Андрей Мерзликин: «Мы боимся трогать в кино то, что реально кровоточит»

Встречи с Андреем Мерзликиным почему-то всегда проходят по одному сценарию. Мы говорим несколько часов, а потом я начинаю писать новый сценарий.

Первый раз мы потратили друг на друга много часов в Гаспре, летом 2011 года, во время съемок «Синдрома Дракона». Был выходной, мы практически случайно пересеклись в кафе, перекинулись парой слов, и пошло-поехало. Мы вдумчиво и не торопясь пили сок, пшеничный сок из города Немиров, Андрей рассказывал о своей мечте снять кино в качестве режиссера, я сказал – ну ладно, так уж и быть, напишу тебе сценарий.

В следующий раз мы сидели в зимнем Киеве, уже в 2012 году, пили сок, ячменный, из Шотландии, Андрей читал страницу за страницей сценария «Нестерова Петля», написанного специально для него. После чего честно сказал – я такое не потяну. Но с удовольствием сыграю главного героя, это же я.

Андрей мой ровесник, он, как говорят американцы, сэлфмэйдмен, человек, сделавший сам себя. Уроженец космической столицы России, города Королева, выпускник космического ПТУ. Потом Москва, получение двух высших образований одновременно – экономического (так хотели родители) и киношного, ВГИКовского. Достаточно поздний старт карьеры. Первая слава в тридцать лет, с выходом на экраны «Бумера». И долгое десятилетие пахоты на съемочных площадках, дабы мы могли сегодня без натяжек сказать: Андрей – один из лучших актеров своего поколения.

На этот раз мы встретились в Москве, в узбекской чайхане посреди чеченского торгового центра «Европейский». На этот раз без сока, исключительно чай, Андрей только вернулся в столицу России, я уезжал вечером этого дня. Интервью началось нестандартно, с вопроса интервьюируемого.
– Включай диктофон – сказал Андрей. – Слушай, когда уже «Петлю» снимать будем?

– Да скоро, как обычно, ведем переговоры. А что так сразу ты с вопроса начал?

– А потому что второй проект подряд я выхожу на площадку, и режиссер мне говорит: «Знаешь, я понял, что сценарий дерьмо, будем по ходу переделывать». И я играю что-то приблизительное, а режиссеры занимаются на площадке драматургией. А хочется, как в «Cиндроме» – поверили в текст, и каждый занимается своими задачами, делает образы искренними и сложными. И если это получается – зритель простит что-то смешное. Ну, вот пуляют у нас Климова с Асмус, как в фильме Тарантино, ну поржали, пошли дальше.

– А мне ничего, нравится эта сцена. Девочки стреляются, как девочки.

– Ну, может быть, на контрапункте прошло… (Заказывает сухофрукты.) Я тут несколько дней нарушал режим питания, ел страшные замороженные продукты.

– Что так?

– Да я только с Северного полюса прилетел.

– Ничего себе. Как ты туда попал, за долги?

– Ну, начнем с того, что у каждого человека есть мечта о каком-то экзотическом путешествии. Я вот всегда мечтал попасть на Северный полюс. Ну вот, через нашу бывшую вотчину, Шпицберген, добрался до льдины. Там уже 13 лет функционирует научно-туристический лагерь с очень ироничным названием «Борнео». Лагерь палаточный, дрейфующий на льдине. Во-первых, там работают ученые со всего мира. Наши, американцы, канадцы, норвежцы. Со Шпицбергена летает наш самолет, суровые такие летчики, новосибирская команда. Кроме наших, никто приземляться на плавающую льдину не рискует. Ну так вот, большой лагерь, два вертолета позволяют забросить любую научную группу или туристов на полюс. И, что не менее важно, забрать их оттуда. Туристов на лыжные маршруты забрасывают, привозят в точку, а дальше cто километров на лыжах или пятьдесят – по желанию. Меня вот за тридцать километров выкинули – вот тебе навигатор, вот ветер, вот торосы – топай. Заблудиться невозможно, как ты понимаешь. Доходишь до полюса, связываешься по рации – забирайте, я пришел. Потом в лагерь, отогреваться.

– Долго ты там пробыл?

– После посещения полюса – три дня. Беседовал с учеными, интересовался замерами, исследованиями, лекции послушал, те, что на русском. Там очень интересные люди, жаль, что большинство диспутов шло все же на английском, многого не понимал. Но кое-что приобрел, помимо романтики и человеческого единения.

