял восемь кинофильмов и шесть сериалов: в том числе «Дальнобойщики», «Кодекс чести», «Утесов: песня длиною в жизнь», русскую адаптацию «Закон и порядок»). Сам написал музыку почти ко всем своим сериалам и в некоторых даже спел.

О Юрии Никулине

В 2007 году, к годовщине смерти Юрия Никулина, по телевидению показали неизвестный доселе фильм – короткометражку 1979 года «Тут… недалеко», в которой актер сыграл далеко не комическую роль фронтовика, который приезжает в Москву, чтобы навестить своих однополчан, но его везде ждут неудачи: тот умер, тот переехал. Главный герой каждый раз возвращается в такси, называет водителю следующий адрес и бормочет: «Тут… недалеко», постепенно теряя надежду. Режиссером фильма, который нашел Максим Никулин в архивах отца, значился Георгий Николаенко – студент высших режиссерских курсов.

– Это была моя дипломная работа, – объясняет Георгий Михайлович. – Изначально я писал сценарий на Лапикова – мы с ним вместе играли в фильме «Фронт за линией фронта», и у нас были дружеские отношения, но Лапиков чего-то… Мы пришли в гости к оператору Толе Гришко, сидели, выпивали, думали, кого можно позвать на роль, и Валентине (жене Георгия Николаенко, сыгравшей Яринку в «Свадьбе в Малиновке» – помните? – Авт.) приходит в голову идея: «Слушайте, а если Никулин?» Такого артиста достать в диплом – это нереально, понимаете? Но мы ведь уже выпили, время пол-одиннадцатого, и Толя звонит (а дело в том, что они были почти соседями – жили через два дома на Малой Бронной, а отец Толи, тоже оператор, снимал фильм «Когда деревья были большими»): «Юрий Владимирович, тут такая ситуация. Вот у нас тут диплом…» Положил трубку и говорит: «Сказал, выйдет гулять с собакой – выноси». Я бегом со сценарием на улицу, жду. Выходит Никулин с такой эрделькой маленькой: «Это вы от Толика?» – «Да». Он подзывает меня жестом: «Значит, покупает чукча “Жигули”…»

Тут надо сделать отступление. Конечно, Георгий Михайлович прежде всего режиссер – как актер он снимался в основном в эпизодах. Первую заметную роль сыграл в «Кодексе чести», уже будучи далеко не молодым человеком, и то, говорит, – коллеги уломали: «Роль как раз под тебя». Но когда он рассказывает о Никулине, о Смоктуновском, о Евстигнееве, понимаешь: актер! Он говорит голосом Никулина и с его интонациями: закроешь глаза – не отличишь.

– Юрий Владимирович говорит: «Ну что там у вас? Давайте». А я… Я же не знал, что так получится, у меня сценарий в единственном экземпляре, мнусь, объясняю. «А… Ладно, тогда сделаем так: погуляем с собакой, потом зайдем ко мне, и я прочту, – и сразу же, без паузы. – Слышишь? Встречаются два…»

В кабинете он надевает очечки такие маленькие, садится и читает – сценарий небольшой был, 14 страниц. Потом закрыл сценарий и говорит: «Мне понравилось, я хочу у вас сняться», – даже вспоминая эту историю, Георгий Николаенко утирает слезы, а тогда, говорит, плакал в голос и не мог остановиться.

– Я прихожу на студию и говорю: у меня будет сниматься Никулин. Ну надо мной, конечно, смеялись, думали: я дурачок. Никулин в дипломной! Я бы сам смеялся… А через два дня приехал Юрий Владимирович, пошел сам в костюмерную выбирать себе пальто и чемодан.

У него портфельчик такой всегда с собой был: что там – неизвестно. Мы заезжали за ним с утра, он брал портфельчик, и мы ехали. Один эпизод снимали в Зюзинском лесу: зима, безветрие, снег лежит – красиво необыкновенно. Юрий Владимирович говорит: «Можно мне пиротехника?» – «Да, пожалуйста». И через несколько минут – костер. Он открывает портфель, а у него там – нарезанная докторская колбаса! Сломал несколько веточек с дерева, нанизал. И по всему Зюзинскому лесу – запах! Эту колбасу сожрали в три секунды – съемочная группа большая. Но как это было вкусно!

