«Уважаемый Александр Карлович»

Большинство людей в мире, когда слышат фамилию Тарковский, думают о кинорежиссере Андрее Тарковском. Жители нашего города — о поэте Арсении Тарковском. А в начале прошлого века елисаветградцы думали об Александре Карловиче Тарковском — бывшем народовольце-восьмидесятнике, товарище директора банка, бессменном гласном городской думы, который жил на Александровской улице.

На самом деле Александр Карлович Тарковский — фигура не менее интересная, чем его сын и внук. О нем не сняли фильмов, не написали столько книг и воспоминаний, как об Арсении или Андрее. Зато сохранились письма, которые писал он и которые писали ему.

Некоторые из этих писем сыграли огромную роль в его судьбе. Другие много говорят о нем самом, о его характере. Большинство писем, которые мы будем цитировать здесь, опубликовала внучка Александра Карловича Марина Арсеньевна Тарковская в книге «Осколки зеркала».

В доме на Знаменской

Александр Карлович Тарковский родился 3 октября 1862 года в деревне Николаевка под Елисаветградом, в семейном имении, которое еще, конечно, не было хутором «Надия». А самой «Надии», его старшей сестре, было тогда 10 лет.

Первая жена Карла Матвеевича, мать Надежды и ее младшей сестры Веры, Мария Каэтановна Кордасевич рано умерла. И Карл Матвеевич женился вторично — на Эмилии Каэтановне Кордасевич. От этого брака родился Александр Карлович.

Карл и Эмилия умерли в один день — летом 1872 года. Но в этой истории нет ничего романтичного. Во время эпидемии холеры Карл Матвеевич, спасаясь от болезни, уехал в Елисаветград, Эмилия осталась в имении, всячески демонстрируя, что презирает опасность. Но болезнь настигла обоих — его в Елисавете, ее — в Николаевке. Хоронили их вместе.

По закону имение должен был унаследовать Александр Карлович, когда достигнет совершеннолетия. А до этого времени опекуном и имения, и малолетних детей был назначен муж старшей сестры Надежды — Иван Карпович Тобилевич.

Тобилевичи, впрочем, в имении жить не захотели. В Елисаветграде у них был ТЕАТР! Маленького Сашу забрали к себе, в дом на улице Знаменской (сейчас литературный музей) и отдали учиться в реальное училище.

Внучка Александра Карловича Марина Тарковская в книге «Осколки зеркала» пишет о том, что явно гуманитарному мальчику учиться в реальном училище было тяжело. Но замысел Карпенко-Карого понятен. Кроме двоих младших Тарковских, в доме на Знаменской жили и двое младших Тобилевичей — будущие актеры Садовский и Саксаганский. Панас Тобилевич (Саксаганский) и Александр Тарковский пошли в один класс.

Учился Тарковский плохо. Марина Тарковская пишет: «Учился Александр без особого прилежания. Ведомости успеваемости у него не блещут отличными отметками — там мелькают все больше тройки.

Неважно обстоят дела с математикой — в третьем классе у него переэкзаменовка по алгебре, в пятом ему с трудом выводят тройку по геометрии. И ведет он себя дурно. В общем, Саша доставляет педагогам немало огорчений.

Пребывание Александра в Елисаветградском реальном училище закончилось печальным происшествием, по поводу которого 22 февраля 1880 года был собран педагогический совет.

Как доложил членам совета директор Завадский, дело было в следующем. «Преподаватель рисования Петр Александрович Крестоносцев, видя, что Тарковский не занимается во время урока, обратил его внимание и просил заниматься делом, но Тарковский продолжал читать постороннюю книгу и в то же время разговаривать со своим товарищем Чикаленко, который при этом разговоре смеялся. После этого Петр Александрович предложил Тарковскому выйти из класса. Тарковский этого не исполнил. Петр Александрович потребовал настойчивее, на что Тарковский отвечал: «Вы не имеете права кричать!» После этого ответа Петр Александрович сам вышел из класса. Дальнейшее присутствие Тарковского в училище после такого поступка было неудобным, поэтому я просил его не посещать класса впредь до разрешения педагогического совета».

После длительного совещания педсовет постановил: «Ученика 6 класса Тарковского подвергнуть длительному аресту (на сутки), причем выражено было мнение, что Тарковскому вообще было бы полезно переменить училище, в каковом смысле просить директора училища переговорить с опекуном Тарковского И. К. Тобилевичем»».