– Как ощущения?

– Ощущения невероятные, все люди вместе, льдина заставляет забывать о наносных различиях, там мы все – люди в вечном противостоянии с природой. Мне повезло, я не в туристической части лагеря жил, а в палатке вертолетчиков, такие суровые ребята, ни с кем не тусуются, закрытый клуб. Ребята меня узнали и пригласили. Сделали исключение.

– Что пили?

– Там сухой закон. В силу плотности воздуха алкоголь там вреден – очень тяжело отходишь. Там или пить постоянно, или вообще не пить. Они же работают там – летают, спасают. Каждый день происходит что-то внештатное – кто-то обморозится и не дойдет по маршруту, еще что-то. Так что сухой закон.

– Андрей, прости, не верю.

– Ну да, вследствие того, что я пришел в гости, кое-что было. (Смеется.) Но так и запиши – это исключение. Ребята сделали мне баню, я парился на Северном полюсе. Настоящая баня, с русской парилкой, с веничком. А самое главное – ты окунаешься в прорубь Северного Ледовитого океана. Вертолетчики натаскали туда фанеры с Большой Земли ну и выстроили такое чудо. Люди не ленятся, это необходимая часть быта там. Ванн-душей нет, салфетками не навытираешься. Ученые – они, понятное дело, могут в пылу исследований и не мыться (смеется). Но вертолетчики – другое дело. Блюдут себя. Не спят в одежде. Правила общежития – как в рассказах Джека Лондона. Строго. Но после бани было решено сделать послабление, вертолетчики, красноярские ребята, достали что-то очень домашнее, на кедровых орешках, как говорится, посидели отлично. Строганина, байки, рассказы, все великолепно.

– Фильм про вертолетчиков не предлагали снимать? Ты же знаешь, как это всегда в компаниях, куда затесался киношник.

– Да нет, не предлагали. Они настолько самобытные, самодостаточные, просто счастливые люди. По-мужски так живут. Один раз про кино вообще речь зашла. Спрашивают, видел ли я фильм «Красная палатка» (советско-итальянский фильм про покорение Северного полюса режиссера Михаила Калатозова с Шоном Коннери в роли Амундсена. – Авт.). Да, говорю, видел. Так она до сих пор стоит. Там вообще время не так течет, как у нас здесь.

Вот был в одной такой, чуть помоложе, правда, сорок лет стоит, над так называемой исследовательской прорубью. Толщина льда – метр тридцать, лед прозрачный, голубой, никогда такого не видел, а дальше – на тебя глядит черная бездна глубиной четыре тысячи двести метров. Ощущение очень сильное, поверь. Ну, я не выдержал, окунулся и в самой северной проруби планеты. Течение там сильное неожиданно, ноги под лед тянет, утянет – только в Гренландии всплывешь, ну и температура воды – минус два, а не плюс четыре, как у нас на Крещение. Но круто. Эксперимент над собой.

– Расскажи про другой эксперимент над собой – как ты стал режиссером.

– Я не стал режиссером. Я попробовал, когда представилась такая возможность. Я специально спровоцировал эту ситуацию, я не готовился к этому, хотелось посмотреть на себя объективно. Новичкам всегда дается легко, хотя труд режиссера – он адски тяжелый, ну ты понимаешь, о чем я. На порыве я выскочил легко, но понял, что энтузиазм вывезет только в первый раз. Ты знаешь, поймал себя на мысли – если бы было больше времени посидеть подумать, – испугался бы, и ничего бы не было.

– Будешь продолжать?

– Так это же как наркотик. Ты в хорошем смысле подсаживаешься на тот уровень адреналина, который дает режиссура.

– Он другой, чем у актера?

– Да конечно! Намного сильнее, круче. Это был короткий эксперимент (первая режиссерская работа Андрея Мерзликина – фильм «GQ». – Авт.), всего четырнадцать минут, все равно четыре съемочных, профессиональная группа, люди вызвались помочь по дружбе, – и каждый сделал свою работу крайне ответственно. Сценарий мне Миша Сигал написал (режиссер фильма «Рассказы», в котором играл Андрей. – Авт.), короче, практически не было моментов, где я мог бы споткнуться.