А как-то мы с оператором Толей вечером засиделись – ну, молодые были. Приезжаем к нему в полдевятого утра. Открывается дверь, он в исподнем. Посмотрел на нас, повернулся, а у него огромная была квартира, длиннющий коридор, в конце кухня. Кричит: «Тамара! Накрывай на стол, хлопцы тяжелые». И пошел одеваться. Мы пока разделись, до кухни дошли, все уже на столе – запотевшее… Он пришел, сел напротив, наливает нам: «Слышь? Поехали двое на рыбалку…» Я спрашиваю: «А вы?» – «Нет-нет, мне нельзя – я на работу еду».

О съемках «Экипажа»

Георгий Николаенко учился в мастерской Александра Митты – режиссера первого советского фильма-катастрофы.

– Митта дал нам сценарий читать, написано было очень скупо: упал столб, загорелось и т. п. Я молодой был – фантазия, ограничений никаких, не думаешь, как это на самом деле бывает, думаешь о картинке. Я придумал, что фуражка взлетает от перепада давления и прилипает к потолку, что летит палатка горящая, придумал, что плотина, по которой у нас шел состав – а это модель была вот такая (Георгий Михайлович разводит руки на метр. – Авт.), – должна быть из сахара, тогда вода его смывает и закручивает состав… Описал это все, отдал Митте, и через день я уже был вторым режиссером.

Конечно, не все спецэффекты там я придумал, и Митта сам много придумал (он даже предлагал настоящий старый химзавод взорвать), и другие режиссеры. Мы заказали модель один к двадцати пяти ТУ-154 с отваливающимся хвостом, который потом можно было ставить на место и снова снимать, восемь летающих моделей вертолетов. Привезли из Новосибирска хвост настоящего ТУ-154. И наконец, когда была съемка во Внуково, я собрал все пожарные машины Москвы. А Саня Словинский вывез туда же все «скорые» – на взлетную полосу, они у нас все ездили туда-сюда, чтоб картинка была живая. И, когда Митта приехал и все это увидел, он растерялся, он столько техники себе и представить не мог. А оператор Валера Шувалов придумал, как сделать дождь, – такая штучка над камерой, которая все время лила воду на стекло.

О сериалах, мастерстве и «Рожденных бурей»

В небольшом эксклюзивном интервью после творческой встречи мы спросили Георгия Николаенко о принципиальной разнице между съемками фильмов и сериалов.

– Это совершенно другой продукт. В художественном фильме каждый метр сценария отработан до мозга костей. Смотрите: одна серия сериала стоит $150-250 тыс. долларов, ну 300-400 тысяч, если это экранизация Достоевского на «Первом канале». А фильм – минимум $30-40 млн. Чтобы снять, например, исторический фильм, нужны люди 253 профессий! Понимаете? В сериалах и постановочное вознаграждение другое, и актеры стоят других денег. Там есть много серий, но нет драматургии, нет характеров – особенно это видно в эпизодах. Вы даже не представляете себе, что такое Евстигнеев на площадке или Смоктуновский! Евстигнееву достаточно было сказать одну реплику, чтобы все смеялись или плакали…

И Евстигнеева, и Смоктуновского Георгий Михайлович снял в своем первом полнометражном фильме «Рожденные бурей» по Николаю Островскому. Примечательно, что в этом же фильме, кроме мэтров советского кино, снялся наш, кировоградский, актер Георгий Семенов.

– Люда Семенова – одноклассница моя, у нас роман был, и я ей обещал, что, когда стану режиссером, сниму ее отца в первом же фильме. Я очень любил Георгия Геннадьевича. И, когда стал снимать «Рожденных бурей», я телеграммой вызвал его в Москву, сделал пробы и утвердил на роль.

Но, говорит Георгий Николаенко, заполучить в фильм прекрасного кировоградского актера было не так сложно. Гораздо сложней молодому режиссеру было уговорить звезд.

