Месяц: Май 2016

Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, нельзя было бы вести ни одной войны.

Фридрих Великий.

«Война закончится лишь тогда, когда будет похоронен последний солдат» — эта фраза возникает в мозгу у людей, родившихся в прошлом веке, мгновенно. Она намертво впечатана в наше сознание с целой кучей других штампов и лозунгов. И только события последних лет заставили многих в Украине задуматься о том, что, пожалуй, это далеко не единственное условие реального, а не формального окончания любой войны.

Наша газета пишет о той войне и Великой Победе с первого дня своего создания. За двадцать с лишним лет сотни раз журналисты «УЦ» задавали непосредственным участникам событий один и тот же вопрос: «Каким вам запомнилось 9 мая 1945 года?» Подавляющее число ответов было примерно таким: «Страшной усталостью. И надеждой, что все закончилось». Но — не закончилось.

Сначала довоевывали, потом отстраивали и продолжали хоронить. И все это время в душах людей жила ненависть к тем, кто пришел на нашу землю убивать. Уверен, точно так же участники Первой мировой до конца своих дней ненавидели бывших врагов. А современники войны 1812 года, потерявшие родных и близких, тоже не стали франкофилами даже спустя десятки лет после ее официального окончания.

Бесконечная боль утрат всегда сильней мгновенной радости побед.

Признаюсь, через 70 лет после окончания войны я, внук своих отвоевавших по полной программе дедов, ощущаю, что ненависть к захватчикам и убийцам в моей душе до сих пор жива. Мой личный счет, состоящий из 63 безвинно расстрелянных родственников, не погашен. А значит, война для меня еще не закончилась. Но зато я уже точно знаю, когда и как она закончится.

Я вижу эту картину, как кадры из фильма на старом экране. Вот навороченный автобус с немецкими туристами останавливается у ворот Мемориала Хащеватской трагедии. Вот они большой группой подходят к Стене Памяти, слушают рассказ кого-то из учеников местной школы о тех страшных событиях и ужасаются. У всех у них одна мысль, один вопрос: «Как такое могло произойти с моими предками?» Пусть думают, теперь это их проблема, а моя ненависть на этом наконец закончится. Останутся только память и скорбь…

Сегодня ненависть вместе с болью утраты близких вновь поселилась в душах сотен тысяч украинцев. В этом смысле война на востоке Украины самая что ни на есть настоящая.

Какими же наивными мы (и ваш автор в том числе) были, когда считали ее недоразу­мением, которое так же быстро погаснет, как и началось. И быстро забудется. Так думали многие, а мой друг-литератор, чье творчество менее всего оказалось востребованным на Родине, «успокоил» меня практически сразу — все это всерьез, надолго и очень кроваво.

И вот уже в официальных текстах и выступлениях руководителей страны говорится о героях и жертвах двух войн. Новая война постепенно заслоняет ту, предыдущую. Но сегодня общество еще помнит Великую Отечественную, которую теперь принято называть Второй мировой. Пока еще помнит. И очень жаль, что это историческое во всех смыслах событие в наши дни становится элементом бесчестных политических войн, неизбежно приводящих к войнам настоящим.

И напоследок. Пока память об утратах и победах Большой Войны жива в наших душах, давайте нальем по глотку и помянем тех, кто погиб тогда и ушел от нас позднее. И, конечно же, пожелаем здоровья тем немногим, кто дожил. Простите нас за то, что мы допустили новую войну, так и не успев похоронить последнего солдата минувшей…

Ефим Мармер, «УЦ».

О 9 Мая 2016 года

Василий Даценко, историк, краевед:

— Это День Победы в великой, страшной войне, о которой мы не должны забывать, потому что, забыв прошлое, мы не будем ценить настоящее. В этот день я иду на Валы, кладу цветы к могилам неизвестных солдат. Личности некоторых установили. В частности, младшего лейтенанта Самойленко из Омска. Официоз я не очень люблю, поэтому сразу иду домой и смотрю фильмы о войне. Очень люблю «Был месяц май»…

Это не праздник, это день памяти о тех, кто принес этот праздник нам. Я в этот день не танцую и не напиваюсь, как некоторые. Отдыхаю, так как в этот день сайт ОБД «Мемориал» перегружен. А так я ежедневно там роюсь и ищу сведения о погибших.