– Ну а как режиссер Мерзликин справляется с актером Мерзликиным?

– Честно говоря, плохо пока справляется. Мозги переворачиваются, как будто на другую сторону луны жить переезжаешь. По-другому размышлять, по-другому позиционировать себя. После этой работы я стал на режиссеров иначе смотреть. Ремесло ремеслом, но там нужна совсем другая энергия, совсем другая умственная дерзость.

– Ты такое ощущаешь?

– Нет. Я пока как слепой. Но второй раз я буду делать историю, которую придумаю сам. Не напишу, не дай Бог, я не сценарист, но история должна быть моя. В этот раз я все-таки иллюстрировал чужую мысль. Может, что-то мне и не открылось. Я всего лишь прошел от пункта А до пункта Б. Пройти съемочный процесс, вложиться в срок, снять все кадры, которые я запланировал. Потом я открыл чудо монтажа. И понял, что можно спасти все, если есть чем спасать, если есть снятый материал. Я сделал 20-минутную версию, потом переспал с ней, на следующий день четко отсек шесть лишних минут.

– Молодой режиссер Мерзликин куда-то это отправлял на фестивали или первый блин – для себя?

– Мы отправили на «Кинотавр», это был единственный такой выброс, если так можно выразиться. «Кинотавр» взял эту работу, ее посмотрели практически все гости фестиваля. С одной стороны – по-доброму посмеяться над юным сорокалетним режиссером, с другой стороны, наше кинообщество – достаточно дружелюбное, грызть кого-то, как в старые времена, сейчас не принято. Было дико волнительно, большой экран. Полный зал самых уважаемых людей в кинематографе. Ну так, поулыбались. Похлопали по плечу. Давеча вот на мосфильмовском фестивале «Святая Анна» дали специальный приз – большую бронзовую штуку. Приятно было – в жюри Глеб Панфилов, Сергей Сельянов, Костя Хабенский – люди, которые в этом искусстве понимают. Я же парень с юмором, понимаю, как и что награждают, мне просто дали пинок в некие части – можно продолжать, полет нормальный. Я это так воспринял – найди хороший сценарий и снимай дальше, чем и займусь в скором времени. Куда-то Господь выведет, а не выведет – значит, от чего-то оградит. Потому что еще раз подчеркиваю – режиссера Мерзликина не существует, есть экспериментатор Мерзликин.

– Если режиссера Мерзликина, по твоему утверждению, пока нет, то актер есть, и актера этого очень много. Осень прошлого года была твоим бенефисом – «Синдром Дракона» и «Чкалов» на Первом канале, нашумевшие «Рассказы» в кинотеатрах…

– «Синдром» просто взлетел. У меня такое было только после «Бумера». Шквал звонков, отзывов, люди на улицах говорили; «Ну ты и гад, Терехов». И «Рассказы» хорошо получились, там, конечно, роль у меня куда меньше, чем в «Синдроме», в «Синдроме» – ролища, драматургический диапазон огромный, а роль в «Рассказах» – работа не в ширь, а в глубь. Так что да, очень удачное время. И дело не только в популярности этих работ, конечно. Всегда прекрасно, когда твою работу видят много зрителей. Когда она не проходит незамеченной. Но важнее другое – борьба за личное актерское пространство, за расширение актерского диапазона, когда ты не просто картонный милиционер, или военный, или, в постбумеровскую эпоху, бандит. Эти две картины дают мне возможность надеяться на то, что мне предложат роли, которые будут еще сильнее, еще глубже, еще сложнее. И так оно и происходит.

– Да, меня люди ловили за рукав и удивленно говорили: «А я вот не знал, что Мерзликин так может».

– Ну представь, сколько людей поймали за рукав меня (смеется). Я, пользуясь случаем, поздравляю всех, с кем мы работали в «Синдроме». Это точно так, как было с «Бумером», мы снимали и не думали – что там у нас получается, как правильно, как неправильно. Просто пошла сказка творчества, искренно и правильно. Было полное доверие к Коле Хомерики, к Алишеру Хамидходжаеву. Мощнейший тандем творцов, очень отличалась эта работа от всего, чем я занимался в кино до того. Мне рассказывали про очень серьезное обсуждение сериального репертуара на первом канале, про то, что Эрнст приводит «Синдром» в пример, как надо снимать и куда двигаться. Это приятно.

