Этот день мы приближали как могли

70-летию Великой Победы посвящается

О тех, кто добыл Победу тяжелой ценой, кто пережил те страшные четыре года, недопустимо вспоминать только в канун 9 Мая. Это убеждение не требует доказательств. Именно поэтому мы продолжаем писать о сражавшихся, об участвовавших в партизанском движении, о бойцах тыла, о свидетелях Великой Отечественной войны. Самое время начать подготовку к очередному юбилею Победы.

«Об этом же никто не читает»

Именно так, с грустью и сожалением, ответил Максим Андреевич Соколовский на наше предложение написать о нем в газете. И добавил: «Это никому не надо». Нет, Максим Андреевич, это надо очень многим. В первую очередь – вашим внукам, которые и без того гордятся своим дедом, но будут гордиться еще больше, когда о его солдатском подвиге узнает как можно большее количество их сверстников.

Максим Андреевич живет с внуками. Уже пятнадцать лет нет его жены, верной подруги, но ноги еще слушаются, голова светлая, по хозяйству молодежи помогает. Гордо показал нам домашний инкубатор, где уже был один новорожденный утенок. А за плечами – долгая и трудная жизнь. На пенсию ушел из дорожной службы. До этого много лет трудился в межколхозстрое, а сразу после демобилизации был комбайнером в МТС.

На фронт девятнадцатилетний Максим Соколовский ушел в 1943 году. Успел выскочить из Новгородки, когда ее в первый раз освободили советские войска. Вообще этот населенный пункт то освобождался, то сдавался врагу несколько месяцев: с декабря по март. Отправился Соколовский и такие, как он, ребята в Новую Прагу – там был военкомат. Призвался и – воевать. Попал в артиллерию, в отдельный противотанковый артиллерийский полк. Со своим орудийным расчетом дошел до Румынии. А в феврале 45-го отправился на Дальний Восток, к монгольской границе. Это была Японская война. «Ну, там мы быстро справились, в сентябре уже вернулись назад», — вспоминает Максим Андреевич.

Службу в армии продолжил до марта 47-го, а затем, демобилизовавшись, вернулся в родную Новгородку. Через два года женился и, как все в то время, восстанавливал, строил, укреплял. Жизнь была тяжелой, но прожита она честно. Для настоящих солдат честь – превыше всего. Максим Соколовский – настоящий солдат.

Чтобы гордились

Вот только один эпизод из военного прошлого Валентина Дмитриевича Малиновского. В марте 1943 года он в числе других бойцов переправлялся на плоту через реку Висла. До противоположного берега еще не добрались, и вдруг под ногами солдата плот разошелся, образовав огромную трещину. В нее, в ледяную воду Вислы, рухнуло несколько бойцов. В полном снаряжении, в длинной шинели, с оружием и вещмешком добираться до берега было чрезвычайно сложно. Но выкарабкались.

На берегу одежда мгновенно замерзла так, что невозможно было согнуть руки. В каком-то поселке несколько замерзших солдат нашли пустой дом, растопили печь и отогрелись. «Наутро чувствовал себя, как ни в чем не бывало. Даже не заболел. А сейчас ноги еле передвигаю – сказалась та “встреча” с холодной Вислой», — вспоминает Валентин Дмитриевич.

На фронт Малиновский ушел в 1942 году. Прошел всю Польшу, дошел до Чехословакии. В конце 44-го был демобилизован. Вражеские пули не пролетели мимо: в результате ранений пострадали нога, правая рука и глаз. Вернулся домой, в Житомирскую область. Родители умерли, семья распалась. Братья и сестры отправились строить самостоятельную жизнь кто куда. Валентин Малиновский оказался на Кировоградщине, в Новгородке. Окончил техникум механизации, женился, стал работать. Работал Малиновский часовым мастером. И сегодня 88-летний Валентин Дмитриевич продолжает чинить часы. Недавно перенес операцию на глазу и счастлив тем, что может читать газеты без очков и работать.

Живет дедушка сам, но в выходные к нему приезжают внуки, которыми он очень гордится. Несомненно, внуки тоже гордятся своим героическим дедушкой.

«За свою жизнь я не боялась»

Татьяна Андреевна Пятова родом из мест, известных трагическими событиями Зеленой Брамы 1941 года. Тогда ей было 23 года, она уже работала в школе учителем младших классов. Сегодня помнит все до мельчайших подробностей.

— Настоящую войну я увидела, когда было окружение 6-й и 12-й армий на территории теперешнего Новоархангельского района. На Синюхе есть село Терновка, это моя родина, там в окружении были наши войска. Прорывались они по течению Синюхи. На юге их пересекли, и солдаты шли на Булацелово. Много было жертв. Синюха была красная от крови. Я не ходила закапывать трупы, мама не пускала. А люди ходили и хоронили погибших. А мы, молодежь, откликнувшись на призыв партии организовывать на оккупированных территориях подполье, на месте боев собирали оружие и прятали.

