Главный хирург области

Александру Лаврову, заведующему хирургическим отделением Кировоградской городской больницы скорой медицинской помощи, главному областному хирургу, Заслуженному врачу Украины, исполнилось 60 лет. О таких людях, как Александр Сергеевич, писать сложно, как, впрочем, о каждом выдающемся враче. Когда человек в день проводит по нескольку многочасовых операций, когда от его профессионализма зависят жизнь и здоровье людей, когда в коридоре, затаив дыхание, стоят родные, надеясь на него, как на Бога, когда за плечами 37 лет медицинской практики, найти слова — не пафосные и избитые, а искренние, настоящие, которые бы передавали суть характера человека, — на самом деле сложно.

В канун юбилея мы встретились с Александром Лавровым. Хирург в тот день был дежурным по отделению, впереди ночь наедине с больными, и еще неизвестно, чего от нее ожидать. Но под вечер, когда пациенты тихонько дремали, в коридоре отделения на какое-то время поселилось затишье, ІІ хирургия казалась абсолютно спокойным и безопасным местом. Эта атмосфера во многом создавалась самим Лавровым – неторопливым, доброжелательным, уверенным в себе, немного уставшим человеком, который и героизма-то никакого в своей работе не видит. А спасает людей, потому что так надо. Это сознательно избранная им профессия, и никто не обещал, что будет легко…

Родился Александр Лавров на Дальнем Востоке, в городе Хабаровске. Мало что помнит о том времени: «зима, холодно, сугробы снега, санки». Папа – офицер, мама работала медрегистратором в поликлинике, но по призванию была Женой. Все время поддерживала отца, безропотно переезжала с ним с места на место. В конце концов, сменив несколько городов, семья Лавровых осталась в Одессе. В Южной Пальмире наш собеседник закончил школу «без троек» и там же решил учиться. С первого раза поступил в Одесский государственный медицинский институт на лечебный факультет.

— Мама в молодости с медициной была связана, в войну в госпитале работала. И как-то с детства мне говорила: «Вот будешь врачом»… Так и пошло… А в 7 классе я посмотрел фильм «Коллеги». Там играли молодые Лановой, Анофриев, Ливанов. Речь шла именно о хирурге, который в далеком сибирском селе спасал раненого друга. И книгу я любил «Дорогой мой человек»… И чего-то мне она так запала в душу, что о другой профессии даже вопрос не стоял…

Учиться было непросто. Во-первых, анатомия. Было сложно запомнить все названия, освоить латынь.

— Морг как-то не произвел особого впечатления. Брезгливости, страха не было. Первые перевязки – на третьем курсе у нас хирургия началась – запомнились. Кровь, боль, стоны, запахи… Было немножко неприятно, но это чувство быстро прошло.

О престиже профессии он тогда не думал. Работа врача не являлась высокооплачиваемой и не давала особых льгот. Наш собеседник не знал даже, какая зарплата его ждет, это просто студента не интересовало.

По окончании вуза мог спокойно остаться в Одессе — и квартира была, и место. Но ему – молодому романтику – захотелось ехать на периферию и оказывать помощь там. Лавров уже был на практике в Кировоградском сельском районе (отсюда жена Александра Сергеевича, они учились в одной группе), так и оказался в Кировограде.

— Помните свою первую операцию?

— На практике я ассистировал, но мы тогда мало что понимали. Да, книжки читали, да, учили, но все равно это не то… А где-то после 5 курса я вместе с заведующим травматологией областной больницы Воронюком оперировал ногу. Помогал ему. Страшно было, волновался. Хотя вы знаете, я и сейчас, когда 37 лет стажа за спиной (1 августа 1972 года он пришел в хирургию больницы скорой помощи), иду на любую операцию – аппендицит или что-то более сложное, – и все равно есть внутренний тремор, волнуюсь, чтобы все было правильно, хорошо, продумываю нюансы. А когда начнешь, сделаешь надрез, то все, успокаиваешься и работаешь автоматически.

На 5-6 курсе он уже дежурил с профессорами, набирался опыта по максимуму, Лаврову поручали кое-что сделать самостоятельно, зашить шов. Руки тряслись, но шил. И удачно. На 20 или 30-й операции по счету полегче стало.

Он не может сказать, сколько людей прооперировал за свою жизнь. Более десятка тысяч точно. Сложно вспомнить даже самый тяжелый случай в практике, говорит, каждая операция – сложная, каждая операция – риск. «Банальный аппендицит, а вдруг открывается кровотечение, сосуды рвутся, человек уходит, и за секунду надо принять решение, что делать в такой ситуации…» И с онкозаболеваниями сталкивался, когда опухоль обширная и непонятно, как выйти из положения, и с тяжелыми язвенными болезнями. «Один случай на один не приходится», — говорит он. И умирали на столе, «под всех ведь руки не подложишь…» Бывало, приходилось очень долго сражаться со смертью, бороться с болезнью, которая не хочет отступать…

— Несколько лет назад был у нас один парень из Гайворона с тяжелым панкреонекрозом. Это очень тяжелая болезнь, с ней процентов 70 умирает, несмотря ни на что. Мы этого парнишку буквально с того света вытянули. Нагноение, расплавляются сосуды… Раз 5 оперировали, эту патологию только так надо лечить. Но спасли… — вспоминает Лавров.