– Да, это приятно.

– Я рад, что у нас получился не просто сериальчик, что это не стыдно будет пересмотреть на старости лет, если Господь эту старость нам подарит.

– Расскажи про старость лет. Я к чему. Вот девочки-актрисы через 15 минут разговора обязательно в той или иной форме скажут: мне торопиться надо, снимают, пока молодая и красивая.

– Это глупые девочки. Вернее, не девочки глупые. Глупо так размышлять. Хотя многие мужчины-актеры рассуждают так же.

– Ты подошел к сороковнику (24 марта 2013 года Андрею исполнилось 40 лет). Какой-то этап в жизни закончился. Ты в отличной физической форме, хорошо выглядишь, тем не менее – должны появиться какие-то новые роли. Кого ты хочешь сыграть, скажем, в ближайшие пять лет?

– Один раз я услышал потрясающее выражение, и оно перевернуло в моей актерской карьере кардинально все, всю систему. В институтах все молодые актеры учатся отвечать на вопрос: что я хочу, что я здесь делаю? Но однажды один мудрый человек сказал мне: мы большую часть времени не живем в режиме «что я хочу». Мы живем в состоянии «я знаю, чего я не хочу». И это намного сильнее по глубине, по драматичности человеческого бытия вообще.

Актер должен точно знать, чего он не хочет. Конфликт драматургический как рождается? Человек говорит другому: я тебя люблю. Да, он очень хочет услышать «Да», но в разы сильнее он боится услышать «Нет».

– Очень глубоко cейчас задвинул, философски (смеемся).

– Ладно, отвечу по существу. Находясь в прекрасном любом возрасте, я точно не хочу играть папу главного героя, генералов, которых начинают предлагать, вообще людей из кабинетов.

– Жаль, я только хотел предложить тебе сыграть одного генерала…

– На самом деле, сорокалетний возраст для актера – неплохой.

– Ум уже есть, а свежесть еще не ушла?

– Ну да. Диапазон большой, ролей много, и классических, и современных. И вообще это возраст когда задумываешься о том, можешь ли ты что-то сказать миру или так, барахтаешься в ремесле. Опыт зрелого мужчины – это еще не ответы на вопросы, но уже умение проанализировать многое. Честно ответить, кто ты по жизни.

– И все же что тебя привлекает на данном этапе больше? Какие-то классические роли?

– Знаешь, это не совсем реализованная мечта, я мало сталкивался с классикой и в театре, и в кино. Классика мобилизует актера, это более ответственное дело. Я хотел бы, чтобы в моей жизни появился Шекспир. И русская классика. Но пока это все прожекты. Ведутся вроде бы переговоры по Достоевскому, очередной экранизации, но ты же знаешь, как у нас, – от проекта до старта может пройти несколько лет.

А про конкретные роли… Ну вот Гамлета никогда не хотел сыграть. Просто не задумывался, как это я – и вдруг Гамлет. А вот сейчас, когда происходит переосмысление всего творческого навыка, накапливается огромное послевкусие от плохих пьес, хороших пьес, классных сценариев, дурацких сценариев – появляется некое гурманство. И я понимаю, что Гамлет – это очень гурманское блюдо, которое многие пробовали готовить, но практически ни у кого не получилось толком. Слава Богу, я хотя бы научился понимать. Почему что-то хорошо, а что-то нет, почему что-то является отправной точкой для движения человечества, а что-то – простым эпизодом. Это смешно звучит, но это не так просто – понимать.

Мне было бы крайне интересно попробовать сыграть современного Гамлета, сорокалетнего. Почему нет?

– Ну Смоктуновский же сыграл в сорок лет.

– Я не хочу ругать гениев, но это не лучшая постановка Козинцева и не лучшая роль Смоктуновского…

– Ну хорошо, Мэл Гибсон сыграл в тридцать пять.

– И это тоже не самая удачная вещь. Не получается пока гениальный фильм, пьеса побеждает, а потом, мы понимаем Шекспира излишне иллюстративно. Идем по верхушечкам, принц, месть, отравленные шпаги, а в природу поступков и мотиваций как-то лезть не хотим. Мы воспринимаем, например, знаменитый монолог «быть или не быть» как философский, а я с этим в корне не согласен. Сейчас трудно воспринимать Шекспира с точки зрения тотального атеистического настоящего, наш интеллектуальный набор – просто другой, мы не можем уже это толком прочитать и cыграть. Но, повторюсь, мир, естественно, дождется гениального киношного Гамлета.

