Доктор Лиза: «Я заставляю людей жить»

Для тех, кто не знает

Елизавета Петровна Глинка (широко известна под псевдонимом Доктор Лиза, родилась 20 февраля 1962 года) – российский филантроп, по образованию врач-реаниматолог, специалист в области паллиативной медицины (США), исполнительный директор фонда «Справедливая Помощь».

В 1986 году закончила Второй Медицинский институт им. Н.И.Пирогова. В этом же году эмигрировала в США с мужем Глебом Глебовичем Глинкой, сыном известного русского поэта и литературного критика Глеба Александровича Глинки. В 1991 году получила второе медицинское образование по специальности «паллиативная медицина» в Дартмундской медицинской школе.

В 1999 г. в Киеве основала первый хоспис при Онкологической больнице Киева. Член правления Фонда помощи хосписам «Вера». Президент VALE Hospice International. В 2007 году в Москве основала благотворительный фонд «Справедливая Помощь», спонсируемый партией Справедливая Россия. Фонд оказывает материальную поддержку и предоставляет врачебную помощь умирающим онкологическим больным, малообеспеченным больным неонкологического профиля, бездомным. В 2010 году Елизавета Глинка осуществляла от своего имени сбор материальной помощи в пользу пострадавших от лесных пожаров.

Фильм «Доктор Лиза» Елены Погребижской о деятельности Елизаветы Петровны выиграл премию ТЭФИ-2009 как лучший документальный фильм.

Ведёт блог в Живом журнале. Получила «Премию Муз-ТВ-2011» в номинации «За вклад в жизнь».

В 2011 году Елизавета Глинка вошла в список «Сто самых влиятельных женщин России».

С Лизой Глинкой мы знакомы тысячу лет. Я помогал ей немного в меру сил, она мне – безмерно, но это, скорее, наше личное, не для газеты. Когда-то мы обсуждали идею открытия хосписа в Кировограде. Угадайте, с какой темы началось наше интервью?..

«Хоспис строят для себя»

– Пока ты не начал меня спрашивать, скажи, вы в Кировограде хоспис открыли?

– Нет еще, решение принято, но как-то почему-то никогда нет денег.

– А ты можешь мне письмо организовать с подписями людей? Я собираюсь в Украину скоро, я вам закручу это дело. Ехать к вам от Киева далеко?

– Три часа с копейками. Ну что, поговорим?

– Давай.

– Мы давно не пересекались с тобой в Киеве. Сейчас, проживая в Москве, работая в фонде «Справедливая Помощь», обращаешь ли ты внимание на наши дела, нашу украинскую обстановку?

– С хосписом (первым киевским хосписом, открытым Лизой Глинкой. — Авт.) мы общаемся, каждый день, я знаю, какое количество больных, чего нет, в каком кризисе находится киевская городская медицина. Мы это для Кировограда пишем?

– Да.

– Предполагаю, что и в Кировограде не лучше. Совсем плохо было в прошлом году, когда не было шприцев, не было перчаток, не было пеленок, больным приходилось все покупать самим, в этом году, к счастью, проблему удалось решить, мы нашли разумный компромисс, практически идеальный вариант, который я называю благотворительной медициной, – минимум делает государство: зарплаты сотрудникам, их социальный пакет, питание (потому что по закону кухня принадлежит государству), а все остальное, что не покрывает государство, решают для обреченных больных благотворители. Так проблема решается не только в Москве или Киеве, так на самом деле она решается во всем мире. В таком случае нет борьбы между благотворительными фондами и исполнительной властью, которая начинает понимать, что мы смотрим в одну сторону и в принципе не желаем бодаться.

– А бодаться приходится?