– Мне сказали, что Евстигнеев будет в шесть часов вечера на «Мосфильме», в пятом павильоне. В полшестого я уже там, бежит Лева Дуров: «Ты че здесь?» Объясняю. «Женька? Я сейчас с ним поговорю: он согласится – я тебе говорю точно. Слышь, анекдот…» И тут идет Евстигнеев – ну минимум 500 грамм в нем уже было. Лева к нему: «Ты его знаешь?» Евстигнеев посмотрел на меня стеклянным взглядом, ни слова не сказал.  «Я его знаю, это режиссер – вот такой парень! Я у него снимался! Он хочет, чтоб ты у него снялся, если ты ему откажешь, я обижусь» – и убежал. Евстигнеев еще раз глянул на меня и, не сказав ни слова, ушел. Что делать? Иду за ним. Он зашел в гримерную, я за ним. Он сидит, гримируется (он всегда гримировался сам, даже усы сам себе выбирал и клеил), потом он в зеркало меня заметил: «Что там у вас?» Я говорю: «Евгений Александрович, эпизод, но очень большой, целая часть». «И кто он?» – «Офицер, полковник кайзеровской контрразведки». – «И что он там делает?» – «Пьет и играет сам с собой в лото». – «Я согласен». Он дал мне один день, за который я должен быть снять пять дневных планов, больше времени у него не было.

Репетиция: штоф, маленькие рюмочки, как обычно, чай налили. Он попробовал брезгливо, поставил рюмочку: «А исходящие?» (исходящие – это реквизит, который едят и пьют). Я, конечно, понял: сразу за коньяком, налили пол-литра и начали репетировать. Это было невозможно! Только я говорю: «Начали» – и вся группа начинает давиться от смеха: китель у него уже на стуле, он в белой рубашке с подтяжками, с моноклем, что-то там мурлычет, роется в мешочке этом с фишечками… Там сцена, когда привели пленного. Его играл прибалтийский актёр Ансенс. Евстигнеев на него типа внимания не обращает, смотрит в сторону, а потом между делом говорит: «Какого вы звания в этой… э-э-э… как ее… враждебной мне армии?» – и Ансенс не выдержал, расхохотался прямо в кадре! Хотя эта фраза была в сценарии, все ее читали. Но это невозможно – то, что он творил, как он это делал… Но тут проблема – заканчиваются «исходящие», а ведь эпизод длится на экране пять минут: нельзя, чтобы штоф сначала был полный, а к концу эпизода пустой. Мы опять в магазин и по чуть-чуть доливаем, чтобы поддерживать в штофике примерно одинаковый уровень. Но все равно, когда осталось снять два крупных плана, штоф был уже пустой.

Евстигнеев действительно играет в «Рожденных» эпизод, но такой, что именно он, кайзеровский полковник с лото, изображен на обложке диска фильма.

– Смоктуновскому я послал сценарий, – говорит Георгий Михайлович. – Он приехал на студию – в тенниске, в тапочках на босу ногу. Сел: «Вы знаете, я прочел… Я старый граф, да? А как там у вас насчет съемочных дней?» Они же тогда получали от съемочного дня. Я говорю: «Иннокентий Михайлович, четыре съемочных дня всего дали, это в Черновцах, но мы вот с директором подумали и 800 рублей нашли» (это много было – 200 рублей за день, когда самая большая официальная ставка была у народных – 75 рублей). «Замечательно, как это замечательно… Скажите: а я не мог бы поговорить с вашим директором?» Директор у меня был Михаил Сапожников, он, конечно, уже сидит заряженный, ждет звонка, потому что Смоктуновский к нам не каждый день ходил. Он заходит, я говорю: «Вот знакомьтесь: Михаил Яковлевич Сапожников», а Иннокентий Михайлович сразу: «Мишенька, а там никак нельзя дотянуть до кругленькой?» (в смысле, до тысячи). Мы переглядываемся, Миша говорит: «Конечно, что-то придумаем». «Вот славненько! – улыбается Иннокентий Михайлович. – Отличный фильм у нас получится».

О кировоградском детстве

– Я родился на Кирова,73, возле маслобойни и на ней, на маслобойне, вырос. Самое яркое воспоминание, конечно, «Ятрань» – я танцевал. У нас не было возможности где-то особенно гулять, ходить. Репетиции были каждый день, после школы сразу в клуб, это был наш дом, клуб спасал нас от улицы, от драк, от пьянства. Когда я уже закончил школу и пошел работать в ШВЛП авиамехаником, то там было очень трудно получить освобождение, когда мы ездили с какими-то концертами. Полувоенная дисциплина, они меня все время гнобили. Поэтому я перешел на агрегатный и работал вот на этой площадке – в центре. Когда я работал в первую или в третью смену – хорошо, а если на второй, то я в обед несся с этой площадки в клуб Калинина, переодевался, разминался, быстро отрабатывал репетицию и бежал назад. Вот так мы и танцевали, и работали – нормально было, успевали. Но любовь!.. Телефоны были только вот здесь, в центре, и мы с ребятами по вечерам ходили и часов до двенадцати каждый звонил своей…