– Ты интересную вещь сказал – мы не в состоянии прочитать Шекспира и, я так думаю, многое из того, что называется классикой. И мне кажется, дело не только в разных интеллектуальных платформах…

– Да, естественно. Наше главное достоинство – мы дерзкие. И очень быстрые. Мы с умным лицом быстро-быстро говорим зрителю что-то крайне умное. И никто не сознается, что он дурак. Либо наоборот, говорим быстро-быстро что-то крайне дикое и глупое, делая при этом брезгливое выражение лица. Чтобы зритель понял, что мы просто зарабатываем деньги. Первое – наше авторское кино, которое никто не смотрит, второе – наше мыло, которое вообще тяжело принять. Ни про боль, ни про драму бытия человеческого – просто поговорить ни о чем. И это роднит два этих направления. Это как в Гамлете Козинцева – мужчина долго-долго говорит, потом слабыми ручонками поднимает шпагу и закалывает первого бойца королевства…

– Где ты сейчас снимаешься, что закончил, что мы увидим в ближайшее время?

– Я снялся у прекрасного режиссера Погодина, хорошая послевоенная детективная история, Сергей Пускепалис, Маша Миронова и ваш покорный слуга. Восемь серий, шпионский детектив, по-моему, будет интересно. Олег Погодин не просто рассказывает интересную историю, а пытается найти жанр, чтобы мы играли, а не работали роли. Такой нуар, настоящий, который неожиданно очень здорово лег на Псков 1953 года.

– Как называется?

– «Особые полномочия».

Еще я снялся в фильме про Дорогу Жизни, про Ладожское озеро. С Ксенией Раппопорт и Лешей Cеребряковым. Четыре серии, кино в четырех частях. Не знаю, еще не видел результат, на озвучании не был, посмотрим.

– Вообще что в кино происходит? Возвращаемся потихоньку?

– Возвращаемся. Вот «Легенда номер 17» – это просто отлично. Зрители снова в кино пошли, поверили. Но понимаешь – борьба за зрителя не важна. Важна борьба за собственный статус. За честность в творчестве. Чтобы зритель поверил, не разочаровывался. Чтобы знали – этот режиссер не опустится до дешевки, до поделки, этот актер будет играть на износ, этот сценарист напишет про людей и за людей. Русский кинематограф так долго обманывал своего зрителя, что создать баланс нового доверия будет крайне сложно.

– Вот ты снялся в шпионском фильме про Псков 1953 года, в фильме про Дорогу Жизни, упомянул «Легенду №17» о первой суперсерии между хоккейными сборными СССР и Канады. Это все фильмы про то, что было давно. Фильмы про давно у нас выходят через раз более-менее прилично. Но зритель наверняка ждет современную тематику. Ждет Беслан, ждет Дубровку, ждет расстрел Белого дома, хотя это было, вдумайся, 20 лет назад. Американцы про 11 сентября уже фильмов сто сняли.

– С одной стороны, ты прав, с другой – мы не можем сделать толковый анализ времени, в котором живем. Последние политические и социальные содрогания в России, в Украине показывают, что мы, с одной стороны, общества очень информированные, с другой – крайне незрелые, чтобы делать выводы какой-то степени общие. Каждый из нас глядит со своей колокольни. Мы с войной еще ничего не решили толком, хотя куда уж проще, вот враг, вот мы, мы победили. Ан нет. Мы с революцией семнадцатого ничего не решили. Никто из нас никого пока еще не простил. Поэтому мы боимся трогать в кино то, что реально кровоточит. Может, это наша беда, а может, наше спасение.

Понимаешь? Вот как только снимаем что-то серьезное, ну тот же «Cиндром», на какую реакцию мы нарываемся? Не на классическое «нравится – не нравится», нет. Люди рассуждают, правы мы или не правы, а многие – мы их враги или союзники. Вот это страшно.

