В нашем быстром и немного безумном мире одной из самых важных вещей является традиция. Та, что не дает угаснуть великому пламени мировой культуры. Что такое традиция? Это когда очень пожилая женщина говорит юной девочке, сидящей за роялем: «Всегда начинай с поцелуя клавиши».
12 апреля, в 125-й день рождения Генриха Нейгауза, в концертном зале музыкальной школы №1 прошел мастер-класс ученицы Нейгауза, известной пианистки, профессора Московской консерватории им.П.И. Чайковского Маргариты Алексеевны Федоровой. Почтенная гостья делилась тайнами своего мастерства с юными музыкантами. Было поразительно много людей. Все прислушивались к каждому ее слову, никто ничего не хотел пропустить. Вот и наш разговор с Маргаритой Алексеевной состоялся в окружении всех желающих послушать педагога, взять у нее автограф, сфотографироваться, выразить свое восхищение.
— Когда вы для себя решили посвятить музыке всю жизнь?
— Я не знала, что так будет, потому что в моей семье исполнителей большого масштаба не было. Мать училась петь, но не реализовала себя, отец был физик, математик, немножко астроном. Он надеялся, что я, когда вырасту, пойду учиться в МГУ, на физико-математический факультет. Я не любила юриспруденцию, историю, потому что это можно в книгах прочитать, а вот математику, астрономию всегда считала своим. За клавиши же впервые села в двенадцать лет. Оказалось, что это моя жизнь. Дома было старенькое пианино, на нем я и занималась, пока училась в консерватории. Никакого рояля у меня не было, никто меня не поддерживал, материально тем более. Отец умер рано. Дедушек и бабушек не было в живых, когда я родилась. Я была одна, братьев и сестер Бог не дал. Денег у нас не было. Вот такая была жизнь. Но я, конечно, работала. Еще будучи в десятилетке Центральной музыкальной школы при консерватории, я работала иллюстратором. У меня обнаружилась стихийная способность к чтению с листа, что передо мной ставили, то я и играла. Это было очень полезно. Так вот, мне разрешили работать музыкальным иллюстратором, несмотря на мой юный возраст. Какие-то гроши я там получала. Работала в театре имени В. Маяковского, он находится недалеко от консерватории. А факультатив назывался «Для артистов, которые хотят больше знать классическую музыку».
— В старших классах, в аспирантуре вы были воспитанницей Генриха Нейгауза, и, собственно, под его руководством прошли годы вашего творческого становления как пианистки. Скажите, что ценного вы почерпнули у Нейгауза, как Нейгауз-преподаватель повлиял на вашу жизнь?
— Наверное, немало. Надо было уметь взять у него самое ценное, в его натуре. Во многом индивидуальности совпали, но он великий человек. Он излучал энергию всем своим видом. Нейгауз расшевелил публику, это был прорыв в искусстве, в истории музыки, его сразу оценили. Он сыграл впервые в истории все десять сонат Скрябина, до него их так никто не играл. Я отдала дань своему учителю, тоже играла десять сонат Скрябина и не только… Его уроки были наполовину импровизацией, наполовину проникновением в самую суть музыки.
— У вас были и другие преподаватели, чем Нейгауз отличался от них?
— Он не был учителем в сухом, строгом смысле слова. Никогда не составлял планов уроков. Они проходили по-разному. У одного ученика он слушал целиком программу. С другим — копался над каким-то тактом, который не получался, и т.д. Генрих Густавович был артистичной, очень интересной и очень заманчивой для нас всех личностью. Вот это главное, что можно о нем сказать. Он сам увлекался и очень любил, когда в классе, кроме его учеников, были посторонние. Вот мой первый преподаватель Константин Николаевич Игумнов при каждом лишнем человеке страдал, только с глазу на глаз с учеником — и все. А Нейгауз очень любил, когда было много гостей в классе. Такая у него натура была, он специально ничего не делал.
Обмануть его было невозможно. Играть не так, как полагается, не соблюдать штрихи, акценты, лиги. Он чуял это сразу. Он действительно был человеком удивительным. Я глубоко благодарна судьбе, что она меня определила к нему. Для меня это было неожиданно, и это замечательно.
— Вам как пианистке аплодировали во многих концертных залах. Вы исполняли музыку многих композиторов — Скрябина и Шуберта, Чайковского и Прокофьева, Бетховена и Шопена, играли Баха на клавесине. Музыковеды всегда отмечали особенности вашего исполнения. В чем секрет игры Федоровой?
— Я долго играла, до восьмидесяти трех лет, и очень много. Я объехала весь мир с концертами. Сегодня, допустим, играю в Заполярье, завтра — в тропиках. Может, дело в нервах. Я всегда: «Ой, мне завтра играть, ой, мне сегодня играть!» И хотелось играть хорошо.
— У вас богатый педагогический опыт, воспитали не одно поколение пианистов. Вы придирчиво отбираете учеников или работаете с теми, кто стремится попасть именно к вам? Какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать пианист, чтобы причислить себя к школе Нейгауза?
— У нас нет такой системы, что я отбираю, и никогда не было. Чаще всего это бывает так: приходят, просятся ко мне в класс.
Если у нас в консерватории каждый год в июне приемные экзамены, поступают тысячи молодых людей, и половина из них — на фортепианный факультет. Реализует же себя на эстраде, может быть, один из них, а бывает, и не одного. Это единицы. У меня, например, не было многих возможностей, работала в трех местах в то время, когда училась, получала Сталинскую стипендию, консерваторию закончила с отличием. Не было репетиторов никаких, не было знаменитого деда, который держал бы в руках всю музыку, все получилось само. Я способная была, природа мне дала многое. Было одно желание — играть. Я могу стесняться этого или гордиться этим, но это так.
Из моего класса вышло достаточно много лауреатов, которые играют по всему миру, «иных уж нет, а те — далече». Дима покорил меня с первых уроков, с первых звуков (речь идет о Дмитрии Людкове, ученике, ассистенте М. Федоровой, преподавателе Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского, который накануне выступил у нас в Кировограде с замечательным концертом. — Авт.). Я подумала: вот то, что я мечтала услышать, это вообще подарок судьбы. Среди тончайшей лирики, великолепнейшего владения разными звучностями его игра поражает виртуозностью, размахом.
— С недавних пор классическая музыка становится элементом шоу-бизнеса. На ваш взгляд, помогает ли это ее популяризации или классике лучше остаться вне новых веяний?
— Я считаю, что это блуд, извините за грубое слово. Так не должно быть. Времена меняются. Может, быть, как получилось в эпоху моей молодости, когда никто не играл сольных концертов чистого Баха. Всегда играли Баха и Бузони, Баха и Листа, считалось, что Бах — это скучно. Сейчас везде его играют. Может, когда-нибудь будет ренессанс чего-нибудь…
Ольга Смирнова, фото Елены Карпенко, «УЦ».