Михаил Бевзенко, депутат Кировоградского областного совета:

— Учитывая то, что мой дед воевал, был офицером Советской Армии с 37-го по 47-й год, участвовал в Параде Победы, награжден тремя орденами Красной Звезды, двумя – Великой Отечественной войны, для меня это все-таки день освобождения нашей страны от фашизма. Для меня это День Победы. Я вырос на руках у деда, хорошо его помню, и 9 Мая я иду на его могилу. Это наш семейный праздник, день воспоминаний о предках.

Это история, перечеркивать которую нельзя. Для меня, кроме истории страны, это еще и история семьи. Лет восемь подряд в этот день я писал на своей машине «Спасибо деду за победу». Сейчас это считается проявлением сепаратизма. В этом году писать не буду, но своему деду я благодарен.

Андрей Райкович, кировоградский городской голова:

— Я воспитывался в патриотических традициях советских времен, и победа великого народа в великой войне – великое событие. Братья моего отца воевали, прошли горнило войны, о том, как это было, я слышал от своих родных. Этот день имеет для меня большое значение – духовное, моральное, чисто человеческое. 9 Мая вызывает у меня чувство гордости за принадлежность к великому, независимому народу, который не покорился и победил.

Вадим Никитин, директор Кировоградского областного центра помощи участникам АТО:

— В голову сразу приходят Шукшин – «Они сражались за Родину», Быков – «В бой идут одни старики». 9 Мая победили фашизм. В канун Дня Победы я всегда вспоминаю эпизод у Быкова, когда они со Смирновым стоят у памятника: «Вот закончится война, приглашу симфонический оркестр…»

Сергей Кашуба, председатель городской организации РПЛ:

— Історія складається з біографій простих людей. Історія 9 Травня – це історія боротьби і зради, перемог і поразок, смертей і скалічених судеб. Свого загиблого прадіда знайшов 10 років тому в братській могилі в Капошварі, Угорщина. При цьому для родини він так і лишився зниклим без вісті. Вони воювали не з ненависті до ворогів, а з любові до тих, кого захищали. Вони – то чудовий урок, як зараз нам треба боротися з нацистським режимом сусідньої країни-агресора. З вірою в серці я пам’ятаю.

Николай Цуканов, галерист:

— Я лично знал 450 ветеранов Великой Отечественной войны. О пятидесяти из них написал книгу «Пам’ятай минуле в ім’я майбутнього». Я часто вспоминаю то, что эти люди мне говорили, и с большой благодарностью к ним отношусь. Что бы ни говорили, 9 Мая – день, когда мы должны отдать дань памяти и уважения тем, кто много сделал для нашей страны, для нашего города и для нас.

Отрицать День Победы могут те, кто никогда не встречался с ветеранами. Я ходил к ним домой, слушал их, видел их слезы, и 9 Мая моя семья их вспомнит и помянет ушедших.

Подготовила Елена Никитина, «УЦ».

Сухие странички официальной биографии гласят: «Родился 10 июня 1926 года в пгт Устиновка Кировоградской области. Воевал на фронтах Великой Отечественной войны. Окончил Одесский кредитно-экономический институт в 1956 году. Кандидат экономических наук (1965 г.). Защитил диссертацию на соискание научного звания доктора экономических наук. Автор 349 научных работ». А за этими сухими строчками — целая жизнь человека, который уже оставил на кировоградской земле огромное наследие. Речь идёт о профессоре, заведующем кафедрой экономики труда и менеджмента Кировоградского национального технического университета Леониде Фильштейне.

Скажу сразу: наш разговор с ветераном Второй мировой Леонидом Фильштейном получился интересным, но несколько необычным. Вместо стандартного интервью — диалог двух участников боевых действий. Оказалось, техника за 70 лет изменилась сильно, а человеческий фактор как был наиважнейшим, так и остался.