Заметили имена? Крестоносцев — тот самый основатель и руководитель вечерних рисовальных классов, который привил любовь к живописи сотням елисаветградских мальчишек, многие из которых стали потом профессиональными художниками. Чикаленко — будущий меценат, украинофил, известный как автор выражения «Мало любить Украину до глубины души, надо любить ее до глубины собственного кармана», в честь которого сегодня названа улица в городе.

В 1880 году Тарковский вступает в права наследства. По закону он должен выделить обеим сестрам по 1/14 земли. Но Александр делит имение на три равные части. На том участке, которую он отдал Тобилевичам, вскоре вырос хутор «Надия».

Через год Тарковский экстерном сдает экзамены в Мелитопольском училище и вместе с другом Евгением Чикаленко едет поступать на естественный факультет Киевского университета. Оба не поступили. И на следующий год, опять вдвоем, поехали в Петербург. Тарковский стал студентом естественного факультета Петербургского университета, Чикаленко — Петербургской сельскохозяйственной академии.

Но учеба Тарковскому по-прежнему не идет: через пять месяцев он бросает университет и возвращается в Елисаветград, потом, опять же вместе с Чикаленко, поступает в Харьковский университет. Чикаленко его закончил, а Александр Карлович так и не доучился.

Письмо Гюго

Еще в реальном училище оба друга увлеклись политикой. Евгений Чикаленко тяготел к украинской «Громаде» Михалевича. Тарковский — к «Народной воле». Но на все собрания ходили вдвоем.

Арестовали их тоже вместе — в 1884 году. Чикаленко — в Харькове как участника драгомановского радикального кружка. Тарковского — в Елисаветграде как руководителя местной «Народной воли». Чикаленко отделался надзором полиции в собственном имении в Перешорах. Тарковский же провел несколько лет в одиночной камере, а потом был на пять лет сослан в Иркутскую губернию.

Не слишком ли жестоко по отношению к 22-летнему студенту, который брошюры распространял? Для членов «Народной воли» и «Громады» в Елисаветграде просто звезды в тот год встали как-то не так.

Во-первых, их сдали соратники Самуил Дудин и Евгений Хороманский (не путайте с другим елисаветградским Хороманским — Михаилом, польским писателем). Хороманский — просто от малодушия, позже он писал Тарковскому и Михалевичу длинные покаянные письма. А когда он через пять месяцев вышел из тюрьмы, с ним, как пишет Марина Тарковская, люди на улицах не здоровались, и он вынужден был уехать из Елисаветграда.

Дудин же предал по идейным соображениям, искренне и пламенно. Он пришел к заключению, что социализм должен прийти мирным путем, и, не имея возможности переубедить товарищей, решил ими пожертвовать ради социализма. Об этом мы подробно писали в материале о Дудине (№ 37 от 10.09.2015), поэтому повторяться не будем.

И если показаний Хороманского хватило бы на слабое дельце, то Дудин в своей пламенной жертвенности (себя он, кстати, в показаниях тоже не пожалел) представил доброго елисаветградского доктора Михалевича и нагловатого студента Тарковского кровожадными террористами.

За эти показания ухватился новый жандармский капитан Дремлюга, только что занявший эту должность. Дальше слово Марине Тарковской:

«До 1884 года в тихом, провинциальном Елисаветграде не бывало политических арестов. Там и тюрьмы-то путной не было — тюремное здание, перестроенное из бывшей женской гимназии, городские власти снимали у частного лица. Сидели в этой тюрьме злостные банкроты, воры и бродяги. Режим был довольно либеральным, вследствие чего большая часть обитателей тюрьмы по праздникам напивалась до бесчувствия.

В книге «Ненастоящая тюрьма» уроженца Елисаветграда, бывшего харьковского студента, народовольца по фамилии Коцюба, которую я обнаружила в дедовском архиве, я нашла сведения об аресте участников народовольческого и украинофильского кружков Елисаветграда.

