Рубрика: 47

Наверное, нет ни одного человека, который посмел бы отрицать пользу яблок для организма. Мы покупаем душистые плоды, стараясь выбрать красивые, спелые, натуральные яблоки, желательно из отечественных садов. А где они, эти некогда знаменитые украинские сады? Не все ли они выкорчеваны с целью засеять освободившуюся землю подсолнечником или рапсом?

Эксперты утверждают, что за последние семь лет продуктивность яблоневых садов в Украине практически удвоилась. Более высокая урожайность является главной причиной ежегодного роста внутреннего производства яблок в стране. В то же время площади под яблоневыми садами постепенно сокращаются, что главным образом происходит за счет выкорчевки старых малопродуктивных садов. В целом валовой сбор яблок в Украине за семь лет вырос на 37%, тогда как площади под яблоневыми садами сократились почти на 15 %. В последнее время украинские садоводы вкладывали большие инвестиции в яблочный бизнес. В результате на сегодняшний день профессиональные хозяйства уже добиваются урожайности в 35-40 ц/га. При этом эксперты полагают, что потенциал украинских садов, как минимум, в полтора раза выше.

В Новомиргородском районе Кировоградщины есть село Прищеповка. Сельскохозяйственное предприятие, работающее здесь, носит это же название. Возглавляет хозяйство Иван Дмитриевич Гладышко. Обрабатывает землю и ухаживает за садом. Под опекой Гладышко 32 гектара яблоневого сада.

Когда-то сад был колхозным, потом принадлежал Капитановскому сахарному заводу. Иван Дмитриевич работал управляющим, потом, когда понял, что сможет руководить самостоятельной структурой, встал во главе собственного хозяйства. Кроме земли, взял в аренду сад.

«Я по жизни садовод. А по специальности агроном, – рассказывает Иван Дмитриевич. — Деревья очень люблю. Я их столько посадил за всю жизнь, наверное, около десяти гектаров: яблони, груши, сливы. Земля должна давать плоды. Поэтому я не смог оставаться равнодушным, глядя на наш сад».

Безусловно, деревья нуждаются в уходе. Принялись оздоравливать сад – чистить, выкорчевывать старые деревья, подкармливать, бороться с вредителями. Около двух гектаров площади засадили молодыми яблоньками. Для того, чтобы деревья плодоносили, нужны труд и средства, уверен Иван Дмитриевич. Если труда здесь не боятся и работают с удовольствием, то средств не всегда хватает.

Есть еще одна проблема – сбыт. В Кировоградской области некуда сбывать урожай. В Новомиргороде консервный завод есть, но яблоки не принимают. А когда-то здесь даже делали вино «Золотая осень», ну и соки, естественно. В этом году прищеповский сад дал 170 тонн яблок. Практически весь урожай был отвезен на консервные заводы Винницы, Одессы, Харькова, Николаева. Немного продали на рынке в областном центре. Есть в хозяйстве небольшое хранилище, но хранению поддаются поздние сорта, а их выращивают мало – всего пару гектаров. А средние и ранние сорта надо перерабатывать на сок, что с успехом делают в соседних областях.

Год на год не похож. В этом году урожай был хорошим и есть прибыль. Как будет в будущем – посмотрим. Саду около двадцати лет, но для яблонь это не возраст, они считаются молодыми. Сад должен жить пятьдесят лет и больше. Но из-за продолжительного «неухода» за деревьями многие из них пропали. Сегодня в саду проводится «ремонт». Впрочем, как и каждую осень.

Иван Гладышко мечтает о собственном перерабатывающем цехе. Но для этого нужны немалые средства. Государство должно заинтересоваться садами, обратить на них внимание, помочь. Получается так, что сад дает хороший урожай через год. А аренду платить надо ежегодно. В итоге сады оказываются убыточными. Несправедливо получается. Ведь те, кто обрабатывает землю, сеют то, что им выгодно, за что можно получить приличную прибыль. А вместо сада весной ничего другого не посадишь, вот и приходится уповать на природу и погоду. Можно, конечно, посадить шпалерные яблоньки, маленькие, они каждый год плодоносят, но живут всего пятнадцать лет.

В общем, свои яблоки – это прекрасно, но вот соки мы пьем «соседские». Возможно, что-то изменится, и планам Ивана Гладышко суждено будет реализоваться. Дотации, инвестиции, помощь со стороны государства и местной власти – и будем наслаждаться вкусным, полезным и ароматным прищеповским яблочным соком.

Елена Никитина, «УЦ».

Восьмого декабря исполняется 120 лет со дня рождения замечательного художника и педагога Александра Александровича Осмеркина. Писать об Осмеркине сегодня — дело неблагодарное, о его картинах и его педагогических методах написаны книги и диссертации. Для нас, кировоградцев, Осмеркин — прежде всего один из самых известных в мире уроженцев Елисаветграда, и это тем более ценно, что Александр Александрович, будучи уже знаменитым московским художником, регулярно приезжал в родной город за вдохновением.

Исторический факт: Александр Осмеркин играл очень важную роль в культурной жизни Москвы. Его имя встречается практически в каждых мемуарах, описывающих московскую «культурную тусовку» первой половины ХХ века. Он дружил с Александром Вертинским, Сергеем Есениным, Анной Ахматовой, Велимиром Хлебниковым, опекал юного Льва Гумилева и принимал у себя, один из немногих в Москве, опального поэта Осипа Мандельштама. И при этом о самом Осмеркине написано очень мало. Даже вторая жена художника Елена Гольперина в своих воспоминаниях уделяет больше внимания Анне Ахматовой, чем мужу. Кажется, для всех окружающих Осмеркин был совершенно естественной и органичной частью «тусовки», настолько естественной, что и писать о нем отдельно не стоит.

В Елисаветграде — «во всем колоритном великолепии»

Фактически единственные литературные воспоминания о художнике написал тоже наш земляк, художник Амшей Нюренберг. Эти воспоминания особенно ценны тем, что художники подружились еще в Елисаветграде (Нюренберг был на пять лет старше Осмеркина) в начале 1900-х и сохранили дружбу на всю жизнь.

«Ему 16-17 лет. Ученик реального училища. Ярко выраженный блондин, голубые, сияющие глаза и чудесный рот с зубами, которые встречаются только на открытках. Он интересовался живописью и ходил ко мне за советом, как рисовать и писать. Первые его работы — гипсовые орнаменты и этюды с окрестностей Елисаветграда.

Бывал у него дома. Плотная, истеричная, всегда плаксивая мать и державшийся с достоинством крепкий, красивый отец — землемер Осмеркин, прятавший у себя во время царских погромов студентов и евреев». (Амшей Нюренберг, «Похороны Осмеркина»).

«Еще до революции Осмеркин летом ежегодно приезжал на родину, в Елисаветград, отдохнуть и окрепнуть. Мы часто встречались. Он посещал мою мастерскую и много рисовал. Бывали дни, когда он питался одними бутербродами, целый день читал Пушкина и Толстого и курил. В такие дни он был задумчив и молчалив.

— Во мне, — говорил он, улыбаясь, — текут три крови: русская, украинская и грузинская. Больше всего ценю русскую, — и с гордостью пояснял: — Потому, что поэзия Пушкина — русская.

Вспоминается характерный для того времени юмористический случай с арестом нашего коллектива художников. Однажды, когда мы увлеченно писали натюрморты, в мастерскую внезапно вошли трое полицейских. Один из них громко скомандовал: «Встать! За нами!» Я как хозяин мастерской потребовал от них объяснений.

— В участке узнаете, — ответил тот же полицейский.

В участке нас выстроили в ряд и персонально стали допрашивать. Начали с меня. Я объяснил приставу, ведущему допрос, что мы, елисаветградские художники, пишем картины для выставок. И что наш труд достоин уважения. Пристав все записывал. Когда очередь дошла до Осмеркина и полицейский чиновник увидел человека с ниспадавшими на плечи золотыми волосами, с огромным невиданным голубым бантом и большой розой в петлице, он привстал, наклонился вперед и воскликнул:

— Это еще что такое?