– Постоянно, мы же вынуждены кричать – у больных нет пеленок, нет еще чего-то, иногда им есть нечего. Начальникам, понятно, это совсем не нравится. У них же покой всегда и идеально. А больной в четвертой стадии рака не может себя защитить. Со своими дикими болями, со своим низким моральным уровнем в этот момент, про материальный я уже не говорю – он изначально низкий. И такому человеку предлагают купить то же белье с дикой наценкой. Это же позор! Поэтому кричали и будем кричать, пока не договоримся. А договоримся – будем созидать. Всем депутатам, представителям местных властей надо понять – надо искать компромисс.

Что касается отсутствия хосписа в Кировограде… Скажи, у вас есть смертная казнь в Украине?

– Нет, давно отменили.

– А пытки, стало быть, оставили… Вам надо ввести назад смертную казнь и убивать тех, кого не берут ни на выездную помощь, ни на стационарное отделение. Еще и семью больного пытаете. Зачем нужен хоспис? Я всегда отвечаю – хоспис строят для себя. Для меня, для тебя, для него. По той причине, что каждого человека, даже крайне одинокого и замкнутого, окружают минимум пять-шесть людей в городских условиях. И рак – это ад не для одного.

Далее – рак не щадит ни один возраст, страдают дети, средний возраст, страдают старики. Мы сделали в киевском хосписе три детские палаты, и они, к сожалению, не пустуют. Мы обрекаем людей на канцерофобию, на депрессию, на суициды. На безработицу родственников обрекаем. Родные и близкие постоянно видят дорогого им человека слабым, необезболенным, беспомощным. Да, в этой стадии мы уже не можем победить рак. Но мы можем уменьшить муки человека. Облегчить, а иногда совсем снять ужасные симптомы, которые сопутствуют уходу человека из жизни.

Если Украина собирается в Европу, вам необходимо понять: хосписы нужны так же, а иногда и больше, чем обычные клиники.

– Тем более, что хоспис – явно не самое дорогое место в медицинском бюджете.

– Конечно! Анализы уже не нужны, кровь и плазму не переливаем, МРТ не делаем, за редким исключением. Но содержать 20 коек на сто тысяч населения – стандарт европейский, и обеспечить выездную службу на 60 человек, думаю, Кировоград в состоянии.

– Давай пройдемся по аргументам противников первоочередного финансирования создания хосписов. Аргумент номер один – современная европейская тенденция: люди хотят умирать дома, и хосписы не нужны.

– Ключевое слово – дома. Мы что сравниваем, дома в Германии и дома в Святошино? (Киевский район дислокации хосписа. — Авт.) Я была на таких вызовах, в таких катакомбах… Это не дома, это ад. Второе – где в Германии однокомнатные квартиры? А у нас – нормально. Помню, однокомнатная киевская квартира, в комнате умирает молодая женщина 35 лет, по ней ползают два ее совсем маленьких ребенка, а на кухне живут ее родители.

Да, выездная служба очень важна, но она реальна, когда есть база – хоспис. Тогда есть возможность создать больному стационар на дому. Да, в хосписе никто не поправляется. И пациент имеет право умирать дома. Но надо создать все условия. Первое – отдельная комната для больного. Второе – наличие сиделки. Третье – обеспечение его бесплатными лекарствами, пеленками, кластомами, урастомами, катетерами, средствами от пролежней, спецпитанием. Возможно это? Возможно. Для создания выездной помощи нужно два работника – врач и квалифицированная медсестра, диспетчер на телефоне и история болезни. Так мы начинали в Киеве. И получилось. Было бы желание.

– Второй аргумент противников хосписов – отсутствие нормальной паллиативной помощи, специалистов этого профиля и, естественно, проблема наркотических средств, которая всегда как красная тряпка – мол, доступ и злоупотребления.

– Ты знаешь, обезболивание и употребление наркотиков – это настолько разные темы, что даже всерьез говорить об этом не хочется. Вот лучше спросить – почему в Украине до сих пор нет таблетированного морфина? Почему до сих пор истощенным больным, кожа да кости, колют морфин? Почему детям колют? Я построила хоспис 13 лет назад. И тендеры по МСТ (таблетированному морфину. – Авт.) уже тогда проводились. А результата нет. Появились только наклейки, слава Богу. И все.