У нас внизу огорода был каменный забор. Помню, я вынула из него камушек и наган спрятала. А патроны боялась, что отсыреют, на печи на полочку положила. Была уверена, что никто из домашних не найдет. Однажды зимой пришли полицаи, наверное, кто-то сказал, что у меня есть оружие. Устроили обыск якобы в поисках какого-то планшета и полезли на печь. Я испугалась, напряглась. А они поискали и ничего там не нашли. Оказывается, мама патроны перепрятала.

Подполье организовать не так просто было. Решили собираться как будто на репетиции для показа пьесы. Пьесу, «Майскую ночь», мы поставили, но подполье не организовали — слишком нас много было. А настоящее подполье организовал один из первых комсомольцев села, Адам Карпович Козицкий. Помню, он меня в пионеры принимал. Так он пошел в армию перед войной, потом попал в окружение, вышел из него и вернулся в село. Он и его друзья организовали нас, тех, кому доверяли, в подпольную группу. Связь с партизанским отрядом установили, я была связной. Ходила не в отряд: Левковка, Владимировка, Федоровка были мои села. Оружие собирали, продукты и отправляли партизанам. Отряд назывался имени Сталина.

Наш дом отделялся от села лесом и считался хутором. Он и был явочным. Когда партизанский отряд обнаружили, был большой бой. Одного из партизан, Степана, ранили. Было тяжелое ранение в области левой подмышки. Его женщина из отряда привела к нам в дом. Оно и понятно: вели к тем, кого знают. Положили Степана на печь, якобы спрятали, а он стонет. Мама говорит: «Ложись в комнате на кровать. Если умирать, так всем». Положили в комнате. Если кто-то заходил, закрывали дверь и стул ставили. Однажды, когда немцы отступали, зашел один. А к нам в это время пришел друг раненого проведать его. Когда увидели в окно, что к нам направляется немец, приятель Степана схватил бритву, стал возле зеркала, как будто бриться приготовился. Мама на печи лежала. Хоть и говорила, что умирать — так всем, но за детей боялась. Лежит и дрожит от страха. Ее прямо трясло всю. Немец стал проситься переночевать, глянул на маму и спрашивает: «Что с ней?» А наш гость говорит: «Тиф у нее». Ничего не ответил, а потом вышел и у меня спрашивает: «Это кто, муж твой?» Говорю, что да. «Скажи, пусть так не говорит, а то расстреляю». И ушел.

Степана никто не обнаружил. А когда нас освободили, пришел солдатик, наш, и говорит: «Печка, русская печка, давно я на ней не лежал». Мама говорит: «Ну ложись, сынок». Полез на печь, мама его портянки повесила высушить. А он уснул на печи. Мы пошли в комнату, где Степан лежал. Он попросил меня на гитаре сыграть. Я начала играть, и вдруг ему стало плохо, жарко. И тут мы обнаружили, что под ним лужа крови: открылась рана, лопнула поврежденная артерия в месте ранения. Мы закричали, и от нашего крика проснулся солдат. Он спрыгнул, подбежал, нажал на артерию и держал, пока мы фельдшера звали. Если бы не тот солдатик, погиб бы наш Степан. Перевязали рану, выздоровел, но рука у него постепенно с годами усохла…

Разные ситуации были во время войны. Были даже такие, что кажутся нереальными. В нашем селе был немецкий комендант. Так вот, благодаря ему нашу подпольную группу не разоблачили. Когда разгромили партизанский отряд, стали подпольщиков брать одного за другим. Пришли в наше село и спросили коменданта, есть ли у него подозрения, что кто-то из жителей был связан с партизанами. Он сказал, что нет. Еще ему когда-то доложили, что один из наших товарищей — партизан. А он говорит: «Я их не трогаю, и они меня не тронут». Он не только не трогал нас. Мы и машину его брали, и телеги, чтоб продукты отвозить в отряд. Он давал, только просил не говорить районному коменданту: «Ему хорошо, его охраняют, а я тут один. Если что не так сделаю – зарежут». Когда немцы отступали, комендант сел на телегу и уехал. Его действительно никто не тронул…

Страшно было во время войны. Но по-другому, наверное, и не бывает. Но я честно скажу: за свою жизнь никогда не боялась. Боялась только, что если меня возьмут, то маму и сестричку будут пытать, чтоб я призналась. Но Бог миловал.

В 1945 году Татьяна Андреевна выехала из Терновки. Муж был милиционером, его переводили, и она с ним ездила. Продолжала учиться, работала в школе: преподавала природоведение, географию, а позже химию и биологию. Из школы на пенсию вышла. На празднование Победы в Новгородке, где сейчас живет, она не ходила. Почему, объяснила философски: «У меня сохранилось сознание. Я как представлю, что выхожу в люди еле-еле, на палках, какое это зрелище со стороны, то сразу от этой мысли отказываюсь. Люди помнят меня здоровой, бодрой. Зачем вызывать у них жалость?» Может, она по-своему и права. Но лично у нас Татьяна Андреевна вызвала только чувство восхищения.