Не теряя своего колоритного великолепия, Осмеркин презрительно молчал. Театрально повернувшись, он отошел в сторону. Я объяснил приставу, что это приехавший из Москвы молодой художник и что там все художники носят длинные до плеч волосы, большие банты и розы на груди.(…) Через неделю мы получили повестки с вызовом в камеру мирового судьи. Народу, интересовавшегося необыкновенным делом, собралось много.

Судьей был молодой человек, недавно окончивший университет. Он меня знал как художника и даже как-то пытался купить у меня натюрморт («Яблоки и груши»).

Осмеркин пришел во всем своем блеске и, важно сидя в последнем ряду, снисходительно поглядывал на окружавших его любопытных обывателей. С обвинительной речью выступил околоточный надзиратель. Тщательно выбритый, в парадной форме и подтянутый, он торжественно сказал:

— Полиция получила сведения, что в художественной мастерской собираются подозрительные молодые люди, читают запрещенные книги, спорят и пьют водку, а для отвода глаз наставили на столах много арбузов, дынь и помидоров и якобы рисуют их.

За отсутствием обвинительного материала дело было прекращено. Все мы весело двинулись в мастерскую отпраздновать нашу победу». (Амшей Нюренберг, «Осмеркин»)

В 1911-м году Осмеркин поступил в Киевское художественное училище, а через два года бросил учебу и переехал в Москву. Никаких литературных воспоминаний об этом периоде его жизни нам найти не удалось. Разве что в мемуарах об Александре Вертинском упоминается, что он очень подружился с молодым художником Осмеркиным и в 1913-м они вместе уехали в Москву, посчитав, что Киев для них слишком тесен и слишком провинциален.

«Можно жить три дня без хлеба и ни одного дня без искусства»

В Москве Осмеркин сразу же вступил в студию Машкова и уже через год принял участие в выставке «Бубнового валета». А спустя четыре года начал преподавать: Петр Кончаловский предложил Осмеркину стать его ассистентом в Государственных свободных художественных мастерских. Тогда же Осмеркин женился на Екатерине Барковой.

Осмеркин и Нюренберг особенно сблизились в начале 20-х. И об этом периоде Амшей Маркович пишет особенно много:

«По вечерам часто собирались у Осмеркина. В его большую и светлую комнату приходили Кончаловский, Лентулов, Малютин. Маяковский появлялся редко. С его приходом вечеринки стремительно превращались в бурные диспуты. Поэт торжественно усаживался в качалку и, ритмично покачиваясь, снисходительно спокойно начинал:

— Все натюрмортите и пейзажите… валяйте, валяйте…

Мы настораживались.

— Конечно, все это для фронта и для Донбасса. Вот обрадуете бойцов и шахтеров. Спасибо скажут. Утешили москвичи. Дай им бог здоровья…

Лицо Осмеркина делалось бурым.

— Вы хотите запретить живопись? — спрашивал он, еле сдерживая свое раздражение.

— Да, да, я ее запрещаю, товарищ Осмеркин.

— Вы бы всех загнали в РОСТА…

— И загоню!

— Тоскливо станет…

— Да, натюрмортистам и пейзажистам будет невесело.

Спор явно приближался к ссоре. Чтобы отвлечь внимание спорящих, жена Осмеркина приносила огромный, покрытый копотью чайник с бледным морковным чаем и блюдо с тощими, серыми лепешками.

Пожевав лепешку, Маяковский морщился и ядовито бросал:

— Вкусно, как ваша станковая живопись». (Амшей Нюренберг, «Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника»)

«Москва, 1921 год. Бытовая жизнь Москвы нас очень утомляла. За водой мы ходили на улицу Чехова, в один из темных подвалов. «Свет, вода и тепло» было в то время нашим жизненным лозунгом. В Москве было трудно достать мужскую одежду. В открывшихся комиссионках продавалось только то, что осталось от удравшей буржуазии: фраки, визитки, пикейные жилеты, цилиндры и котелки… Осмеркин вынужден был вырядиться в визитку и пикейный жилет.

Трудно, как и многие, жили Осмеркины. Бывали дни, когда ели одни сухие коренья без соли. Ходили с трудом. Больше лежали и играли в шашки. И все же Осмеркин ухитрялся писать много и с увлечением.

— Я не видела человека, — говорила его жена, — более «прекрасно» голодавшего, чем Шура. Он никогда не думал об этом и говорил, что «можно жить три дня без хлеба и ни одного дня без искусства».

Холод в эту пору стоял зверский. В кухне и туалете намерзали ледники, потому что вода шла и замерзала, когда хотела. Спали в шубах и валенках. В гости ходили пешком — транспорта не было. Кое-где ползли трамваи. Печку топили сырыми дровами и книгами. Осмеркин разрешал жечь книги всех авторов, кроме Пушкина. «Жечь Александра Сергеевича» он считал святотатством.

Однажды Осмеркин исчез. Его не было несколько дней. Кончаловский и Лентулов серьезно заволновались. Бросились к Малютину. Открыли дверь и видят: сидят Малютин и Осмеркин в шубах и шляпах, ставят натюрморт и сильно спорят. Осмеркин мог так увлекаться искусством, что забывал дом, обед и все на свете.

Жена Осмеркина мне рассказывала:

— Встречали мы Новый год у брата Кончаловского, известного профессора медицины. У него была богатая квартира. Мы приехали, когда вечер был уже в разгаре. Ярко горели люстры и канделябры. Дамы были в бальных туалетах… Шура явился в своей любимой визитке, в пестрой музейной парче вместо кашне и в валенках… Гости были шокированы и не знали, как к этому отнестись, но Шура так непринужденно и мило себя вел, что всем понравился». (Амшей Нюренберг, «Осмеркин»)

Писатель Юрий Нагибин вспоминал в одном из интервью:

«Помню себя маленького. Мать моя часто ездила в дом к издателю Кожебабкину. Он когда-то выпускал журнал, где печатались Валерий Брюсов и Андрей Белый. Его имя встречается в трилогии Белого «Начало века». Он не был писателем, но большой культурной силы человек. К той же компании принадлежал замечательный художник Александр Осмеркин, который в ту пору был в загоне. Сейчас за его полотна платят огромные деньги. Но и тогда знали, что художник он великий.

Так вот, стояла чудная осень, и они гуляли в Сокольниках. Осмеркин потом убрал комнату кленовыми листьями. Получилось потрясающее полотно. Когда я вошел, они сидели втроем в обрамлении осенних листьев. Кожебабкин плакал и кричал нетрезвым голосом:

«Ксения, Ксеня! За что им такая осень? Они же делали свою дрянную революцию слякотным октябрем!»

А мне надо было торопиться в пионеротряд, где меня ждали со стенной газетой. Взяв ватман под мышку, перешел Армянский переулок, заглянул в церковь и помолился. За маму, за плакавшего Кожебабкина, за Осмеркина, который никак не мог добиться устройства своей выставки. И направился в пионеротряд утверждать газету… «Воинствующий безбожник», автором которой был».

«Ребятушки, какой живописец Есенин!»

«Дружба Осмеркина с Есениным в значительной степени объяснялась тем, что они одинаково смотрели на роль и значение художника в революции. Осмеркин мне рассказывал, что как-то раз он встретил Есенина. Лицо у поэта было радостное, счастливое.

— Осмеркинчик, — воскликнул Есенин, — пойдем, я тебе прочту стихотворение «Песня о собаке». Вчера написал.

Схватив Осмеркина за рукав, он потащил его в ближайшую подворотню и начал читать.

— Ты у меня, — сказал Есенин, — первый слушатель «Песни о собаке».

— Как он читал! — воскликнул Осмеркин. — Если бы ты слышал!

Кончив читать, Есенин расплакался… Вместе с ним плакал и Осмеркин». (Амшей Нюренберг, «Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника»)

«1925 год. Зима. Жил я на Страстной площади против женского монастыря (теперь там красуется монументальное здание кинотеатра «Россия»). Рядом со мной жил и много трудился мой старый товарищ и земляк Александр Осмеркин. Он дружил с Есениным, которого обожал. С нескрываемой страстью Осмеркин часто и много рассказывал о своем друге — большом поэте. О его изнуряющей тяжелой болезни и покоряющей светозарной поэзии. В дни творческой удачи за мольбертом Осмеркин часто вдохновенно читал любимые стихи Сережи.