С наркоманами должны бороться соответствующие товарищи в соответствующих органах. А мы должны обеспечить правильное хранение и распределение средств лечения, в том числе и наркотиков. Поверь, украсть их из хосписа невозможно.

– Ты в курсе, что в Украине очень модна программа замещения морфина и вообще опиатов трамалом и его модификациями?

– Да, к сожалению. Я скажу коротко и ясно. Когда я училась на паллиативного доктора в США, на первой же лекции наш профессор сказал: морфин – это совершенство, которому нет предела. Конечно, он имеет побочные эффекты, которые, впрочем, достаточно легко купируются. Поэтому вопросы о замене… Ну, если бы можно было отказаться и заменить морфин трамалом или, как там у вас называется, трамадолом, отказались бы от производства морфина, МСТ, сиропа морфина, свечей морфина. Но весь мир продолжает это применять, потому что против боли морфин – лучший.

– Ну и самый, наверное, подлый аргумент. Эвтаназия. Зачем мы растягиваем агонию, зачем задерживаем на этом свете смертельно больных? Почему не прерываем их мучения, особенно если есть личное согласие больного?

– Обезболенный больной никогда не попросит о смерти, никогда. Я за многолетнюю практику не слышала и одной такой просьбы от ухоженного больного. Просьба об эвтаназии – это крик отчаяния. Кричит – значит, плохо лечите, плохо ухаживаете. По поводу эвтаназии моя позиция крайне четкая – для меня это равносильно убийству. Я родила детей, я не могу представить себе, что я убиваю своих детей. Все больные – чьи-то дети. Кто в силах – попробуйте убейте. У меня тысячи других аргументов, но и этого хватает.

– Наши чиновники, наши доктора все время изучают чей-то позитивный опыт. В паллиативной медицине, в хосписном обслуживании. На твой взгляд, где эта отрасль человеческого функционирования работает лучше всего?

– В США. Там очень сильная выездная бригада. Там обязательный осмотр доктором. Очень крепко подготовленные, не только профильно, но и психологически медицинские сестры, которые ведут больного от момента установления четвертой стадии до умирания. Есть три причины, почему пациент там не может умирать дома…Там нет четвертой, нашей, русско-украинской, которая тут на первом месте, – нет дома. Итак, первая американская – невозможность обезболивания на дому. Когда, например, морфиновую подкожную помпу надо ставить. Второе – реально одинокие люди. Очень старые. Третье – временный отдых родственников. Да, это вроде бы кощунственно звучит, но иногда больной умирает более полугода. Его любят, о нем заботятся, но иногда надо просто перевести дух. Рак тем и страшен – он высушивает не только больного.

Раковые – не совсем такие, как остальные люди. Они тоньше чувствуют, они любят, они сражаются и ценят каждый миг.

– У нас, в Украине, у вас, в России, сейчас готовят специальный персонал для паллиативной медицины?

– В России – да. С этого года. Узаконили такую профессию – специалист паллиативной медицины, потому что в Конституции есть право на такую помощь. Право есть, а реализовывать его было некому. Теперь официально – есть.

– Кстати, на днях Россия первой из стран СНГ и впервые за годы нашей общей независимости друг от друга продекларировала государственные гарантии при лечении рака у детей, включая и сложные операции за рубежом. Лед тронулся? Благотворительность в этом вопросе больше не нужна?

– Пока не могу сказать. Мало времени для анализа. Премьер-министр России Медведев приказал обнародовать список бесплатных услуг, на которые люди имеют право. И это тот редкий случай, когда я с ним согласна. Люди просто не знают, на что они имеют право. И платят, потому что привыкли. Чтобы врача не обидеть. Чтобы из больницы не выгнали! Уверена, что и у вас в Конституции тоже записано право на бесплатную медицину. Знаете, когда вам чиновник говорит – у страны нет на это денег – он совершает преступление. Другое дело – право выбора клиники, доктора и так далее. Тут уже ваша инициатива…

«У моих бомжей есть крошечный шанс»

– Тебя читают в Интернете десятки тысяч людей. Ты стала писать очень мало.