Чтобы снять про современность. Вот Боря Хлебников снял… Я еще не смотрел (фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастливая жизнь» был представлен на фестивале в Берлине. – Авт.), но посмотрю обязательно. Кстати, Боря является большим поклонником «Синдрома Дракона», недавно встречались, он так хвалил нашу работу, что прямо-таки неприлично даже было (смеется), я уже не знал, как моргать. Так вот, вышел Борин фильм в прокат, прокат показал, что его почти никто не посмотрел. Вот в чем проблема. С другой стороны, есть жанр – есть фильм «Метро», есть «Легенда №17». Почему не продолжать это направление? В Америке каждый год снимают хитовый фильм про бокс, а у нас режиссер или продюсер говорит: я своим фильмом закрыл тему бокса в российском кино. Или тему войны, или бандитскую тему. У нас все великие, все хотят тему закрыть, а не зрителя порадовать. Бальшоэ кено о бальшой вайне (смеется). Во ВГИКе любой студент хочет дебютом уже что-то закрыть. Не про себя, дурака, рассказать. Что там болит внутри. У нас в России главная проблема – проблема с искренностью.

– Вернемся к ремеслу нашему несчастному (смеемся). Ты продолжаешь участвовать в длинных историях и продолжаешь играть в театре, так? В кино прокатном особо тебя не видно.

– А долго оговаривается что-то дельное, а в откровенно плохом играть не хочу. Сериалы сейчас лучше кино зачастую. Для меня отбор идет по трем линиям – качество истории, я не играю, не прочитав весь сценарий, а не только предлагаемую роль. Второе – кто режиссер. Третье – кто партнеры по площадке.

– Давай немного про твою творческую кухню. Грубо говоря, сколько тебе в год приходит предложений и каков процент твоих отказов.

– Сейчас – один к пяти. Стало попроще – присылают меньше плохих сценариев, знают, что откажусь. Ну, не все знают. Благо, хорошие сценарии начали появляться. Я играю в год две большие истории. Все остальное время – семья, театр, эксперименты творческие.

– То есть ты не уродуешься каждый день на площадке, да и по гонорарам, насколько я знаю, ты человек достаточно лабильный. Ты можешь ради хорошего фильма работать за смешные деньги?

– Ты понимаешь, надо же честно говорить – актеры хорошо зарабатывают, я никогда не кручу носом, мол, сериал, фуфу, я за высокое искусство. Дает Господь роль – только спасибо говори. Поэтому, естественно, если есть то, что сразу по сердцу, – надо вникать, уменьшать гонорар и не выпендриваться. Зато я позволяю себе благодаря этому быть более свободным в творческих рамках. Ну, естественно, я отец большого семейства, я должен зарабатывать, но это не превратилось пока у меня в смысл бытия. А уродоваться, как ты выразился, каждый день… Я могу поехать на Северный полюс или с детьми в Одессу на месяц. Я не хочу, чтобы мои дети не видели папу. И они видят папу. Я сделал свой выбор – в свободное время я дома с детьми. Моя работа – моя личная жизнь, поэтому у меня две личных жизни.

– Расскажи, когда ты к нам приедешь в гости.

– Мы собираемся поехать в Одессу летом на машине, обязательно предупрежу, поедем через Кировоград, покажу жене и детям все места, где снимали «Cиндром», ну и с удовольствием повидаюсь с ребятами из группы. А может, что-то новое будем снимать?

– Может, и будем. Мне очень жаль, что мы тебя убили в первом «Cиндроме», если будем снимать продолжение франшизы, придется обходиться без тебя…

– Загримируем меня в зеленого монстра.

– С Украиной какие-то творческие планы сейчас связаны?

– Ну, с тобой разве что. Хотя нет. Есть у меня дружбан, писатель, живет в Германии, пишет про Донецк. Я ему предложил написать вестерн донецкий. Прикинь. Среди терриконов такая войнушка. Можно очень интересно сделать. Так много всего интересного еще можно сделать…

На этом интервью мы закончили. Хотя диктофон не выключали. Потому что следующие два часа мы обсуждали новую сценарную мысль. И это, скорее всего, было не менее интересно, чем игра в вопросы-ответы. Андрей бегал к бару ставить на зарядку мои многочисленные телефоны, давал автографы посетителям чайханы, разговаривал по телефону с кем-то из своих детей, наконец, сорвался с места – прости, брат, на сегодня все, нужно купить цветов и лететь в театр на свидание. С кем? С женой. Не виделись неделю.

Да, Андрей, лети. Так много интересного еще можно сделать…

Юрий Смирнов – специально для «УЦ».