Самоубийство Есенина Осмеркин воспринял как большое тяжелое горе. Плакал и рукавом рабочего халата долго растирал крупные слезы.

— С его уходом я себя буду чувствовать одиноким, — говорил он.

Эту фразу он часто повторял. Она жгла его мозг и царапала его сердце

(…)

В день похорон Есенина мы оба думали только о том, где бы достать курева. В десять часов утра Осмеркин исчез. В двенадцать явился. Очень возбужденный. Розовый, вспотевший. Не глядя на меня, бросил:

— Быстро надевай полушубок, шапку и за мной! Мороз крепкий, но выдержишь.

И, упавшим голосом, произнес:

— Гроб с Сережей уже стоит у памятника Пушкину… Сейчас гроб будут обносить вокруг памятника… Три раза… Это в честь Сережи…

И, задыхаясь, добавил:

— Мы должны участвовать!

Я быстро оделся. Мы выскочили на улицу и понеслись к памятнику. По дороге к нам присоединился также спешивший длинноногий Мейерхольд. Он спешно перепрыгивал через снежные сугробы. Выглядел молодым, энергичным. Беззаботным.

Около памятника было много народу. Преобладали рабочие. Лица их казались овеянными безутешной скорбью. Их движения были скованы болью. Какие-то люди медленно несли гроб, покрытый венками с печально обвисавшими черными и красными лентами. Осмеркин подошел к несшим гроб и полушепотом сказал:

— Мы — друзья Есенина! Уступите нам на несколько минут свое место.

И двое из несших гроб уступили. Итак, мы активно участвовали в торжественных похоронах Сережи». (Амшей Нюренберг, «Смерть Есенина»)

Ученики художника вспоминали, что после смерти Есенина он часто читал во время занятий его стихи (он всегда любил читать стихи студентам, но чаще выбирал Пушкина). Однажды на занятиях во время разговоров об искусстве Осмеркин прочел есенинские стихи

«Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне».

И воскликнул: «Ребятушки! Какой живописец Есенин!»

Новая жена — новая жизнь

В 1928 году Александр Осмеркин женился на Елене Гальпериной, с которой стал встречаться за несколько лет до того.

Вот что пишет об их связи близкая подруга Елены Гальпериной Эмма Герштейн:

«Сама она (Елена Гальперина. — Авт.) в самые тяжелые периоды своей жизни с Осмеркиным встречала с его стороны прямоту и открытость чувств. Он, например, никогда не ставил женщину в унизительное положение в обществе. Всюду бывал с Леной, она приходила к нему домой, когда он был еще женат на Катерине Тимофеевне. Там собирались гости, выпивали, танцевали, спорили об искусстве — и тут же была Лена, и Осмеркин не скрывал, что она ему близка и что он ее любит, а Катю тоже любит и не может ее бросить. И все это понимали. Осмеркин приводил друзей к Елене на Покровский бульвар, где она по настоянию своей умной матери жила отдельно от родителей. У него даже появился особый термин для обозначения этой связи. Так, говоря о Тютчеве и Денисьевой, он приговаривал: «А у него была своя Покровка»». (Эмма Герштейн, «Лишняя любовь»)

Круг общения Осмеркиных в 30-е годы тоже очень изменился, теперь имя Осмеркина встречается в воспоминаниях рядом с именами Ахматовой, Мандельштама, Гумилева.

«В Старосадском переулке, в комнате отсутствующего брата Осипа Эмильевича, Мандельштамы встретили меня сурою. «Мы бедны, у нас скучно», — обиженно произнес Осип Эмильевич. А Надя стала живописно изображать, как к ним потянулись люди, принося дары — деньги или еду. Даже Клюев явился, как-то странно держа в оттопыренной руке бутербродик, насаженный на палочку: «Все, что у меня есть».

Если бы литературное имя Мандельштама не получило новый резонанс после опубликования стихотворного цикла «Армения», вряд ли этот период безденежья вызвал такое сочувствие в Москве. Даже я замечала по моим знакомым, что атмосфера вокруг Мандельштама оживилась, особенно после продолжения публикаций последних стихов в «Новом мире». Раньше А. А. Осмеркин (художник, муж моей подруги Елены), слушая о моей дружбе с Мандельштамами, скептически улыбался. «А, «до пятницы»?» — дразнил он меня прозвищем Осипа Эмильевича: так он имел обыкновение просить взаймы деньги. Осмеркин рассказывал и другие ходячие анекдоты о Мандельштаме, но теперь стал говорить о нем с уважением. Он высоко оценил новое стихотворение Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков». Между прочим, он отозвался о последней строке «И меня только равный убьет»: «Тяжело как-то».

(…)

Моя Елена описывала, как Мандельштамы приезжали к ним обедать и сколько тревоги они вносили с собой. Но хозяева быстро вовлекались в их ритм. Осип Эмильевич вел интересные застольные беседы о литературе, а Осмеркин гордился тем, что поддерживает гонимого поэта. Он сделал несколько его портретных зарисовок карандашом. Один из этих застольных набросков мне очень нравился, сходство с Мандельштамом было уловлено замечательно. (Эмма Герштейн, «Мемуары»)

А это из воспоминаний самой Елены Гальпериной-Осмеркиной:

«Осип Эмильевич посмотрел на меня небрежно, но и надменно. На язык слов это можно было перевести так: «Да, мы голодны, но не думайте, что покормить нас — это любезность. Это обязанность порядочного человека»».

Белые ночи

Портрет Анны Ахматовой — безусловно, одна из самых известных работ Александра Осмеркина, практически его визитная карточка. Портрет этот, по воспоминаниям современников, Осмеркин писал в 1939-1940 годах — только в белые ночи, когда приезжал в Ленинград на дипломную сессию в академию художеств. Сеансы начинались в одиннадцать вечера и продолжались до двух часов ночи, «чтобы успеть к мостам».

Этот период подробно описан в «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской:

«20 марта 40. Анна Андреевна сама мне открыла. Губы слегка подкрашены, поверх халата — шаль.

— У меня Осмёркин и Верочка (Вера Аникиева. — Авт.).

Анна Андреевна была молчалива и рассеянна, все больше сидела в кресле, раскинув руки. Скоро пришел И., Анна Андреевна без конца ходила в кухню, искала ложки, чашки — на кухне и у себя в шкапу. Наконец все кое-как уселись чай пить. Разговор вертелся вокруг Эрмитажа и Русского музея, развески картин, прочности красок и т. д. Анна Андреевна вытащила из-за шкапа какой-то холст, и все (кроме меня) угадывали: Судейкин это или Григорьев? Осмёркин прочел целую лекцию о манере письма того и другого.

Анна Андреевна снова уселась в кресло, раскинув руки, и совсем смолкла. Общий разговор шел без нее. И., сидевший на диване, два раза упал (диван, оказывается, тоже сломан); я каждый раз подскакивала чуть не до потолка; И. ушибался — но на Анну Андреевну эти происшествия не производили никакого впечатления. Наконец И. и Осмёркин попросили ее почитать. Она заупрямилась было: «Я уже три ночи читаю их вслух, у меня от них горло болит». Но все-таки прочитала «Клеопатру» (с переменой в строфе о детях), «Мне ни к чему одические рати» (с переменой в последней строке). Она читала усталым голосом, иногда задыхаясь. И прочитала до конца то, которое я в прошлый раз не поняла: «Сотый». Какая там усталость — уже даже не предсмертная, а посмертная. И освобождение:

Мне ничего на земле не надо…

Скоро я выйду на берег счастливый…»

В примечаниях Лидия Корнеевна объясняет, кто такой И.: «Борис Владимирович Иогансон (1893-1973) — художник-живописец (автор многочисленных картин «о советской действительности»), в те годы преподавал там же, где и Осмёркин, и они были большими друзьями. Со временем пути их, художнические и человеческие, круто разошлись: Осмёркин остался мастером, творцом, педагогом, подлинным человеком искусства, а Иогансон преуспел как администратор: с 1953-го по 58-й — он вице-президент Академии художеств СССР, с 1958-го по 62-й — президент, а с 1965 года по 67-й — первый секретарь правления Союза художников СССР. Когда в 1948 году разгром литературы, а затем музыки перекинулся на изобразительное искусство и Осмёркина начали преследовать за «формализм» и за «низкопоклонство перед буржуазным Западом», а потом уволили из академии, Иогансон, по преданию, оказался в числе его гонителей, и Осмёркин называл его «мой друг Ягонсон»».