– Это не времени мало, хотя его просто нет, это я немного переосмысливаю свою работу…

– Многие люди удивляются твоему переходу от раковой темы, хосписов к созданию фонда «Справедливая Помощь», к бомжам.

– Понимаешь, киевский хоспис может существовать без меня. Как ребенок. Вырос и ходит сам. Хотя это пока что лучшее дело в моей жизни.

В Москве реальность по хосписам другая. Тут их двенадцать, в принципе людям с четвертой стадией практически обеспечен относительно нормальный уход. А то, чем я занимаюсь, – это хоспис социальный. Тут практически такие же смертельно больные. Но.

Из ракового хосписа никто не возвращается. У моих бомжей есть крошечный шанс вернуться. Одна десятая процента. Туберкулез, тяжелые спинно-мозговые травмы, тяжелейшие психические расстройства. Люди на улице живут. Люди и себе-то не нужны. Куда там обществу или государству.

– То есть передний край – тут?

– Именно. Передний край. Но киевский хоспис я не бросаю. И там мысли такие, попроще. Кондиционеры поставить, плиту поменять, стиралку. Вот в онкоцентре соседнем нет прачечной, и родственники больных стирают белье сами. А сказать нельзя.

Слушай, недавно случай был. Пищеблок у них из-за аварии остановился. На три дня. Но это потом прояснили. Все же в тайне. Так вот, перестают больных кормить. Мы бросили клич по Киеву – люди стали хлеб везти, супы и так далее. Что, думаешь, больничное руководство сделало?

– Поблагодарили?

– Ага! Вычислили тех, кто мне пожаловался, и наказали. Больных! Представляешь? У них плита сломалась – они правду боятся сказать. И тех, кто говорит, – уничтожить готовы. А знаешь почему? Вот так из нас по капле выдавливают человеков и снова превращают в рабов. Все беды наши оттого, что мы рабы, что боимся.

Я не призываю идти на баррикаду. Я хочу понимания. Чтобы чиновник хотя бы мысленно на день поменялся шкурой с пациентом.

– Когда ты занималась хосписом, когда ты много писала по этой теме, я помню ту огромную обратную связь от читателей. Многие помогали, становились волонтерами. Сейчас реакция гораздо меньше. Помощь раковым больным чище, благороднее? Бомжам помогать не хочется широким сердобольным массам?

– Я не буду тебе повторять, что мы все одинаковы. Но в восприятии публики – безусловно, разница есть. Хотя в России бездомный сродни раковому больному – может попасть любой. У меня среди бомжей есть бывший прокурор, бывший генерал милиции, писатель серьезный, лауреат всего, что можно. Актрисы, журналисты, инженеры. Алкоголь, кто-то сошел с ума, кого-то кинули аферисты – и вот они все на улице. Болеть раком – да, это красивее, это чистенько для публики. Но и то… Я же со взрослыми раковыми работаю. Знаешь, как любит тянуть какое-то мурло сквозь зубы – ну этот же пожил уже прилично, надо детям помогать. А когда надо будет ребеночка спасать – у него дела срочные будут. Я последние двадцать лет работаю с изгоями общества. Но мне их жалко. Вот написала на своей страничке про психиатрического больного – тринадцать комментариев. А под раковыми историями сотни. Но я тебе скажу такое – боялись и рака. Боялись примерить на себя.