Л.Ф.: — Тогда через Кировоград на восток гнали скот из западных областей. Огромные стада шли. Завод «Красная звезда» вывезли на поездах в Сибирь. Через город проходили отступавшие части Красной Армии, и один из отрядов остановился возле дома, где жила моя семья. Поели, отдохнули и начали общаться. Услышав фамилию, командир отряда сразу же предложил идти вместе с ними, на восток. Мама на повозке, а я с военными пешком. Так через почти месяц путешествия попали в Ростов-на Дону. Там командир сказал: «Будьте здоровы, мы в свою часть идём, а вам — дальше». И мы на обычном товарном поезде двинулись в сторону Сталинграда. В городе людей была уйма! И все хотели переправиться дальше, на другой берег Волги. Я не знаю, как мы попали на корабль, но на другой берег перебрались. Сейчас уже не помню, как назывался город… Нас пропустили через санпропускник, посадили на поезд, и оказались мы в Саратовской области, в селе Малый Узень. Там я попал на учебу. Ремонтировали трактора, а я ж не имею никакой рабочей специальности! Так я поначалу руки об себя вытирал, чтоб быть таким, как остальные!

Наступила весна 1942 года, я закончил уже курсы трактористов на отлично. Помню свою первую борозду. На харьковском тракторе. Это такая железная машина, с железным сиденьем и железными колёсами с шипами. Не знаю, как доехал тогда до конца! Но комиссия сказала, что из меня будет самый лучший тракторист! Это была первая официальная похвала в моей жизни. Там же мы подружились с одним парнем, Витей Поздняковым. Поехали с ним в Саратов, продолжать учебу. А как поступить в техникум? У меня же никаких документов! Документы о том, что закончил школу, в Кировограде остались. Так на слово поверили и приняли. Был в техникум этот большой конкурс. Железнодорожниками хотели стать многие, эта профессия бронь давала от фронта. Я поступил, а Витя — нет. А потом оказалось, что техникум этот не саратовский, а гомельский. Тоже эвакуирован от войны. Так и учились: утром занятия, вечером — шпалы носим. Четыре пацана на одну шпалу. Еле поднимали. Знали, что надо, вот и носили.

А.Г. — А для нашего поколения война началась с оккупации Крыма. Тогда в военкоматы очереди стояли. Помню, в марте 2014-го долго не мог найти свой военный билет, перерыл весь дом, а его нет нигде. Думал даже писать заявление о восстановлении, но медкомиссию можно было пройти и без документов. Получил повестку на медкомиссию на 1-е апреля. Наверное, поэтому нас и проверяли в лучших традициях юморины: «Жалобы есть?» — «Нет!» — «Следующий!» Выходит один «здоровый» от стоматолога с соответствующей записью и показывает вставную челюсть: «Здоров!» Всё бегом, народу много, мужики-то взрослые, всё понимают, а один, совсем молодой пацан, с мамой пришёл. Та как устроила скандал с причитаниями! Оно понятно: и не пустить стыдно, и пускать не хочется. Вот к медкомиссии претензии и выдвигает: «Почему на кардиограмму не послали? Почему анализы не делают? Почему очереди большие?!» Надоело слушать, а тут кто-то из весельчаков и говорит: «Вы недовольны? Вас не устраивает работа военкомата? Звоните на «565», там помогут!» Если забыли, напомню: это телефон, звонок на который стоил 5 гривен. Эти деньги шли на помощь армии, правда, реального отчета про эти деньги так никто и не видел, но это уже другая история…

Л.Ф.: — Я там и в комсомол поступил. Билет комсомольский до сих пор есть! Он со мной всю войну прошел. Секретарем комсомольской организации был наш парень, с Приднепровья откуда-то. Вот мы с ним, когда узнали, что освобождают Украину, пошли в военкомат добровольцами. Нас там с удовольствием взяли, и я попал в 28-ю гвардейскую красно­знамённую стрелковую дивизию. Вначале я три месяца был на курсах. В Особую школу отличных стрелков снайперской подготовки попал, я ж имел уже значок «Ворошиловский стрелок». Может, поэтому и жив остался. Хотя снайпером так и не был на фронте ни разу. Почти сразу был ранен и контужен, а в книжке солдатской запись осталась: атрофия зрительного нерва. С тех пор плохо вижу.