Что еще? Сейчас вот самое лучшее время – август, с баштанов едут машины. Они на Кирова обычно останавливались, водители спали, а мы ночью с пацанами возьмем каждый себе по арбузу, разобьем о землю: он разваливается, а серединка – как сахар, остальное мы даже не ели…

«Кино сегодня не стоит на коленях»

– Оно валяется на земле. И возродить его можно одним путем – восстановив кинотеатры. Знаете, сколько было у нас в Кировоградской области кинотеатров в 80-е? 2007! (Цифра действительно потрясающая, я помню, что кинозалы были во многих селах, но чтобы 2007… – Авт.) А остался один… Понимаете, что произошло с кино? Оно утратило рынок сбыта. Это как если бы вся страна в один день бросила курить. Что было бы с табачными компаниями, с людьми, которые там работают? Вот то же самое случилось с кино. Поэтому параллельно с инвестициями в кино нужно вкладывать средства в восстановление проката – провести инвентаризацию всего, что осталось, где-то восстановить, где-то построить заново. Да, это большие деньги, но в это будут вкладывать и иностранные инвесторы, потому что такая система окупится. Смотрите, мой фильм «Досье человека в “Мерседесе”» окупился за один день проката в СССР! За один день! А он шел две недели в больших городах, да я когда в кинотеатр заходил, меня директриса брала на руки и заносила к себе в кабинет… (Кстати, за фильм «Досье человека в “Мерседесе”» о переходе бельгийского разведчика Иоханеса Ван Энгеланда на сторону СССР Георгий Николаенко получил премию КГБ. – Авт.)

Хочется написать еще об очень многом: о сериале «Утесов: песня длиною в жизнь», о почти шестидесятилетней дружбе Георгия Николаенко с кировоградским актером Юрием Жеребцовым… Только творческая встреча с режиссером продлилась больше трех часов: слушатели никак не могли отпустить Георгия Николаенко – он потрясающий рассказчик и удивительно приятный человек.

Записала Ольга Степанова, фото Елены Карпенко, «УЦ».

Сегодня мы расскажем вам о древних церковных книгах, которые хранятся в Кировоградской областной научной библиотеке им. Д.Чижевского. Наша собеседница — заведующая отделом редкой книги Наталья Николаевна Зеленская.

— В нашей библиотеке хранится некоторое количество старинных церковных книг, из них — 113 экземпляров изданий типографии Киево-Печерской лавры. Самая старая книга — Триодь цветная 1631 года. Вообще самая старая из сохранившихся книг этой типографии датируется 1616 годом, наша же — чуть «моложе». (Триодь — ново греч. triodion, от treis, три, и ode, пение. Две церковных книги: Триодь постная, содержащая в себе службы от недели Мытаря и Фарисея до Светлой недели, и Триодь цветная, службы от Светлой (Пасхальной) недели до недели всех Святых.)

Вообще наша коллекция церковно-служебных книг довольно мощная для областной библиотеки, так как у нас есть четыре издания XVI века — «Новый Завет» с «Псалтырью» первопечатника Ивана Федорова, «Евангелие» Петра Мстиславца — белорусского первопечатника, «Евангелие» Андроника Невежи. Одно из них нам несколько лет назад национальный научно-исследовательский центр полностью отреставрировал. Это жемчужины нашей коллекции. У нас в фондах большая коллекция «Евангелий» украинских типографий и русских — московской, санкт-петербургской, Клинцовской. Есть старообрядческие и послениконовские издания.

— Они отличаются между собой?

— Конечно. Дониконовские включают некоторые службы, которые позже, при Никоне, убрали. Кстати, старообрядческие издания продолжают выходить и сейчас. Большая коллекция у нас и книг XVIII века — это издания Львовского братства, Почаевские, Острожские…

— А как попали в библиотеку такие раритеты?