«5 июля 40. Сегодня, вернувшись с дачи, я позвонила Анне Андреевне и услышала обычное: «Приходите сейчас, пожалуйста». У нее я застала Осмёркина. Анна Андреевна была в новом, белом, очень красивом платье. В комнате вкусно пахло красками: Осмёркин переписывал или дописывал портрет. На столе три бутылки вина и бокалы. Усадив меня, Анна Андреевна заняла свое место на подоконнике. Было уже полутемно: портрет освещали наставленные на него яркие лампы без абажуров.

Общий разговор шел о Репине, о Пенатах (где Осмёркин побывал), о Татлине. Анна Андреевна упросила Осмёркина бросить на сегодня портрет и пересела на диван. (…) Петров вскоре ушел. Осмёркин посидел немного и поднялся тоже. Меня Анна Андреевна оставила, очень настойчиво, Осмёркин обещал прийти завтра и наверняка окончить портрет.

Проводив его, Анна Андреевна сказала мне:

— Я только для него позирую, я очень его люблю, он хорошо ко мне относится, а вообще-то писать меня не стоит, эта тема в живописи и графике уже исчерпана».

На фронт Осмеркин не попал, хоть и был прапорщиком запаса, во время Великой Отечественной он работал в мастерской оборонного плаката «Окна ТАСС», писал портреты летчиков и т.п.

Философ и публицист Владимир Разумный, сын нашего земляка, режиссера Александра Разумного, в своих воспоминаниях пишет:

«Наверное, эти исторические штрихи помогут читателю понять, что, когда отец пригласил меня, только что снявшего военную форму, посетить в первый послепобедный 1945 год мастерскую выдающегося русского живописца и его земляка Александра Осмеркина в общежитии “Вхутемаса” на Мясницкой, а там уже находился Леонид Утесов, я отнюдь не был удивлен. И был вскоре весьма своеобразно наказан за неумение осмыслить, с кем мне довелось в те часы оказаться рядом. Александр Осмеркин, “прощупав” мои познания в поэзии Шиллера и Гете, вдруг вполне неожиданно высказал активное неприятие Пушкина как поэтического гения. Надо ли говорить, что его эскапада вызвала мои вполне традиционные и полагаю — наивные возражения, на что мудрый мастер отвечал с улыбкой весьма своеобразно — читал без перерыва стих за стихом поэта, а затем как-то незаметно и органично перешел на “Евгения Онегина”, сопровождая выразительное и в то же время предельно сдержанное чтение глав нарастающими критическими репликами о просчетах в пушкинском стихосложении, скрытый юмор которых мне в ту пору не дано было познать. Из полушокового состояния меня вывел Леонид Осипович Утесов, неожиданно подсевший к видавшему виды фортепиано и вдруг, улыбнувшись вполне в стилистике бессмертных “Веселых ребят”, запевший в традиционно — русском романсовом стиле, не педалируя, мягко и задушевно, пушкинские лирические произведения, написанные на Юге. Александр Осмеркин непрерывно ему подпевал, а затем вновь и вновь декламировал стихотворения любимого поэта, останавливаясь лишь тогда, когда начинал звучать неповторимый голос Утесова. Не знаю, довелось ли кому-нибудь слушать такого Утесова, но до сих пор убежден, что счастливый случай дал мне возможность приобщиться к мистерии великого и задушевного, органичного творчества».

Последние годы

В 1947 году все перевернулось. Осмеркина обвинили в формализме, уволили из Института живописи , скульптуры и архитектуры им. Репина в Ленинграде и спустя полгода — из Московского института им.Сурикова. Чтобы заслужить прощение академии художеств, Осмеркину предложили написать полотно «Передовые люди автозавода им. И.В. Сталина» для Всесоюзной художественной выставки. Осмеркин согласился. Над картиной он работал два года, но в результате худсовет ее отверг.

Вот что вспоминает об этих событиях один из учеников Осмеркина, совершенно удивительный человек Моисей Фейгин, переживший и перерисовавший эпоху, вошедший даже в «Книгу рекордов Гиннесса» как самый старый работающий художник на земле (Моисей Александрович умер в 2008 году в возрасте 104 лет, а интервью, цитату из которого мы приводим, он дал к открытию своей выставки в 2006 году):

— Многие тогда каялись, соглашаясь, что все западное никуда не годится, — надо развивать наше отечественное и так далее… А некоторые восставали против такой однобокости. Например, мой учитель Осмеркин — один из немногих, кто посмел в морду дать этим нашим хозяевам. Он сказал: “Сезанн великий художник, и ничему плохому я своих учеников не учу”. Плюнул и ушел. И началась на него травля. По всей Москве — глобальная. В каждом учреждении, которое имело отношение к искусству — красочном, рамочном, механическом, литературном, — всюду прорабатывали и костили, как только могли. И у него начались инсульты, и, в конце концов, он скончался.

— А как вы реагировали на события, связанные с Осмеркиным?

— Могу сказать в свою пользу. Только все это началось, я получаю бумажку — вызывают на Пушечную в ЦДРИ (Центральный Дом Работников Искусств. — Прим. К.Р.) прорабатывать Александра Александровича. Прокуроров миллион! Откуда они только взялись! Раньше он был окружен прекрасными дамами, учениками, а тут — никого. Один. Вы понимаете?

Я пришел, вхожу в фойе: сцена как будто поставлена режиссером — вокруг много людей, а он стоит в середине (он красивый человек был) держит журнал, оглядывается — никого рядом нет. И вдруг услыхал шаги — я иду по диагонали к нему — оглянулся, говорит: «Моня, и ты против меня?» Громко сказал, при всех. А в то время это значило приговор и для меня. Я его обнял, поцеловал два раза и вместе с ним два часа ходил. Ни один человек не подходил к нам — боялись. Я никого не виню. Потому что — так все это страшно… Если бы это был не Осмеркин, я бы сам не подошел. А у меня дома жена, дети — я рискую. Я был уже как прокаженный». ( Константин Рубахин, «Моисей Фейгин. Время на моих глазах»)

Амшей Нюренберг тоже писал об этих событиях.

«Провал работы, над которой он почти два года работал, настолько на него подействовал, что он тяжело заболел.

— Первый инсульт, — рассказывал мне Осмеркин, — я получил, когда меня крыл Саша Герасимов, во время того, как чистили Институт им. Сурикова. Он требовал, чтобы меня удалили из института как формалиста. Помню: сидел я и вдруг… потолок накренился и запрыгал. В глазах потемнело. Я встал с трудом, жена меня поддерживала, пошли домой. Несколько дней пролежал с сильнейшими головными болями. Врач сказал, что это был инсульт. Второй инсульт я получил, когда Художественный совет отверг мою производственную картину, над которой я работал два года.

После второго инсульта Осмеркину трудно было работать, но, как только здоровье улучшалось, он хватался за кисть. Чувствовалось, что живопись поддерживала в нем жизнь и что он был одержим ею…

Третий инсульт случился в Доме творчества (в Челюскинской). Это был очень сильный удар, который лишил его возможности работать на долгое время. Все мы опасались наступления тяжелой инвалидности. Но судьба, пожалев его, вернула ему часть прежних сил. Осмеркин снова взялся за кисть.

В это тяжелое творческое время он писал только радостные, насыщенные оптимизмом полотна. Ни одной хмурой, пессимистической работы.