А.Г.: — У нас подготовка была сильно ускоренная… 15 августа прибыли в часть. 20-го выехали на полигон, 23-го сентября были уже на фронте. На полигоне проходило «слаживание»: притирались друг к другу, знакомились. Кто-то допивал привезенное с собой, заглушая страх, кто-то просто ждал приказа. Домой можно было попасть без проблем. В смысле, если у тебя проблем с дисциплиной нет, на пару дней мог командир и отпустить. Я благодаря такой поездке и на фронт попал: любили мы утро начинать с чашечки хорошего кофе, в который добавлялась чайная ложечка хорошего же коньяка. Эстетствующие гурманы! Вот для этого и привёз я небольшую бутылку «Арарата». А в тот день как раз отцы-командиры праздновали чей-то день рождения. Так что в обмен на обещание попасть на восток и пришлось с ней расстаться. Было это в последних числах августа. А через неделю уже в составе экипажа комплекса артразведки попали на боевой полигон под Кривым Рогом. На ходу учились машиной управлять, а заодно и ремонтировали, и настраивали. Она ж возраста преклонного, тридцатилетие уже на тот момент отпраздновала!

Л.Ф.: — Первый бой был у самой границы с Молдавией. Тогда это была часть украинской союзной республики. Там я уже был в пулемётном батальоне. В нём и дослужился до старшего сержанта, стал помощником командира взвода. Был первый бой… Так получилось, что пришла команда снять пулемёты с бруствера в окоп. Пошли танки на нас, наверно, разведали, что тут только наша пулемётная рота… Мы вынуждены были отступать, забрав только замки от пулемётов. Попали в окружение… Вышли из него… Правда, получил я там ранение. Охраняли мост через какую-то речку. Стояли там четыре наших пулемета. Я не знаю, что именно ударило в защитную пластину пулемета, но осколки только поцарапали меня, а ручкой пулемёта я получил в глаз. Да так сильно, что в госпиталь попал и зрение почти потерял.

А.Г.: — А мой первый бой и боем-то не назовёшь. Война на востоке артиллерийская. Так что правильнее его назвать «первый обстрел». Тогда «Грады» метрах более чем в трёхстах падали. А нам показалось, что прямо рядом приходят. Как раз время моего отдыха было.Мы по очереди ночные караулы несли. Да и караулом назвать трудно: пока луна полная светит — хоть что-то видно. А как тучи собрались, то только на слух и положиться можно. Никаких приборов ночного видения, даже бинокля не было! Я тогда по-царски в только что установленной палатке устроился: бронежилет под голову, берцы у входа, спальничек натянул, от комаров закрылся антимоскитной сеткой. Красота! Это была первая и последняя ночь, проведённая в палатке. Дальше мы спали только в вырытых окопах. Это только первый окоп выкопал я сантиметров в пятьдесят и решил, что хватит. Утром, как только рассвело, взялся за лопату, а не за ложку! С тех пор усвоили правило: чем глубже окоп — тем спокойнее сон! На каждой новой позиции сначала рыли землю, потом ели. Хотя и меняли позиции часто. Однажды сослуживец вырыл и настелил целый блиндаж в полный рост! Только переночевал в нём одну ночь, а в четыре утра поступила команда переезжать на новое место, под Донецк. Так тот блиндаж и остался фактически нетронутым, теперь, надеюсь, кому-то уже послужил. За время войны, наверное, я котлован под фундамент девятиэтажки вырыл!

Л.Ф.: — А мы окопы не копали. Всё время в наступление шли, родную землю освобождали, поэтому занимали немецкие окопы и слегка их переделывали. Они их копали для себя, а пригодились нам!

Мне повезло: после ранения вернулся в свой полк. А когда вернулся, все были довольны и рады! Часть наша уже находилась в Болгарии. Только теперь стрелять я не мог из-за зрения, так что назначили меня в четвертый отдел, который занимался формированием. Наша часть каждый день направляла людей в леса: там были отступавшие фашисты, которых надо было обезвредить. После войны вся наша часть пошла в Одессу. Именно пошла! Пешком. Конечно, уже не так, как раньше. Все оружие и все тяжелые вещи повезли, а личный состав пошёл. Месяц шли домой!