— Все эти книги — из коллекции Ильина. Когда мы составляли каталог книг из этого собрания, мы изучали, какими путями они могли попасть в руки этого собирателя. Из уст знавших его людей звучали самые разные сведения, а точно не узнаешь, ведь человека уже нет. Среди книг попадается большое количество изданий со штампами церквей, например, полтавской, есть владельческие надписи крестьян. Одна из книг — со штампом Гержавского монастыря, который существовал на территории Молдавии в XVII веке, затем он прекратил свое существование, а в 90-х годах прошлого века его вновь возродили. То есть пути, по которым книги «пришли» в коллекцию Ильина, совершенно различные, но эти надписи иногда даже ценнее и интереснее, чем сама книга.

Есть у нас рукописное издание «Песнопения», которое наш земляк из села Зыбково (это современный Онуфриевский район) переписал от руки. Это ноты, но оно настолько красивое и изящное! Датируется оно 1907 годом.

У нас есть такая летняя программа для детей, и в этом году мы постарались показать им различные издания — и на пергаменте, и на папирусе, и разных форматов, и богато украшенные (а у нас много таких «богатых» изданий). Кстати, Ильин был талантливейшим мастером-переплетчиком и очень красиво украшал в основном богослужебные книги — это и чеканка, и полудрагоценные камни…

— То есть он брал старинные книги, а затем сам делал для них переплет, реставрировал их?

— Сказать, что реставрировал, я не могу, так как задача реставратора — максимально точно воспроизвести первозданный вид. Ильин лишь отлично ремонтировал книги, приводил в порядок блок, делал на нем красивые тиснения, а затем «одевал» их в бархат, чеканный переплет, украшал камнями — так, как он видел. Например, известный знаток церковных книг Петр Иванович Озеров из Новомиргорода, краевед, археолог, говорит, что он знает человека, которому Ильин отдал титульный лист из небольшого издания «Новый Завет» с «Псалтырью» федоровской типографии 1580 года. Он был в таком состоянии, что Ильину не понравился, и он поставил на него титульный лист XIX столетия, а не XVI, как датирована сама книга. Понятно, что в таком виде книга много теряет, с научной точки зрения, но Ильин так для себя решил…

Самая старая книга в нашей коллекции — это «Евангелие» Петра Мстиславца 1575 года. Она была абсолютно без переплета, только блок, и вот, как я говорила, нам ее отреставрировали, сделали кожаный переплет.

— Наталья Николаевна, часто предметами гордости библиотек и коллекционеров являются книги-гиганты и книги-малютки…

— У нас есть напрестольное «Евангелие», высота блока которого составляет 1 метр, она очень массивная. Похожие «Евангелия», только чуть меньшего формата, А2 (это соответствует размеру центрального разворота нашей газетной страницы. — Авт.), богато украшенные, располагают в церквях на специальных подставках (престолах) и используют во время больших праздников, например, в Пасху или на Рождество, и читать их имеет право только священник (это можно увидеть во время прямых телетрансляций из храмов в праздничные дни. — Авт.). Наши же издания форматом в лист, два в коллекции Ильина, одно 1793-го, а второе — 1789 года. Они с массивными дубовыми обложками, богато украшенные снаружи, с большим количеством гравюр и книжных украшений, и инициалы, и заставки, и концовки очень насыщенные. Мы, к сожалению, тоже не знаем происхождения этих книг, как они к нему попали, но они в более-менее хорошем состоянии.

Еще у нас хранится издание 1793 года — «Евангелие» в латуни с эмалями, тоже богато украшенное. Как правило, эти издания требуют реставрации, потому что им уже очень много лет и они активно использовались.

Из маленьких изданий можно назвать уже упоминавшийся «Новый Завет» с «Псалтырью», есть Библии маленького формата, «Евангелия», «Псалтыри». Малоформатные издания появились в большом количестве с началом книгопечатания, хотя есть и рукописные. Миниатюрные издания, как правило, брали с собой в дорогу, их удобнее было перевозить. Например, большое «Евангелие», которое мы показывали деткам, весит 10 кг, и как контраст — миниатюрные, весом до сотни граммов.

— Кроме церковно-служебных книг, есть ли еще издания, связанные с религией?

— У нас есть «Патерик печерский» издания типографии Киево-Печерской лавры — это книга о святых, их жизнеописание, — 1661 года. Оно уже есть в оцифрованном виде на нашем сайте www.library.kr.ua. Также у нас большой объем фонда по истории религии. К сожалению, наши фонды очень пострадали во время советской власти, так как активно очищались от религиозной литературы. А вот в коллекции Ильина собрано много литературы такого плана. Еще коллекция крайне интересна также тем, что в ней много книг по истории и Украины, и Российской империи, много художественной литературы. Это немножко не по теме нашего сегодняшнего разговора, но я очень люблю «Арифметику» Леонтия Магницкого 1703 года — первый учебник арифметики славянского издания. Мы обязательно показываем его во время детских экскурсий, и это вызывает у детей очень живой интерес.