О четвертом инсульте мне рассказывала его жена Надя (третья жена художника, по инициативе и при поддержке которой спустя сорок лет в Кировограде был открыт мемориальный музей Осмеркина. — Авт.) . Случилось это утром, когда он писал чудесный незабываемый и последний пейзаж. Он умер с кистью в руке, как и хотел». (Амшей Нюренберг, «Осмеркин» )

Похороны Осмеркина

«Летом 1953 г. хоронили художника Александра Александровича Осмеркина. В последние годы своей жизни он был в опале, отстранен от преподавания в Академии художеств, картины его не принимались и не выставлялись. Гражданская панихида была назначена в Доме художника на Беговой улице. Долго ждали привоза гроба с телом — Осмеркин скончался в Подмосковье. Потом еще дольше ждали начальства — некому было открыть траурный митинг. И все это время собравшиеся родные и друзья, почитатели и ученики Александра Александровича сидели молча, если перекидывались короткими фразами, то очень тихо, никто не уходил. Анна Андреевна несколько раз стояла в почетном карауле. Наконец, приехал кто-то из администрации МОСХа и произнес какую-то скомканную речь. Стали выносить гроб, мы пошли вслед, начали рассаживаться по машинам. Анну Андреевну разъединили со мной, ее повезли на кладбище вдова художника, Надежда Георгиевна, и архитектор Руднев в его машине. Но Анна Андреевна успела шепнуть мне на выносе: «Очень хорошие похороны. По первому классу»». (Эмма Герштейн, «Мемуары»)

«Надя, угрожая жаловаться в ЦК, добилась того, что Осмеркину разрешили полежать в Доме художников на ул. Горького, но без полагающихся почестей. Мы его там и нашли. Его выгружали из похоронного автобуса в тот момент, когда мы подходили к дверям Дома художников. Впечатление — точно товар какой-то привезли. Народу, вопреки желанию правления МОССХа, было много. Гроб поставили на голый стол. Сзади висела измятая тряпка, которая должна была быть символом того, как относятся члены президиума МОССХа к умершему символисту…

Хоронили на Ваганьковском. Напротив Сурикова. Вблизи Сережи Есенина — его приятеля по выпивкам. Руководил похоронами один из могильщиков, мужик с загорелым, умным лицом и крепкими руками.

— Могила хорошая, — сказал он степенно, — глубокая и под деревом.

Да, Шура был бы доволен. Могильщики откуда-то принесли ограду и тут же начали укреплять ее на могиле.

— Уберите ленты с венков, а то сопрут, — сказал руководитель.

Больше всех плакала Надя. Елена и девочки больше глядели. Засыпав могилу и украсив ее цветами, мы отправились в гости к Есенину. Шура теперь сможет поговорить по душам со своим милым напарником по трактирам. Поразил нас бездарный бронзовый барельеф поэта на гранитной глыбе. Присутствовавший там один скульптор (Матанин) заметил:

— Это делал могильщик.

Еще об Осмеркине. Он не был, разу­меется, святым, и хорошо делал, что не дружил со святыми. Но зато безмерно дружил со страстями, охотно уступая им. Увлекался вином. Но если на одну чашку весов положить все его недостатки, а на другую достоинства (страсть к живописи, к людям, к книгам, к наслаждениям природы), то вторая перетянет. Я в этом никогда не сомневался». (Амшей Нюренберг, «Похороны Осмеркина»)

Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».

Цього року курортний сезон в Криму було продовжено щонайменше на півтора місяця, і саме ця обставина довела, що туристична інфраструктура України і Криму залишається неповороткою, архаїчною та неприбутковою, бо люди цією обставиною майже не скористалися. В той же час туристичні фірми, які спеціалізуються на організації відпочинку десь за кордоном, постійно ведуть активну кампанію по залученню українських туристів незалежно від пори року чи погодних умов. Газети та телебачення без кінця розповідають про принади Азії чи Європи, а для широких мас населення України Крим, незважаючи на близькість та доступність, так і залишається невідомим.

Цього року ми вирішили просто поїхати в Алушту та пожити в ній на початку вересня, хоча можна було скористатися путівкою, які на підприємствах СхідГЗК надають працівникам зі значними пільгами. Однак ми на тривалий термін відпочинку не розраховували. Навіть подорож через пів-України вже створила відповідний настрій, тим більше що будь-яка подорож – це нові враження. Особливих проблем з квитками не було, що правда здивувала велика різниця у вартості квитків на автобус і потяг до Сімферополя. Автобус коштував майже вдвічі дорожче, ніж потяг, – 200 гривень проти ста в плацкартному вагоні. Купейний, звичайно, дорожче, але скільки там тієї ночі? На тому й порішили, тим більше що в Знам’янці вдалося взяти квитки і в зворотному напрямку, хоча в Кіровограді з першого разу зробити це не вдалося.

Сподіваючись на «Хюндай», ми провели кілька годин в залізничній столиці області, але подали звичайний потяг, який аж ніяк не відрізнявся від радянських аналогів. Серед пасажирів траплялися досить веселі компанії, аж до відверто п’яних. Туалет повітря не озонував, десь в іншому вагоні продавали пиво, тож система «пиво — туалет» працювала в напруженому режимі. До того ж і потяг затримався на півтори години, що відразу нагадало про заклик до радянських залізничників відправляти пасажирські потяги від станції на п’ять хвилин раніше графіку. Зрозуміло, що перед нами ніхто не вибачився за затримку, але і це не могло затьмарити настрою.

Цікаво, що знам’янський перон став центром торгівлі …ботулізмом, тобто сушеною і копченою рибою, яку у великій кількості виносять до кожного потягу. Каюся, згрішив і купив трьох сушених судачків і копченого ляща за досить доступною ціною. Пізніше, в Алушті, за таку чи навіть меншу рибу правили вже вдвічі дорожче, а так і «Купуй кіровоградське» виконали, і гроші зекономили.

Дорога – це спілкування. В купе їхали молоді хлопці. Виявилося, що поверталися з заробітків із Запоріжжя. В Києві вони кілька місяців працювали монтерами наметів в цирку, але довго не витримали. Зарплати – до 500 гривень на тиждень, штрафи, постійні переїзди, сухом’ятка, проблеми з житлом, робота без трудової книжки, неможливість допомагати сім’ям. Додому їхали без настрою і перспективи. Такий невдалий досвід, і про те, що ж буде далі, вони не думають, – спочатку відпочити та від’їстись на маминих харчах…

Олександрія порадувала новим, навіть модерним приміщенням залізничного вокзалу – заслуга колишнього міністра залізничного транспорту Кирпи.

Нічні П’ятихатки здивували горами величезних м’яких іграшок – ведмедів, панд, лисиць і якихось невідомих науці звірів, які купами лежали на пероні. Виявляється, це місцевий бізнес. Тут є велика фабрика по виготовленню іграшок, і люди чи то отримують пандами заробітну плату, чи просто працюють реалізаторами плюшевої живності. Продавці нарікали на дорожнечу в лікарнях, згадували «Гарячу лінію», тільки Дніпропетровську.

Дніпропетровськ налякав несподіваною зупинкою нашого потяга перед містом. З розмов провідників стало відомо, що під наш потяг потрапив якийсь бідолаха, але довго нас не тримали, і вже незабаром ми могли насолодитися величним Дніпром і нічним містом. Нарешті, в Запоріжжі нас покинув найнабридливіший нетверезий пасажир, який півночі щохвилини діставав оточуючих проханням попередити, коли буде його зупинка. Ми змогли трішки відпочити…

Дякуючи затримці, яку потяг так і не «нагнав», в Сімферополь ми прибули в досить зручний час – близько шостої ранку. Тут уже відчувався південь – інша погода, природа та інший ритм життя. Навчені нашим квартирним агентом в Алушті, ми разом з багатотисячним натовпом приїжджих попрямували до тролейбусних кас, але спочатку натрапили на автобусну, де квиток до Алушти коштував 16 гривень. Приватні маршрутники пропонували доїхати за 26-28 гривень, а таксисти намагалися виловити «лохів» до Ялти чи ще куди гривень за 250. Врешті-решт, розібравшись, ми перейшли дорогу і взяли квиток до Алушти на тролейбус всього за 9 гривень з людини.