Я работаю на помойке, я вижу такие вещи, которые хочу забыть и не хочу о них писать. Это такая безнадега! В хосписных историях всегда есть хоть маленький лучик света. Тут зачастую его нет вообще. Мы бьемся за каждую жизнь. Этих людей не берут никуда. Я заставляю людей жить. Жить я могу заставить. Быть хоть на копеечку счастливым – нет, не могу. Готова ли я поделиться их судьбами – пока не решила.

– То есть эта тема страшнее.

– Эта тема страшнее.

«Цель одна – помогать»

– Мы часто с тобой говорили о том, что раковые хосписы худо-бедно приживаются, они есть, но смертельно больным нераковым пациентам умирать негде. Что-то сдвинулось в этом вопросе?

– Ничего не произошло. Абсолютно. А чего я сижу в этом подвале? Построили бы больницу для бедных, признав наконец-то, что есть они, бедные, и лечебницу для тяжелых нераковых – все, миссия моя была бы закрыта.

– И чем бы занялась?

– В Киев бы вернулась.

– О, хорошо.

– Много там еще можно построить, в Украине. Нужно построить. А то фондов всяких – как грибов. Ездят к нам в хоспис фотографироваться…

Звонит мобильный, на связи народный депутат Украины Владимир Бондаренко. Я, естественно, слышу только то, что говорит Лиза:

– Владимир Дмитриевич! Слушайте, у меня тут просто трагедия в Кировограде, там все никак хоспис не откроют, скажите, когда я должна прилететь, чтобы мы туда поехали и решили вопрос. Вы же знаете про Кировоград, про то, какая там ситуация с раком, про уран, радон? У них есть помещение, у них нет желания. Давайте сделаем что-то (слушает). Когда? (слушает). Ларин, да, я слышала его фамилию (слушает). Если вы мне писульку нарисуете, мандат, я поеду одна! (Cлушает.) Ага, ага. Письмо будет. От Кировограда. У вас в приемной. Я прилечу! Спасибо, мой дорогой! Целую.

– Так, Юра, Ларин работает у вас?

– Уже нет.

– Жаль, говорят, толковый человек…

– Можем продолжать? Лизавета Петровна, ты член очень серьезного по вывеске совета, президентского, тебя орденом Дружбы Народов наградили, тебя поддерживают знаменитые люди – Борис Гребенщиков, Земфира, многие другие артисты, музыканты, писатели. С другой стороны, вы сидите в маленьком подвале, обстановка вокруг, мягко говоря, бедная, хотя я знаю тебя, ты нормальный человек, тебе не надо самой быть бомжем, чтобы помогать бомжам.

– Я же тоже не очень люблю эту грязь. И понимаю, что не всем нравится, когда я червей вынимаю из ран на помойке. Мне просто нравится делать то, что никто не делает или делает очень малое количество людей. Поэтому подвал так подвал. Я же не только суп раздаю. Я подписана на все журналы по паллиативной медицине, все раковые серьезные издания. Просто пока есть силы скакать – буду скакать. Кончусь в этом аспекте – найду себе другое полезное применение.

– Тебе предлагают сделать «Справедливую Помощь», ее филиалы, в городе А, в городе Б, в городе Ц?

– Делают кое-где. В Башкирии, в Татарстане. Понимаешь, все требуют – приезжайте и сделайте, а мы подхватим.

Я не могу везде успеть. Вот за сегодня мы приняли на двоих 163 человека. Здесь, в подвале. И это не люди с ОРВИ.

– Почему так мало встречного движения?

– Потому что привыкли жить на всем готовом. Потому что привыкли прожектерствовать. Ты для начала сходи и покорми пару человек, а потом требуй у меня пакет документов для фонда, мой приезд. Мы начинали – кормили тридцать человек, сейчас кормим триста. Это немного для Москвы, но мы оказываем медпомощь этим людям. Мы зимой стараемся, чтобы они не замерзли. Я еду, когда могу. Писем много, но движения мало.

– Быть одновременно знаменем и оказывать практическую медпомощь, извини, на помойках, – это же трудно.

– Трудно?