Привожу цитату из книги Коцюбы: «В нашем маленьком городке, где аресты были впервые, секреты держались плохо, и мы скоро узнали, что один из арестованных выдает. Сообщил это в клубе смотритель тюрьмы. Допросы происходили в его квартире, в зале. Смотрителя, конечно, высылали, но из залы выходила дверь в спальную, а там сидела смотрительша, славившаяся большой любознательностью и необыкновенно тонким слухом…»

Производил аресты вновь назначенный жандармский штабс-капитан по фамилии Дремлюга и по прозвищу Халамидник, по словам Коцюбы, «плюгавый капитанишко, а теперь всесильный представитель центральной власти». (…)

В своей книге Коцюба рассказывает об Александре Карловиче, изменив только одну букву в его фамилии. «Самый старший из нас… Марковский, или Карлыч, как мы его величали по отчеству, категорически отрезал на первом допросе, что «имеет честь принадлежать к партии «Народная воля»» и больше никаких ответов не даст. Он действительно не давал их, если не считать заявлений в крайне открытой и грубой форме, что он думает о Халамиднике. (…) Нужно сказать, что Халамидник был уже озлоблен на Карлыча и уверял всех, что упечет его на двадцать лет в каторгу…»(…)

Арестованные по делу кружков социалисты встретили в «ненастоящей» тюрьме Рождество 1885 года, в конце января часть из них была переведена в Херсон, а наш дед и Афанасий Иванович Михалевич — в Одессу».

Следствие по делу елисаветградского народовольческого кружка длилось несколько лет. Почти все эти годы Тарковский почему-то провел в одиночной камере: сначала в Елисаветграде, потом в Одессе, в Бутырской тюрьме в Москве и Петропавловской крепости.

Тарковского больше всего тяготило одиночество. Об этом он написал… Виктору Гюго. Очень подробно — на девятнадцати страницах! Тарковский считал, что писатель должен его понять. Ведь автор «Отверженных», «Собора Парижской Богоматери», «Последнего дня осужденного», «Истории одного преступления» защищает страждущих, а он, Тарковский, — человек, который нуждается в защите.

Он подробно пишет о том, как тяжело человеку в одиночной камере, когда ему нельзя иметь чернила и книги, описывает всю свою жизнь: смерть родителей, сестры Надежды, которая заменила ему мать. И заканчивает: «Вы, г. Гюго, обладаете таким знаменитым именем и можете многое сделать, это заставляет меня просить Вас, г. Гюго, направить прошение нашему Правительству, гг. Министрам Внутренних дел и Юстиции. Я Вас прошу обратиться с убедительной просьбой о моем освобождении из-под стражи, о возвращении мне свободы, которая вернет меня к жизни, об освобождении меня из-под следствия и суда, о разрешении мне жить в Елисаветграде (моем родном городе, где живут мои родные и моя невеста). Я обещаю в будущем быть мирным человеком, не принимать участия в деятельности революционной партии России и воздерживаться от деятельности, направленной против Правительства России. Я стану учиться, я подготовлюсь к прекрасной деятельности, которой привержен, к литературной работе. Если гг. Министры не сочтут все это возможным, я предлагаю другое решение — я обязуюсь навсегда покинуть мою родину, Россию, в указанный срок. Признаюсь, что это было бы для меня очень прискорбно.

Еще прошу Вас, г. Гюго, походатайствовать перед гг. Министрами о моей невесте (Александре Андреевне Сорокиной, г. Елисаветград Херсонской губернии, Россия) и попросить их сжалиться над этой обездоленной барышней, совершенно невинной, и освободить ее от судебного следствия и суда.

(…) Извините мне мой плохой французский язык, но надеюсь, что Вы меня поймете.

Ваш читатель и поклонник Александр Карлович Тарковский.

18 февраля 1885. Россия, Одесса, Одесская тюрьма».

Так наивно и так трогательно. Письмо не было отправлено из тюрьмы. Его аккуратно подшили к делу Тарковского, И через сто с лишним лет директор заповедника «Хутор «Надия»» Николай Хомандюк нашел его в Центральном государственном историческом архиве Украины, перевел и опубликовал в газете «Народное слово».

Что же касается невесты Тарковского Александры Сорокиной, арестованной вместе с ним, то ее освободили через два месяца после ареста. Впрочем, впереди у нее было еще десять долгих лет — она ждала Тарковского.