Сімферополь закінчився, і почалася власне дорога на Південний берег Криму, хоча підйом в гори починається практично в Сімферополі. Саме ці гори захищають узбережжя від північних вітрів і створюють м’який, південний клімат. Гори ставали все вищими, вранішнє сонце фарбувало їх у фантастично рожевий колір, густий ліс радував око свіжою зеленню. Обабіч дороги розташовані численні села. Показники виконані українською і кримсько-татарською мовами. Кілька років тому українські назви густо замальовували і наводили російські букви. Власне, особливо розкішних жител майже немає, а пересічні будинки не відрізнялися особливим архітектурним мистецтвом. Навіть особняки в архітектурному відношенні достатньо примітивні. Городи біля сільських будинків абсолютно схожі на наші – ті ж гарбузи, бур’яни і таке інше, хоча багато сільських будинків вздовж траси облаштовані під торгові точки чи майстерні. Практично біля кожного населеного пункту торгують медом і кримською цибулею.

Нарешті ми минули перевал, і спереду внизу відкрилося сліпуче від сонця море. Пейзаж змінився, з’явилися суто південна рослинність, а більшість придатних до обробки ділянок землі зайняли виноградники. Алушта з гори дуже гарна – лісиста долина, забудована багатоповерхівками, спускається прямісінько до моря. Невдовзі і автостанція Алушти, де нас зустріла агент, з якою ми телефоном домовлялися про житло. Вона відвела нас на квартиру, в якій для нас була приготована кімната за 150 гривень на добу. Взагалі, проблем з житлом для відпочинку в Алушті немає. Ледь не біля кожних воріт приватних будинків висить оголошення про можливість вселитися. Багато збудовано і готелів, але у великих готельних комплексах людей напрочуд мало. Квартирний бізнес практично повністю перебуває в тіні, тобто ніхто нікому ніяких податків не сплачує, хоча все лежить на поверхні, а це ж мільйони і десятки мільйонів гривень. Можна було взяти і котедж, і окрему квартиру, але за більшу суму, а так у нас була кімната в квартирі з усіма зручностями, холодильником, кухнею і пральною машиною. З одного вікна відкривається чудовий вид на місто і гори, і навіть видно шматочок моря. Колись воно було видно на всю широчінь, аж поки якесь міністерство не вперло попереду свій житлово-туристичний комплекс, вікна якого в переважній більшості зараз темні через відсутність відпочиваючих. Хазяйка нам розповіла, що і до чого, і практично більше не заважала, навіть показала дорогу до моря, яке було за дві зупинки тролейбусом від нашого будинку. В Професорському куточку вона ж показала нам безплатний пляж, яким ми і користувалися весь час нашого перебування в Алушті.

Правда, пляжем вузеньку смужку берега, затиснутого з трьох боків бетонними хвилерізами та триметровою стіною набережної, назвати важко, оскільки буквально не було де прилаштуватися, але другого дня ми вже були вченими і приїхали на пляж раніше, тому спокійно вибрали місце. Втім, пізніше вже нас почали ущільнювати, і ходити до води доводилося практично переступаючи через тіла. Справжні дива еквілібристики демонстрували продавці нехитрої їжі чи риби, які з регулярністю кур’єрського потяга з’являлися на пляжі і закликали купувати самсу – пиріжки з м’ясом – та якісь глазуровані коржики. Ціна на татарські вироби стабільна – десять гривень. З незвички вже через годину ступні від гальки, яка і становить поверхню пляжу, неймовірно боліли. Зате всі незручності компенсувалися фантастично прозорим і приємним морем, яким не можна було намилуватися і насолодитися. Кілька разів бачили дельфінів, які парами вистрибували з води, рухаючись вдовж берега, метрів за двісті від нас.

Десь під обід починало смалити сонце, і, щоб не згоріти, багато людей покидало пляж. Ми, гуляючи, пішли до центру міста набережною, яка за останні роки дуже змінилася. Під горою збудували десятки котеджів чи готелів, включаючи і пару аквапарків, а з боку моря безперервною вервечкою тягнуться кафешки з відкритими верандами, де можна було відпочити і випити води чи пива, поласувати морозивом. Пальми, купальники і море. Слідів руйнівного шторму, який пару років тому буквально змив частину набережної, вже не було. Трохи далі, перед поворотом в місто, починаються нескінченні ятки з сувенірами, їжею, напоями та фруктами. Фактично ідеш, неначе по ринку. Всю пляжну протяжність алуштинського берега, окрім трьох, займають платні пляжі, куди пускають за десть – п’ятнадцять гривень. На деяких пляжах за десятку вам запропонують і дерев’яний чи пластиковий лежак. Зрозуміло, що на платних пляжах ніякої тисняви не спостерігалося, хоча людей було досить багато.

Головна набережна Алушти, яка починається десь в районі вулиці Горького, теж спочатку перетворена на ринок з сувенірними рядами, шашличними, чебуречними чи пловними, якщо так можна назвати, та винарнями. Ці делікатеси готують на місці, і запахи смаженого м’яса чути далеко навкруги. Пообідати можна і в численних їдальнях, деякі з них носять назви «українська». Обід в їдальні з трьох блюд та салату потягне гривень на сорок – п’ятдесят, і чим ближче до моря і набережної, тим ціни вищі. Якщо в центрі вода в пластиковій пляшці коштує 6 гривень, то в районі набережної – всі дев’ять. Те ж з пивом чи здобою. Булка з маком, яка в Кіровограді коштує гривню 25 копійок, там – до шести гривень. Цікаво, що в Ялті, куди ми з’їздили тролейбусом на прогулянку, ціни приємно здивували. Скажімо, ми купили кілограм пельменів всього за 19 гривень, дешевші набагато за алуштинські тут були і щербет, і молоко, і масло, і курятина, і сосиски, і здоба. Причин такої різниці ми не встановили, можливо, справа в тому, що Ялта вважається столицею курортного Криму і тут регулярно бувають наші високопосадовці, в тому числі й президенти. Для чого їм незручні запитання від відпочиваючих та місцевих пенсіонерів, достаток яких не орієнтований на курортні ціни? Отже справа у політичній чи ще якійсь волі на окремо взятій території, тоді чому не у всій державі, адже на прикладі Алушти видно, що ціни беруться зі стелі.

Очевидно, зі стелі беруться і відрахування від курортної діяльності або роботи в сфері послуг в сезон відпочинку. В місті щодня живуть, їдять, купують сувеніри і так далі десятки тисяч відпочиваючих, а в Алушті відверто погані дороги, а тротуарів практично взагалі немає. Вони або надто вузькі, або в жахливому стані. На наших очах люди кілька разів падали серед білого дня, підвертаючи ноги в нескінченних баюрах та ямах. Здивувала і практично повна відсутність освітлення в прилеглих до набережної вулицях. Звечора тут просто темно, бо орієнтуватися можна лише за допомогою вітрин та світла з інших торговельних точок.

Цікаво, що навіть росіяни і білоруси, яких в Криму багато, не кажучи вже про місцеве населення, ніколи не називають гривню «рублем». Українську мову доводилося чути досить часто, і при розмовах багато людей переходять на яку не яку, але на українську. Це не дивно, оскільки багато кримчан є вихідцями з різних областей України. Багато і реклами української, а от жодної газети українською в Криму у продажу бачити не довелось.

Алушта була заснована в шостому сторіччі нашої ери розпорядженням візантійського імператора Юстиніана, тобто має багатющу історію, від якої практично нічого не залишилося. Єдина споруда, башта ще тієї візантійської фортеці, яка стоїть практично в центрі міста, оточена впритул житловими будинками і офісами, до старовинної стіни прибудовані сараї, і розмови про створення в Алушті на базі безцінного історичного спадку туристичного комплексу, так і залишаються розмовами. Навіть покажчиків, що неподалік є старовинна вежа, немає, хоча тут вистачає і просто старовинних покручених вуличок і колоритних будинків, тому гуляти по місту просто цікаво.