– Хорошо, спрошу так, не заслужила ли Лиза Глинка своим двадцатилетним трудом сидеть в хорошем кабинете и писать книги о том, как надо организовывать фонды, как спасать людей?

– Самое грустное, что в моей жизни произошло, – что из меня сделали знамя. Я хочу работать на помойке. Мне это нравится. Я не хочу сидеть в кабинете. Я ничего не понимаю в бумагах, в бухгалтерии. Я последние пять лет серьезно изучаю военно-полевую медицину, потому что работаю в полевых условиях. Я изучаю уличную американскую медицину, психологию. А из меня лепят бренд. Это мешает. Я рада, если кто-то вдохновлен моей деятельностью, но я не щит для каждого города в России или Украине. Мы всем говорим, кто хочет открыть хоспис в Украине, – приезжайте к нам, учитесь, не тратьте время на конференции. На конференции надо ездить, когда вы построили уже что-то и хотите улучшить или узнать что-то новое. Учиться паллиативной медицине можно в Москве, Новикова научит, в первом московском хосписе. Даже Сербия уже построила хосписную систему после войны. Нищета была. Но определили цели и сделали.

Ты знаешь, мне, по большому счету, не важно, с какой целью нам помогают. Некоторые от чистого сердца, некоторые избираться хотят или имидж компании поднимают, некоторые грехи черные замаливают. Какая мне разница? Цель одна – помогать.

– Ты прошла огромный путь временной. Работала с большим количеством политиков, бизнесменов. За двадцать лет их реакции стали лучше, хуже или не изменились? Элита оттаяла к этим вопросам общества или все на прежнем уровне?

– Элита стала разговаривать. Элита научилась сочувствовать и выслушивать проблемы, не прятать взгляд. Появились люди, которым можно озвучивать проблемы, а не просить. Не писать бесконечные бумажки, не выслушивать от очередного референта – вы хорошо подготовились к выступлению, Елизавета Петровна? Но это не чиновники. Нет. Бизнес стал лучше. Я за эту зиму покупала с частных мелких пожертвований только молоко. Все остальные продукты мне обеспечили бизнесмены. Я не беру денег от фирм. Хотите помогать – покупайте сами и приносите крупу, хлеб, лампы вот бактерицидные в подвале мне поставили. Ходят сами кормить. Когда-то один солидный попробовал – сам покормил бомжей. Появился во второй раз. Счастливый. Говорю: «Думала, вы никогда больше не появитесь». – «Да что вы, – говорит, – это же кайф какой. Во-первых, психоаналитика бросил, понял, что на самом деле никаких проблем у меня нет, я их себе придумал. Во-вторых, ну как-то человеком себя почувствовал». Три года работает у меня, разгружает коробки с едой из грузовика.

Второй сказал: «Слушай, у меня бизнес пошел из-за тебя». Ну это смешно, конечно. Ну пошел и пошел. Помогает средний бизнес. Крупный – нет. У них свои дела. А средний – да. Кто-то на условиях анонимности, кто-то, наоборот, пресс-релизы выпускает. Я рада и тем, и другим.

– Я долго тебя наблюдаю в жизни. Ты прекрасно держишься. Ты работаешь, если говорить языком кино, со смертельной фактурой. Что тебя держит, что позволяет тебе быть столь же энергичной, столь же по-женски привлекательной?

– Я устаю, конечно, Юр. Еще лет пять – и все. Я уже не смогу прыгать с грузовика или успокаивать какого-то психически больного человека, которому не нравится каша. Держит то, что всем этим людям помощь и сочувствие нужны гораздо больше, чем мне. И больше ничего. Никакого двигателя у меня нет. Как бы мне ни хотелось спать, как бы я ни думала о своих каких-то проблемах – я знаю, что у них проблемы больше, а спать им негде. Они понимают человеческое отношение лучше, чем другие, более устроенные люди. Я спрашиваю: «Ты почему бузишь?» – «Хочу красную зубную пасту, а не эту». – «Бери красную». И человек вдруг так улыбается. Это трудно передать словами.