Спустя почти пять лет (!) после начала следствия заключенным объявили приговоры. Народовольцев разделили на три категории. В первую — особо опасных преступников — попали только два человека: Тарковский и Михалевич. Оба были еще на пять лет сосланы в Иркутскую губернию. Дудин попал во вторую категорию — он пробыл в ссылке два с лишним года.

В феврале 1892 года Михалевич и Тарковский вместе вернулись в Елисаветград. До конца жизни они оставались лучшими друзьями. Тарковский устроился на работу секретарем земского начальника. И почти сразу же женился на Александре Сорокиной, которая ждала его десять лет. От этого брака родилась дочь Леонила — тетя Леня, как пишет Марина Тарковская, — главная хранительница всего семейного архива. Именно она сохранила в Елисаветграде и увезла в 1941 году в Москву все семейные документы: от свидетельства о подтверждении дворянства Тарковских 1862 года до дня смерти Александра Карловича в 1924 году. Позже она передала этот архив первой жене Арсения Тарковского Марии Вишняковой, а та — своей дочери Марине.

Первый брак был недолгим. Александра Андреевна умерла, когда Леониле не было еще и трех лет.

Несмотря на то, что в письме Гюго Тарковский жаловался еще и на то, что человеку с политической судимостью сделать карьеру в России невозможно, его карьера пошла резко вверх. В 1897 году он перешел на работу в Елисаветградский городской банк и дослужился до заместителя управляющего.

Письма любимой

В 1902 году Александр Карлович, респектабельный вдовец, воспитывающий дочь, познакомился с учительницей Пушкинского училища Марией Даниловной Рачковской.

Он жил на Александровской (сейчас Тарковского), чуть выше Петровской (Шевченко). Она — рядом, на Верхнедонской (Паученко). Но он ухаживал за ней эпистолярно: «Многоуважаемая Мария Даниловна. Вам и присным Вашим свидетельствую почтение, что составляет пункт 1-й.

П. 2-й. Ввиду жары, доводящей до помешательства, я предлагаю Вам, Ольге Даниловне и Александру Васильевичу отправиться сегодня в городской сад для вдыхания благорастворенных воздухов и для созерцания установленных в оном зрелищ.

(NB. Оркестр хороший.)

П. 3-й. При утвержденном решении п. 2-го я к 8 часам зайду за Вами.

Готовый к услугам А. Тарковский.

P. S. Прилагаемый букетишко, конечно, жалок. Но что делать, если солнце все сожгло!»

Потом, также в письме, он попросил ее руки: «Мария Даниловна!

Я не имею мужества и, может быть, подходящего момента, чтобы сказать Вам то, что я не могу не сказать: я люблю Вас и — как естественный и логический вывод из этого — предлагаю вам быть моей женой».

Подобных писем было четырнадцать! Четырнадцать раз с июня по сентябрь 1902 года Тарковский просил Марию Даниловну выйти за него. Она не соглашалась, но и не отказывалась! Отвечала также в письмах, деликатно и ласково, просила зайти для личного объяснения, но при личной встрече не объяснялась. Марина Тарковская в «Осколках» приводит почти всю их добрачную переписку. И эти письма, полные юмора, чудесных подмеченных деталей, остроумных замечаний, подтрунивания друг над другом (а влюбленный Тарковский над невестой подтрунивал!) дают прекрасное представление об их отношениях.

Когда она уехала в Евпаторию, он писал:

«10/VII1902.

Вы поедете в Бессарабию (хотел поехать, но передумал, деньги употреблю на ремонт квартиры). Я хочу, чтобы квартира встретила свою новую хозяйку прибранной и чистенькой, а отдых мне даст впоследствии Маруся. Не так ли? И теперь в доме у нас нечто ужасное: вещи в беспорядке, я, окруженный банками с вареньем… и другими предметами Ирининого министерства, обитаю где-то в углу среди миллионов мух.

В городе тишь да гладь, да зловоние воздухов. Оперетки нет, в городском саду, кроме той итальянской пары, что мы уже видали, приехала еще итальянская орда из десяти человек, состоящая из безголосых, ногами дрыгающих мужчин и мерзкорожих баб. Сведущие люди говорят, что эти бабы сначала с успехом занимались вечерними гуляниями по Дерибасовской, а потом, вследствие упадка дел, поступили в итальянки.