Неподалік набережної розташований і краєзнавчий музей, але сказати, що він вражає експонатами, не можна. Більше того, екскурсія вартістю 20 гривень звелася до пробіжки кімнатами й пропозицією знайомитися з експозицією посередництвом вивчення пояснювальних текстів. Велика частина музею присвячена подіям революції і Другої світової, однак ні слова немає про період життя міста в білогвардійський період. В кінці набережної, на початку міського парку, стоїть помпезний меморіальний комплекс, звісно ж, видатним революціонерам з їх могилами. Не надто вдале поєднання курортного розгулу та ідеології. В Ялті теж недалеко пішли. Там, на набережній, стоїть не що інше, як пам’ятник Леніну, явно контрастуючи з бажаннями та настроями гуляючої публіки. Кажуть, що місцева влада збирається виділити йому нову житлову площу десь подалі від очей відпочиваючих. Між іншим в Ялті ми зовсім несподівано наткнулись на пам’ятник молодому Тарасу Шевченку й, звичайно, сфотографувалися.

Можна сказати, що основним вечірнім зайняттям відпочиваючих є променад по набережній та сувенірними рядами. З атракціонів – кілька вертілок-крутилок, як правило, непрацюючих, дитячі батути, караоке, якісь непереконливі мультяшні персонажі та пірати для фото, але найпопулярнішим атракціоном була мавпа, яка з господарем сиділа на парапеті й кумедно позувала з бажаючими сфотографуватися. Біля цієї парочки завжди стояла велика юрба.

Поїсти чи перекусити ввечері можна в численних кафе, але нам припала до душі чебуречна на початку набережної. Ціни вповні демократичні – 8 гривень коштував смачний і нормально наповнений чебурек, який готують на ваших очах, до того ж поряд продають справжнє кримське вино. Після нього довго зберігається терпкий і глибокий смак, який викликає лише одне запитання: а що ж за напій з назвою вино п’ють люди в материковій Україні, в тому ж Кіровограді?

Десь о 21 годині закінчується рух тролейбусів, і можна йти додому. Алушта – дуже зелене місто, біля кожного будинку росте справжній міні-парк, тому просто приємно посидіти на лавці біля під’їзду. До того ж в Алушті ввечері і вночі дуже тихо – ніхто не горланить о третій ночі п’яним голосом, тим більше не лається «для приколу». Молоді, яка жлуктить пиво під будинками, теж вночі не видно, можливо, вона вся на набережній, але і там в людний час доби теж досить спокійно, якщо не зважати на музику з ресторанів. Дивно, але жодного міліціонера я в Алушті так і не побачив – ні вдень, ні ввечері. В усякому разі в формі.

Місцеві кажуть, нарікаючи на дорожнечу: «Якби не туристи – жити тут можна», але ж значна частина мешканців живе теж за рахунок туристів. Як не шкода було від’їжджати з чарівної Алушти, але довелося. Зате вражень вистачить не на один місяць. Аж до наступної відпустки.

Сергій Полулях — спеціально для «УЦ».

— Учитель, как мне научиться думать?
— Ответь 30 раз, не повторяясь, на вопрос «Как залезть на вишню за яблоком?»

Философская притча.

Слово «философия» греческого происхождения и состоит из двух частей. «Филия» переводится как «любовь», «софия» — как «мудрость». Таким образом, философия буквально означает любовь к мудрости или любомудрие. Впервые слова «философия» и «философ» стал употреблять знаменитый грек Пифагор, живший в VI в. до н.э. До него греческие ученые называли себя «сoфос», что означает «мудрец», то есть считали себя мудрецами. Пифагор стал автором крылатой фразы: «Я не мудрец, но только философ».

В 2002 году Всемирная организация ЮНЕСКО объявила о проведении ежегодно в третий четверг ноября Дня философии. Этот день отмечают более чем в 70 странах-членах ЮНЕСКО во всем мире. В Украине этот день празднуют с 2006 года. В этом году он пришёлся на 15 ноября. Вот об этом и пофилософствуем.

В шутку говорят, что «знание – это то, что остается у человека, когда он все забывает». В этой шутке, как, впрочем, и во всякой другой, есть доля правды. Иногда тот или иной образ, та или иная стихотворная строчка или даже математическая формула так западают в память, что, говоря словами поэта, «ее оттуда не вышибешь колом». Из всех неточных наук философия — самая неточная, ведь она изучает наиболее общие существенные характеристики и фундаментальные принципы реальности (бытия) и познания, бытия человека, отношения человека и мира. У вас есть ответ на вопрос «Кто Я?». Если есть – вы философ. Если нет – вы великий философ. Традиционно философия определяется как исследование первопричин и начал всего сущего — универсальных принципов, в рамках которых существует и изменяется как бытие, так и мышление, как постигаемый Космос, так и постигающий его дух. Её задачей является обозрение мира в целом, поиск ответов на наиболее общие вопросы.

Мы не раз слышали о таких древних философах, как Аристотель, Сократ, Диоген. Некоторые помнят имена Бруно, Петрарки, Макиавелли. Изредка вспоминается что-то о Томасе Гоббсе, Рене Декарте, Джоне Локке. А попробуйте назвать философов современности? Кроме специалистов в этой области, чья работа связана с наукой, современные философские школы находятся вне нашего внимания. Феноменология, экзистенциализм, герменевтика, структурализм, постструктурализм и постмодернизм, идеализм и материализм, антропологизм и натурализм, рационализм и иррационализм, сциентизм и антисциентизм – слова, которые что-то значат для очень немногих.

Философия чем-то схожа с психологией. Ведь психолог — это мудрый практик, который, не взлетая высоко, «разжёвывает» философию применительно к житейской конкретике. А философ — это почти мудрец, любитель мудрости, который, не впадая в конкретику по поводу самых разных житейских проблем, ставит вечные проблемы. «Мне нравится философия, потому что я люблю размышлять» — часто встречающаяся сентенция. А ведь действительно, какая наука может дать такой широкий простор для мысли? Философия может предложить то, чего не могут дать различные науки. К тому же именно философия является родоначальницей почти всех остальных наук. Эта наука не ограничивает человека формулами, правилами и законами, даёт ему свободу выбора понятий и определений. Философия приветствует самые радикальные повороты мысли, не отрицает вечное экспериментирование в мышлении, но так, наверное, и должно быть, чтобы человек имел возможность научиться мыслить необычными способами, творчески, а не стандартно. А вот как она порой это делает, — совершенно другой вопрос.

Довелось нынче познакомиться с одной занимательной книгой, называется она «Философия постмодернизма. Энциклопедия». Очень, скажу я вам, увлекательное чтение. Мне страшно захотелось поделиться с читателями, доставить им наслаждение, приведя выдержки из этой замечательной книги. Ну, прежде всего надо понять, что такое этот самый «постмодернизм». С чем его, так сказать, едят. Оказывается, это «Понятие, используемое современной философской рефлексией для обозначения характерного для культуры сегодняшнего дня типа философствования, содержательно-аксиологически дистанцирующегося не только от классической, но и от неклассической традиций и конституирующего себя как пост-современная, т.е. постнеклассическая философия».

Усвоили? Прочитав это любопытное объяснение, я с интересом стал листать тысячестраничный том и случайно открыл его на слове «соблазн». Знаете ли вы, что такое соблазн? Бьюсь об заклад, что не знаете. Поэтому я с помощью указанной энциклопедии объясню вам это просто и доходчиво. «СОБЛАЗН — понятие постмодернистской философии, фиксирующее установку на снятие традиционной для классической европейской рациональности линейной семантико-аксиологической оппозиции мужского и женского (в контексте общекультурной установки постмодернизма на отказ от бинаризма). Постмодернизм осмысливает себя как фундированный отказом от классического типа организации культурного пространства, в основу которой “положен единый мужской субъект представления” (К.Оуэн)». Ну вот теперь, наконец, с соблазном всё стало абсолютно ясно. Можно соблазняться дальше.