Это универсальный рецепт для каждого человека – найди тех, кому похуже, чем тебе, и помоги. Твои проблемы покажутся тебе мизерными.

– Я тебя за язык не тянул, ты сама сказала – ресурса еще лет на пять. Какая цель этой пятилетки? Когда ты сможешь сказать себе: Лиза, ты можешь отдыхать?

– В Украине – развить систему хосписов и сделать ее доступной всем нуждающимся в ней как в городе, так и в селе.

Поверь, наших сторонников в этом вопросе куда больше, чем тебе кажется.

– Да я понимаю, врагов нет, все за.

– Все за, государство не против.

– Ага, только денег у него нет.

– Значит, надо найти денег для государства (смеется).

– Что должно произойти в сознании людей, чтобы этот путь был пройден?

– В сознании это уже произошло. Но. Я не хочу делать это все частным. Мне кажется, это путь в никуда. Мы говорили об этом с покойной Верой Миллионщиковой (создательница первого московского хосписа. — Авт.). Я хочу государственные программы и широкую благотворительность на этой базе. Ты меня прости, но в Украине, например, многие хосписы стали коммерческими предприятиями. Это их путь. Но это не мой путь.

Меня в штыки встречают сейчас. С моими бездомными. Да это вообще уже не люди, говорят мне. Какие им госбольницы? Знаешь, многое вернуть надо. Буду говорить непопулярные вещи. ЛТП надо вернуть. Трудотерапию в психиатрических клиниках надо вернуть. Госпитализировать надо человека, когда показано, а не когда желание есть подлечиться. Мы сами формируем армию бездомных. Пожалуйста, сходи с ума, пей до белой горячки. То есть человек никому не нужен еще не на стадии бездомности. Наплевать на него было гораздо раньше.

Чиновник измениться должен. У нас же гардеробщики миром управляют. Разрешают что-то, не разрешают. Я помню, Медведев на какой-то пресс-конференции в Ростовской области сказал: «Вообще-то и бездомным нужна помощь». До чего же мы дожились, если такая простая и осторожная фраза режет слух и шокирует! Вот, чиновник сказал что-то человеческое. Я надеюсь, наша власть это понимает. И ваш Президент, надеюсь, тоже. Потому что это люди, которым никто не поможет. Это мы пока еще можем с тобой цепляться за друзей, за родных, вытягивая друг друга. Самое страшное, когда приходишь в квартиру, сидят трое людей, еще живых, еще семья. Спрашиваешь: чем вам помочь? Отвечают: нам уже ничем не поможешь. И глаза мертвые. Отчаяние. Самое страшное – безнадежность. Они живут в аду. Надо освободить из этого ада. Это не так сложно, как кажется.

Постскриптум

Я очень надеюсь, что Лиза приедет к нам в город. Она умеет встряхнуть так, что становится стыдно за несделанное. И она нереально умеет любить. В 2008 году мне нечего было подарить ей на день рождения, и я, как принято говорить, отмазался стихами:

Ты обезболиваешь
А мы все равно воем
Нам больно
Тебе страшно
За нас
Ты говоришь
Быстро
Грубо
Медленно
Нежно
Мы затихаем
Анестезия
Наркотики
Счастье
Мы поделили тебя на дозы
В наше время гвоздей не нужно
Мы приходим
Кто-то приносит розы
Пьем твой чай
Очень медленно
За атомом атом
Забываем время
И боимся
Вдруг поведет по палатам
Тут все мы зависли
между адом и раем
Ты нас спасаешь
Но мы
Всегда
Все равно
Умираем.

Хоспис нужен больным. Но здоровым – нужен еще больше. Надеюсь, вы услышали меня, земляки.

Юрий Смирнов, Москва-Кировоград.