Во всяком случае, некуда деваться. О Господи, пол визжит, один красильщик стучит молотком. О Маруся! Возьмите меня куда-нибудь! Зачем они меня мучают?! Ведь я не виноват, что хочу жениться».

Во время венчания общих знакомых, когда он был шафером жениха, а Мария Даниловна — по­дружкой невесты, он заявил ей: «Если Вы сейчас же не скажете, что готовы стать моей женой, я лягу на пол и буду громко кричать и бить ногами». И он выполнил свою угрозу!

Как ни странно, это помогло: Мария Даниловна тут же, в церкви, назначила день венчания — 8 ноября 1902 года. Венчание состоялось в Покровской церкви на Ковалевке. Жениху было сорок лет, невесте тридцать пять.

Через год с небольшим, 12 октября 1903 года, у Тарковских родился сын Валерий. 25 июня 1907 года — Арсений.

Но Тарковские не оставили привычки писать друг другу письма. Скоро к процессу подключились подросшие дети. Арсений Тарковский вспоминал: «Живя в одном доме, они, а потом и все мы переписывались друг с другом. Шуточные, юмористические и серьезные письма писали друг другу, издавали на даче рукописный журнал. Мама любила больше меня, а отец — старшего, Валю».

Еще раз хочется поблагодарить от всех нас Леонилу Александровну, которая, уехав в Москву к Арсению Тарковскому в начале войны, забрала с собой, чтобы сохранить для потомков, не семейное серебро, а эти записочки. А Марину Арсеньевну — за то, что она их опубликовала.

«Дорогая мама! Прошу отдать нам зажигалку. Просим и умоляем!!!!! Целуем руки!!!!

9 марта 1914 года. В. Тарковский и Ася».

Письма врагов

Паола Педиконе в книге «Отец и сын Тарковские в зеркале судьбы» пишет: «В 1920 году конники Буденного с боем взяли Елисаветград, а вслед за тем Александра Карловича вызвали в особый отдел Первой конной армии. Дело заключалось в том, что среди писем, которые перлюстрировали особисты на местной почте, обнаружилось послание из Польши, адресованное Тарковскому. Отправителем был не кто иной, как польский лидер Юзеф Пилсудский! Когда-то он отбывал ссылку в одном селении вместе с Александром Карловичем и теперь вспомнил о своем ссыльном товарище. Пилсудский писал следующее: «Дорогой Саша! Я неплохо устроился, я — Первый Маршал Польши. Приезжай, привози семью, коли женат. Целую тебя. Твой Юзеф».

В ноябре 1918 года Регентский совет Польши передал Пилсудскому высшую военную и гражданскую власть в стране, а с февраля 1919 года Польша повела военные действия против Советской России. Получение письма от главы враждебного государства могло стоить Александру Карловичу жизни. Его спасло другое письмо — от Ленина. Полученное чуть раньше, оно содержало просьбу написать воспоминания о «Народной воле». Письмо «вождя мировой революции» уберегло Александра Карловича от ареста и дальнейших репрессий.

История порой совершает поразительные кульбиты! Вот вам сюжет для небольшого романа. Жили-были братья Ульяновы — Александр (старший) и Владимир (младший). Жили-были братья Пилсудские — Бронислав (старший) и Юзеф (младший). В 1887 году Александра Ульянова и Бронислава Пилсудского судили за участие в подготовке покушения на императора Александра III и приговорили к смертной казни. Ульянова повесили, а Брониславу смертную казнь заменили 15 годами каторги. Младшего же брата Бронислава — Юзефа, несмотря на отсутствие доказательств его вины, «на всякий случай» сослали на пять лет в Туруханский край.

Прошло много лет. Младший брат Александра Ульянова стал лидером России. Младший брат Бронислава Пилсудского стал лидером Польши. И вот братья людей, осужденных по одному и тому же делу, повели свои страны войной друг на друга. Письмо одного из них едва не погубило Александра Карловича Тарковского, письмо другого — спасло. А вы говорите, что чудес не бывает!»

В Польшу Тарковский, как вы понимаете, не поехал. А вот просьбу Владимира Ильича выполнил, хотя и не сразу. В 1924 году, когда писать он уже не мог, он надиктовал эти воспоминания своей жене. Они не раз публиковались, в том числе в книге «За сто літ. Матеріали з літературного й громадського життя України ХІХ і початків ХХ століття. Під редакцією Михайла Грушевського» в переводе Александра Тулуба.