А сейчас устроим такую игру: прочитав цитату из этой занимательной энциклопедии, попробуйте отгадать, что она обозначает. Итак: что это такое? «Термин традиционного эстетического и социо-гуманитарного знания, обретающий имманентный категориальный статус в понятийном комплексе философии постмодернизма. В контексте установки постмодерна на преодоление традиционалистских оснований европейского “метафизического” мышления (противоположность субъекта и объекта, пафосный гносеологизм, гипотеза о качественной неоднородности и эшелонированности данных человеческого опыта) он выступает как пакетное понятие, центрирующее на себе ряд значимых ценностей постнеклассического философствования». Угадали? Неужели нет? А между тем всё очень просто. Оказывается, это не что иное, как ТЕЛО. Да-да, обычное человеческое тело. С научной точки зрения.

Можно воскликнуть вслед за классиком: о великий, могучий и многотерпеливый русский язык! Как его только не выкручивали, как не ломали, какие только эксперименты над ним не ставили! И вот наконец-то нашлись философы-постмодернисты, которые привели русский язык в полный порядок, сообщив ему строгую научность и чистоту.

Однако не всё так плохо (или весело: кому как). Есть ещё и серьёзная наука философия, которая изучает стремление человека увидеть жизнь за пределами поверхностного. Это и есть стремление шагнуть за пределы видимостей и мнений и установить настоящее знание о человеке, мире вокруг него и источнике обоих.

В Кировоградском государственном педагогическом университете имени Владимира Винниченко, на кафедре философии и политологии, состоялся круглый стол на тему «Проблема потери академических основ в современном вузе». Целью проведения круглого стола стало обсуждение актуальных вопросов, возникающих сегодня в сфере образования, установление места и роли современных высших учебных заведений в глобальном информационном пространстве.

Справедливо замечено, что в современной философии сформировались разные школы мысли с многочисленными приверженцами. Вот в рамках этого научного действа состоялась встреча с основателем одной из философских школ, доктором философских наук, профессором Владимиром Кизимой (на фото). Заведующий кафедрой философии науки и культурологии Центра гу­манитарного образования Национальной академии наук Украины, инициатор создания в 1993 году и руководитель лаборатории постнеклассических методологий при Центре гуманитарного образования НАН Украины, основатель постнеклассического направления в современной украинской философии, автор разработки его синтезного течения — тоталлогии и новой онтологии — метафизики тотальности. По инициативе Владимира Викторовича с 1995 года издается научный сборник «Totallogy-XXI. Постнеклассические исследования», главным редактором которого он является.

Как отметил Владимир Кизима, проведение таких научных встреч позволяет объединить усилия учёных, узнать круг научных интересов, выработать общие тенденции развития научного знания. В современных условиях философия стала обособленной наукой, выделив из своей среды и социологию, и политологию, и другие, теперь уже самостоятельные науки. Таким образом, философия как наука наук, традиционно включает в себя логику, эпистемологию, этику, эстетику и метафизику, онтологию. Однако между этими дисциплинами не проведено чётких границ. Существуют такие философские вопросы, которые одновременно относятся более чем к одной из этих дисциплин, и существуют такие, которые не относятся ни к одной. Вне этих широких дисциплин существуют и другие сферы философского познания. Исторически к области интереса философов относили и сейчас ещё часто относят политику (которая, согласно Аристотелю, охватывает этику и учение о государстве), физику (в том случае, когда она изучает сущность вещества и энергии) и религию. Помимо деления философии на дисциплины, существует и более общее деление её на теоретическую, практическую и рациональную философию (философию, исследующую вопросы разу­ма и познания).

Последние двадцать лет в философии развивается новое постнеклассическое направление, получившее название «метафизика тотальности» (тоталлогия). Объектом его внимания являются любые целостные развертывающиеся образования, сохраняющие свою идентичность несмотря на изменения и качественные трансформации их содержания. Примерами тотальностей являются язык, любые эволюционирующие природные объекты и превращения, социальные явления, познавательные и когнитивные процессы, игра, театральный спектакль, диалог, развитие экономики, смена жизненных ситуаций в человеческой жизни и т.д. Тоталлогия изучает оптимальные условия изменений, выявляет универсальные характеристики любых трансформаций, используя для этого новые понятия и принципы. В своём труде «Тоталлогия» Владимир Викторович раскрывает принципы и практические приложения (в образовании, анализе текстов, ландшафтоведении, архитектуре, поэзии и др.) нового этого направления современной философии. Эта книга одна из самых неординарных работ по метафизике тотальности.

Вот так, и в философии можно найти разнообразнейшие стороны применения знаний. Иногда они ведут в умозрительное выявление устойчивых структур в составе целого и тем самым выделение общего в многообразном. А иногда открывают новые горизонты знаний о человеке в окружающем мире…

Алексей Гора, «УЦ».

Для того, чтобы нарисовать такую вот фантастическую картину или реалистический пейзаж, понадобится максимум пять-семь минут. Пишутся восковые картины обычным утюгом на глянцевом картоне. А освоить эту технику, по словам кировоградской художницы Аллы Горы, под силу даже ребенку.

Техника живописи, при которой связующим веществом для красок является воск, называется энкаустика. Техника эта, по словам Аллы Горы, не нова: самые известные образцы энкаустики — «фаюмские портреты» — посмертные изображения усопших, отличавшиеся объемностью и яркостью образов. Эллинистическая энкаустика использовалась в ранней иконописи. Картины, выполненные в этой технике, удивительно долговечны. Большинство из найденных сегодня картин написаны в I — II вв., но яркость и объемность они сохраняют до сих пор. Впрочем, как рассказала Алла Гора, сегодня неизвестно, как именно писали свои погребальные портреты древние греки и римляне.

Современная энкаустика – это очень простая и вместе с тем волшебная техника. Для создания шедевра понадобится утюг без отверстий (не обязательно даже заводить отдельный, говорит Алла, годится и домашний – воск легко вытирается с утюга, главное – чтобы не было дырочек), глянцевый картон и детские восковые карандаши, которые продаются в любом канцелярском магазине. Что касается карандашей, то художница рассказала, что легче всего работать с карандашами Crayola, а вот отечественные мелки «Луч» не годятся, состав другой.

— Есть специальные инструменты для энкаустики, — объясняет Алла. — Особые легкие утюжки и так называемый каутерий (что-то вроде маленького паяльника) с набором насадок. Но я никогда не пробовала ими пользоваться – обычного утюга вполне достаточно. Перед тем, как рисовать, продумываем композицию – очень условно, потому что результат в любом случае будет неожиданным и поэтому интересным. Потом мелками наносим нужный цвет (или даже несколько цветов) на теплый утюг. Не горячий, а именно теплый – оптимальную температуру определяем на глаз: нужно, чтобы воск плавился, но не горел, а потом просто прикладываем утюг к картону. В зависимости от того, как прикладывать, получаются разные рисунки: можно «гладить» — получится ровный фон, или «печатать», чтобы были прожилки, или рисовать «траву» ребром утюга.

Художница говорит, что об этой технике ей рассказала студентка (Алла преподает на факультете дизайна в КИРУЭ), а все детали и практические советы можно без труда найти в Интернете, просто набрав в поисковике слово «энкаустика». Хотя, конечно, узнать, какой эффект будет, если так или иначе прижать утюг, можно только на практике – благо дело, никаких дорогостоящих материалов для этого не нужно. Кроме производителя мелков и подошвы утюга, имеет значение картон – обязательно глянцевый, бумага или обычный картон впитают воск, и эффект будет не тот. Как рассказала художница, можно рисовать и на цветном картоне, тогда не обязательно «закрашивать» воском весь фон. Понадобятся еще газеты – подложить под рисунок, чтоб не размазывать воск по столу, и салфетки, чтобы вытирать утюг. Картинка застывает буквально через несколько секунд, потом на ней можно выцарапать какие-то детали (звезды, луну, дерево и т.п.), а можно нарисовать что-то сверху контрастным цветом с помощью «носика» того же утюга. От себя я бы еще посоветовала заранее приготовить рамку – в ней работа сразу же выглядит произведением искусства.

В общем, все очень просто, дешево и займет всего несколько минут. Мы попробовали – эффект потрясающий!

Ольга Степанова, «УЦ».