Есть у нас большое количество старых журналов — «Киевская старина», «Исторический вестник», и наши преподаватели педуниверситета их так досконально изучили, ведь это кладезь истории…

— А можно ли попасть к вам на экскурсию, чтобы посмотреть на коллекцию Ильина? Доступно ли это? Ведь интерес к ней особенно подогрел выход фильма «Синдром Дракона»…

— Экскурсии вполне доступны. Мы, к сожалению, сделали их платными, но эти средства идут на ремонт книг. Сегодня экскурсия стоит 20 гривен с человека. Мы собираем группу до 15 человек. Все лето, правда, мы бесплатно работали для детей. Заказать экскурсию желательно заранее, хотя бы за несколько дней, чтобы мы подготовили экспозицию. А интерес поднимают также всевозможные публикации в СМИ…

— Наталья Николаевна, а как обстоит сейчас ситуация с реставрацией? Есть ли издания, которые хотелось бы отреставрировать побыстрее, и есть ли какие-то спонсоры, меценаты, которые помогают в этом деле?

— К сожалению, на реставрацию или ремонт таких книг деньги нам не выделяются. Я работаю в этом отделе уже 10 лет, и ни разу нам ничего не выделяли. Это культурное наследие нашей страны, и реставрировать такие раритеты имеют право только специалисты первой и высшей категории. У нас есть реставрационные центры в Киеве, Одессе, во Львове, но мы территориально ближе к Киеву и отреставрировали там три книги — «Евагелия» XVI, XVII и XVIII столетий — только благодаря каким-то личным контактам нашего директора Елены Гаращенко. Они были в очень плохом состоянии, и реставрация длилась очень долго, несколько лет, мы волновались за эти книги, звонили, узнавали, но, слава Богу, все в порядке. Сейчас вот «Евангелие» Петра Мстиславца 1575 года в наших фондах отсутствует — в этом году отмечается 75-летие реставрационного центра, и поэтому оно до октября находится на выставке отреставрированных изданий в Киеве.

Мы говорим, что нам чудом удалось отреставрировать три книги, другие библиотеки даже этого не могут сделать, так как это очень дорого, а деньги, повторюсь, не выделяются. У нас в библиотеке, правда, работал замечательный мастер-переплетчик Владимир Ефанов, но он вот недавно ушел на заслуженный отдых. Он очень хорошо ремонтировал книги, в том числе и начала XX столетия. А такие раритеты, к сожалению, мы не можем отдать никому… Ведь, как правило, до 70 % таких фондов требуют реставрации, и это проблема всех библиотек.

— Хотелось бы, чтобы откликнулись в нашем городе меценаты, которые позволили бы вам хоть чуть-чуть сдвинуть с места эту проблему…

— Раньше такое дело считалось за честь. Когда наша библиотека только организовалась, в 1889 году, жители города считали за честь подарить городу книги, были даже именные шкафы — например, библиотека братьев Фирсовых… Сейчас же, когда к нам в гости приезжают известные люди, депутаты и мы говорим, что нужен ремонт, нужна реставрация, нужен сканер специальный, чтобы делать электронные копии книг. Ведь наша задача — как и у врачей: не навредить, поэтому мы делаем только те копии, которые не нанесут книге никакого вреда в процессе оцифровки. Есть сканер, и мы об этом уже не раз говорили, который практически исключает контакт человека с книгой, там все делается автоматически, и он V-образный, что позволяет не разворачивать книгу полностью.

— Давайте еще раз обратимся к нашим власть и деньги имущим жителям города: раз в нашей библиотеке волею судьбы имеются такие раритетные издания, которым завидуют не только областные, но и столичные библиотеки, нельзя дать им пропасть окончательно, ведь они с каждым годом отнюдь не становятся «моложе». Кто поможет купить такой сканер — сделает не просто хорошее, а богоугодное дело, книги-то ведь церковные, хоть и не в церкви хранятся…

Беседовала Ольга Березина, «УЦ».