Письма сыну

«Мне было десять лет,

когда песок

Пришел в мой город

на краю вселенной

И вечной тягой мне на веки лег,

Как солнце

над сожженною Сиеной.

Река скрывалась

в городе степном,

Поближе к чашке

старика слепого,

К зрачку,

запорошенному песком,

И пятиродной дудке

тростниковой…»

Это написал младший сын Александра Карловича Арсений Тарковский.

Старшему — Валерию — в 1917-м было четырнадцать. Революция его увлекла, завлекла. Александр Карлович, который после возвращения из ссылки старался держаться от политики подальше (разве что его всегда избирали гласным городской думы), старался увлечение сына высмеять. Запрещать бесполезно, лучше иронизировать. Но не вышло. Валерий примкнул к украинской Конфедерации анархистов «Набат», обзавелся огнестрельным оружием.

Не будем повторять историю о том, как братьев Тарковских взяли в плен бандиты Марии Никифоровой. «Хлопчика» Асю она угостила конфетой и приказала отвести домой. «Большого» Валю не отпустила, хотя Ася просил. Но та история закончилась для Вали хорошо — помог авторитет в городе Александра Карловича.

А 12 апреля 1919 года Валя исчез из дома, оставив записку: «Дорогие папа и мама! Я уезжаю по Елисаветградскому уезду агитировать. Не сердитесь! Я вернусь через две недели. Опасности никакой нет. Целую вас и Асю очень крепко. Валя».

В следующие дни он отчитывается телеграммами: «Апреля 13 дня, в 11.30. Глодосы лекция сегодня».

Тарковские находят, с кем передать сыну письма.

«Дорогой Валюсик! Мы без тебя очень скучаем. Папа, мама и я растеряли свои головы. Почему ты не присылаешь телеграммы каждый день? Папа ходил к тете Вере, и тетя Вера плакала. Мама даст это письмо Теперу, а Тепер даст это письмо тебе. Приезжай скорей! Мы за тебя очень беспокоимся… Будешь ли ты к Пасхе здесь? Крепко, крепко, крепко целую тебя 1.000.000.000 раз. Любящий тебя Ася Тарковский. Женя Гардинский записался в Интернационал. 1919. IV. 16».

«Понедельник, 12 мая 1919.

Валюсик! Зачем ты уехал и не сказал никому ни слова? Почему не присылаешь телеграммы? Мама каждый день по 150 раз плачет. Каждый день ходит на почту, посылает телеграммы. Мы все очень волнуемся за тебя. Не знаем, что делать. Приезжай как можно скорее. Присылай хоть телеграммы. Мы передадим это письмо какому-то типу, а он передаст это письмо Карташеву, а он тебе. Приезжай скорей. А.

Под папину диктовку: возвращайся скорее. Так порядочные люди не поступают. Отец».

Но телеграммы от Вали приходить перестали. Говорили, что Александр Тарковский ослеп от горя, - видимо, у него был инсульт.

Последнее письмо сыну он диктовал жене в сентябре 1919 года. Это было его завещание.

«14/27 сент. 1919 г. Мой Валюся, мой дорогой мальчик, дорогой, незабвенный, хотя все обстоятельства складываются так, что тебе трудно вырваться из тисков судьбы, но сердцем я жду тебя и не перестаю ждать. Я верю, что ты придешь, я все жду того момента, когда ты постучишь в ставню и войдешь в комнату, исхудалый, измученный, оборванный и голодный. Да, ты придешь, но это будет нескоро, очень нескоро. В моем внутреннем видении ты снова стоишь возле меня, но не с прежним угрюмым лицом, а с лицом смелым, но, светлым. Я вижу, как ты левой рукой взял меня за руку и глядишь куда-то далеко-далеко в сторону. Но, ожидая, я вместе с тем чувствую, что я не дождусь тебя, что я не обниму тебя и не поцелую, и вот поэтому я диктую маме это письмо, чтобы высказать тебе в немногих словах многое, и прежде всего, что я безмерно, безумно люблю тебя. Ты ушел, и с тобою ушла душа моя. Я, как разбитый корабль, способный лишь ютиться где-нибудь вблизи берега, не рискуя идти в открытое море. Я знаю, что ты страдал и страдаешь оттого, что огорчил нас. Я хочу сказать тебе, мой дорогой мальчик, что я давно уже простил тебя за все, простил вполне, от всей души, и одна любовь к тебе лишь наполняет мою душу, одно желание, чтобы жизнь твоя отныне была только счастлива. Да, я простил, давно простил тебя и от всего своего израненного сердца, от всей своей исстрадавшейся души я благословляю тебя. Пусть все горе, что падает на долю человека, ляжет на меня одного, и пусть путь твой будет светел, чист и радостен.