Был больной, который тяжело отходил после резекции желудка. Были многочисленные повторные операций после других хирургов, когда «не знаешь, как начать и как закончить»… Да много всего было. Тяжелого.

— Терапевтам, конечно, более спокойно, есть время подумать, а хирургу надо принимать решение за считанные секунды.

Кстати, имена и фамилии спасенных пациентов наш собеседник запоминает сложно.

— Могу встретить человека, лицо знакомое, здороваемся. «А ну подними рубашку!» — говорю. О, такой-то! Вспоминаю случай по рубцам, швам, следам от дренажей. А не по имени. Понимаете, каждый день проходит 5-7 новых людей, и память просто не выдерживает.

— Считается, что близких лечить сложнее, особенно оперировать. Вы своих знакомых, родных передавали коллегам или сами брались за лечение?

— Да, это очень сложно. Я сам отца оперировал, там была небольшая грыжа, но все равно немножко по-другому себя чувствуешь. У моей дочки был аппендицит в 6 лет, так я не стал оперировать, отвез в детскую областную больницу… Не смог рисковать. Родное – есть родное, — говорит он и закрывает тему.

Лаврова, как главного областного хирурга, не может не беспокоить ситуация в районах. Молодой доктор получает 700 гривен, ну тысячу от силы. Кадровая проблема стоит очень остро, в основном на периферии работают хирурги пенсионного возраста, смены нет. Проблема с транспортом – просто ужас. Да, есть санавиация, врачи из Кировограда периодически выезжают на места, когда человека нельзя транспортировать, но…

— С каждым годом все хуже, хуже и хуже… Плюс сильно подкашивают материалы в СМИ, где все, кому не лень, пишут об «убийцах в белых халатах». Люди начинают косо смотреть… Вот я сейчас дежурю. Ну заработаю за эти сутки 150 гривен. А ночь без сна. И пьяных могут привезти, резаных, давленых, которые матерятся, оскорбляют…

Был в практике Лаврова случай. Один «распальцованный» привез жену. И заявляет хирургу: «Ты смотри там! Я знаю, как вы работаете! Если с ней что-то случится, я тебя убью. Зарежу. И всех остальных порешу». А гарантии никакой врач даже самой высокой квалификации дать не может. И каково было Александру Сергеевичу работать, если за стеной ждет такой вот родственник!

— Говорят, что медики на Западе работают по стандартной схеме, как в книгах написано, и ни шагу вправо-влево. Наши же врачи – все больше на опыте и интуиции. Это правда?

— Иногда идешь на операцию, думаешь, одно, а «открываешь» живот, а там – совсем другое. Опыт подсказывает, что надо делать, ориентируешься «на месте». И правда, больше работаешь, основываясь на интуиции и знаниях. У нас мало диагностической аппаратуры, она несовершенна. В техническом плане мы далеко позади Запада, но руками выигрываем. О травматологии я вообще молчу, что они только ни придумывают, чтобы кость зафиксировать. Лет 10 назад к нам приезжали американцы на показательные операции. Они аппаратами шьют, а у нас основная нитка – это «десятка» из магазина. И дали им наши иголки, куда надо самим заряжать нитку. Они в шоке…

Правда, и опыт, и интуиция просто так на голову не падают. — У нас в коллективе большинство врачей – от Бога, но есть, как и в любой профессии, случайные, которых папа с мамой привели. Мы им не доверяем серьезных операций, самих не пускаем, рядом стоит обязательно кто-то опытный, или я сам иду. Всячески стараемся обезопасить жизнь пациента, — говорит хирург, – делаем все возможное, консультируемся друг у друга.

Вот буквально на прошлой неделе Лаврову позвонили из детской областной больницы. Туда попал мальчик из района, 16 лет, с серьезной язвой, не исключалось прободение. Опыта подобных операций у тамошних врачей маловато, пациент-то уже подросток… Александр Сергеевич пришел, провел эту сложную операцию. 2 дня потом ездил, смотрел на динамику. Сейчас вот тоже позвонил, поинтересовался, как дела. Четверо суток прошло, мальчик идет на поправку, уже есть начал…

— Лечиться сейчас дорого. И многие вполне обоснованно считают, что без определенной суммы в больницу можно даже не обращаться…

— Есть, безусловно, больницы, где действительно все – за деньги. И у нас некоторые из молодых начинают что-то такое говорить родственникам. Но большинство работают по-другому. Вначале оперируют, а уже потом пациент или его родные оплачивают лечение по кассе, отблагодарят, если захотят, да и все… — говорит Александр Сергеевич. И бомжей он помнит, которых привозят часто по «скорой», особенно зимой. Медперсонал за ними ухаживает, из дому сестрички приносят брюки, рубашки, еду.