Когда ты придешь, перед тобой, однако, встанут трудные задачи жизни. Ты еще молод, ты не доучился, а между тем тебе придется поддержать слабую мать и малого брата. Как это сделать, я не знаю, но мне кажется, что прежде всего ты должен окончить какой-нибудь курс учения. Отбрось политику, стремление к личным подвигам, учись, читай и серьезно работай. Теперь в разумной работе весь смысл жизни, и не только смысл жизни, но и практическая задача. Учись, учись и учись. Не забывай, мой любый, что только человек, снабженный серьезными знаниями, может занять подобающее место в жизни, и я надеюсь, что ты, дитя мое, выполнишь этот мой завет. Не забывай и того, что для своей слабеющей матери и малого неразумного брата ты единственная опора. Твоя бедная мать так исстрадалась в разлуке с тобой, что, если ты вернешься, ты уже не имеешь права оставить ее. Береги ее, люби, не огорчай и работай над своим характером, чтобы сгладить его жесткие черты, чтобы то хорошее, что в тебе заключается, расцвело ярким цветком достоинств духа, чтобы навсегда ушло из него все дикое и необузданное, что было в нем. Заботься и о своем брате, воспитывай его, старайся переработать в нем скверные черты, чтобы из него вырос настоящий гражданин, вполне достойный человек.

И моя последняя просьба в том, чтобы, вернувшись к нам, ты больше не уходил, чтобы душою и сердцем ты был всегда с нами, чтобы любовь сковала нас всех неразрывной цепью, которой ты и не хотел бы никогда разрывать. Я, быть может, скоро умру. Мне нечего завещать тебе, кроме богатой любви да исстрадавшегося сердца. Прими их, они всецело твои. И когда ты вернешься и застанешь меня в могиле, посади в головах у меня сентифольскую розу, и когда она будет цвести, она будет цвести для всех вас, мои дорогие. Прощай, мое дорогое дитя! Мне кажется, что я что-то не высказал, чего-то не кончил, что мне еще нужно что-то такое сказать тебе, но я не знаю что».

Вскоре Тарковские узнали, что Валерий погиб почти сразу, в середине мая 1919-го, — в бою с григорьевцами.

Александр Тарковский прожил еще почти пять лет. Он ослеп окончательно и не мог работать, семью содержала Мария Даниловна, которая из учительницы переквалифицировалась в бухгалтера.

В свой первый приезд в Кировоград Марина Тарковская встретилась с Ириной Михайловной Бошняк — подругой юности Арсения Тарковского, отец которой даже в 20-е годы устраивал дома музыкальные салоны. И с ее слов записала несколько историй. «Возникает фигура старого человека в опрятном сюртуке, - пишет Марина Арсеньевна. - Лицо его, как трагическая маска, глаза закрыты, он слеп. Ему предложили сесть в кресло. Рядом стоит стройный темноволосый юноша с тонким, красивым лицом. Это папа, он привел к Бошнякам своего отца. Уже случилась революция, но в гостеприимном доме всё еще собираются на музыкальные вечера».

26 декабря 1924 года, в 8 часов утра, Александр Карлович скончался от кровоизлияния в мозг. Зиновьевская газета «Красный путь» опубликовала некролог, который заканчивался словами: «Хотя дело, за которое боролся Тарковский, не привело к практическим результатам, все же он сделал свое. (…) Сойдя со сцены, они очистили путь для новых революционных наслоений»…

Мария Даниловна пережила мужа на двадцать лет. Она, убежденная вегетарианка, в эвакуации все-таки стала есть мясо! И восторженно писала падчерице, что, мол, котлеты-то, оказывается, вполне съедобны. Она умерла от рака в 1944-м в Москве, в квартире своего младшего сына.

Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».