Врачи-то бездомных лечат, а потом не знают, куда их деть. После ампутации обратно на улицу? До следующей травмы или болезни, которая может оказаться смертельной? Так и живут эти бомжи в больнице, иногда по полгода…

— Другое дело, что лекарств в больнице нет. До 2 грн. в сутки на человека на медикаменты выделяется. Это что — финансирование? На шприц хватает, да и все. Мы, конечно, крутимся, иногда больные оставляют лекарства, деньги на ремонт собираем. У нас в любом случае есть возможность оказать человеку помощь, если даже у него ни гроша в кармане, по крайней мере, когда речь идет о спасении жизни. Часто сам покупаешь обезболивающие… На самом деле мы никому не нужны, разве что в период выборов.

Лавров хорошо помнит переломные 90-е, когда зарплата была 10 долларов, а вокруг крутились миллионы.

— Не возникало желания перейти на частную практику?

— Куда? В Кировограде не живет столько богатых людей, чтоб на таких условиях лечиться. Сколько раз из частных больниц приходили к нам люди и говорили: «Вот, я отдал последние деньги, больше просто нет. Долечите!» А у нас хорошая база, хорошие специалисты. Нет, ничего менять я не хотел.

— Ваша самая длинная операция?

— Бывало, и по 7 часов стоял. Вот прошлой осенью в детскую областную больницу попал ребенок. 10 лет, сложная патология, спаечная болезнь. Он 3 или 4 операции уже перенес, потом меня пригласили. Вызвали профессора из Киева. И мы с ним часов 6 оперировали. Он основные этапы сделал часа за три, потом говорит: «Ну все, дальше закончишь сам».

— Усталости в это время не ощущается? 6 часов все-таки…

— Нет. Уже когда выйдешь, чувствуешь, что ноги терпнут, спина занемела. А во время самой операции, когда на первый план выходит ответственность, ничего не замечаешь. Особенно при анемии, когда и крови нет, по цвету она как вода. Трудно определить, когда сосуд «стреляет», гемоглобин низкий, заживает плохо…. Или при тяжелых язвенных болезнях, ножевых ранениях, где сложно пальцами до поврежденного участка добраться, и боишься, что не спасешь…

— Вы в Бога верите, доктор?

— Меня воспитывали, как атеиста. Но последние лет 15 я хоть и не молюсь, но часто просто прошу: «Господи, помоги!» Бывает, тяжелого больного прооперируешь, вроде и сделал все правильно, а просыпаешься ночью и думаешь о нем, как бы тот шов не «прорезался», боишься, что плохо ему будет, что повторно придется класть на стол. И обращаешься к Богу за помощью. А наутро глядишь – лучше пациенту. Что-то в этом есть в любом случае…

Верим мы и в приметы. Если запланированы несколько операций, начинаем с мужчины, к столу подходим с определенной стороны, простынку обязательно кладем шовчиком вниз… Никогда, ни в коем случае, нельзя загадывать, сколько времени продлится операция. Все время родственникам говорю: «Когда закончится, тогда и закончится». Молодые иногда рассуждают, ну аппендицит, минут 15 — и свободен. И тут же «попадают» часа на 2-3… Мы, хирурги, в этом плане очень суеверны. Жизнь научила.

— Вы работаете в команде с конкретными медсестрами?

— Четкого распределения нет. Но есть у меня, как я их называю, «старушки», которым всего-то по 40 лет. Но мы так сработались, что я им даже ничего и не говорю. Руку протягиваю, она мне вкладывает инструмент и все. «Своя» сестра – это своя. Тогда оперирую почти молча, не надо никого дергать. А вот в районах, с другим человеком, работать намного сложнее.

— Обычный рабочий день длинный?

— В 7 часов я уже в больнице. Обход пораньше надо сделать, пока все больные на месте. В 9 утра начинаются операции. Сейчас лето, затишье небольшое. Да и вообще с каждым годом операций становится все меньше и меньше, в частности, аппендицитов. Раньше до тысячи в год делали, сейчас 400-500. Это по всему миру так. Появились препараты, которые язву лечат, тоже «под нож» не всем надо. Но много желчных пузырей удаляем… Каждый день фактически.

Потом он едет в облздрав. Как главному хирургу области Лаврову приходится заниматься административной деятельностью, разбирать жалобы, врачебные ошибки. Бывает, медики недосмотрели, недооценили ситуацию, или опыта не хватило.

— Халатным врачам просто говорю: «Уходи отсюда, чтоб духу твоего в медицине не было»… Но такое бывает редко, поверьте.

— Александр Сергеевич, а настрой больного помогает справиться с болезнью?

— Да. Однозначно. Вот был у меня пациент. 4 раза его оперировали, тяжелая язва. Лежал долго, никак не мог выкарабкаться. И больно ему было, и тяжело. Но, когда ни подойду, он бодрится: «Да все нормально, доктор!» И вылечился. Недавно его встретил, круглолицый, румяный. А при другом раскладе мог бы и не встать. А если человек нытик, любит жаловаться на жизнь, стонет все время, то и выздоравливает дольше. Человек должен сам бороться за жизнь, ну а мы ему, безусловно, поможем…