А.Г.: — Зато мы в часть всегда с комфортом ездили! Наша машина весила более шестнадцати тонн, и поэтому везти её надо было большим тягачом. А для нас выделяли «таблетку» — старенький уазик, такие давным-давно на скорой помощи работали. Ну а потом на ротацию армейским ЗИЛом возили. Однажды довелось даже автобусом ехать. Правда, только первые триста километров… Пока двигатель не закипел. Но пешком уж точно не ходили!

Л.Ф.: — Нас во время марша всегда местные жители хорошо принимали! Останавливались днём, обедали. Почти в каждом населенном пункте оркестр нас встречал! Везде! И на Западной Украине, и в Одесской области. А в Бесарабии даже с вином встречали: выходят на улицу с двумя ведрами — в одном вино, во втором вода. И кружка большая в руках, грамм на 750! Сначала ею вино зачерпнут и нам протягивают, а потом в воде слегка прополоснут и новую кружку с вином домашним предлагают. Особенно в Болгарии радовались нам. Там такой случай был: в магазине местные давали товары в долг, но всё записывали. Не всегда успевали жалованье получить и расплатиться сразу. Вот нам и доверяли. Только однажды пришёл хозяин магазина в часть и говорит, что с ним не рассчитались. Командир всех построил, нашел того, кто задолжал, и заставил всё заплатить. Извинялись перед хозяином потом.

А.Г.: — У нас всё немного проще было. В тылу всегда были магазины, но с наличными деньгами бывали проблемы. Теперь техника далеко ушла, Интернет даже в местах боёв есть. Вот через Интернет и переводили деньги со своей карточки на карточку продавца, а сами товар забирали. Иногда и местные жители просто так угощали, что в огороде выросло. Но относились по-разному: кто-то поддерживал всей душой, помогал всем чем мог. Помню, ребята из Димитрова приехали на нашу дальнюю от фронта позицию, привезли всяких вкусных продуктов, что жёны приготовили. Это как раз перед Днём независимости было. Так оказалось, что они сами — мобилизованные, только их на «передок» не посылают, они учреждения местные охраняли, хоть и без оружия. Вот и решили помочь тем, кто на фронте. Купили на свои деньги продуктов, и дома жёны приготовили салаты, тушеную картошку и всякую домашнюю пищу. Было вкусно и приятно. Хотя были и такие, кто просто мирился с нашим присутствием, как с необходимостью. Явного проявления вражды не было, да оно и понятно: против человека с автоматом особо не выступишь.

Л.Ф.: — Я не застал тех страшных боёв, которые были в первые годы войны, под Сталинградом. Попал на фронт уже в то время, когда война стала наступательной и не такой кровопролитной. А сейчас война другая. Совсем не такая, как была. Сейчас там, на востоке, русских много, и некоторые местные жители их поддержали. И, как мне кажется, война сейчас оборонительная, нашим солдатам запрещают даже стрелять. У нас патриотизм был на высочайшем уровне, и радость от освобождения своей земли была. А сейчас, с новым оружием, освобождая свою землю, много придётся разрушать, вот и берегут землю нашу. Многострадальная она…

Алексей Гора, «УЦ».

Жанна Георгиевна Нестеренко — для кого-то просто мама и бабушка Жанна — прожила в Кировограде почти 7 десятков лет. Здесь в послевоенные годы она встретила своего будущего мужа, здесь выросли ее дети, внуки и несколько поколений выпускников строительного техникума, где она много лет преподавала. Но мало кто знает, как прошло ее детство: возраст, когда ребенок начинает узнавать окружающий мир, для Жанны Георгиевны пришелся на войну.

— В нашем дворе были немцы, — вспоминает она. — Я не знаю, был это штаб или нет, но они там были, и это были офицеры. Мы тогда жили в Кременчуге, на самой набережной Днепра. У меня был день рождения — я хорошо запомнила, что все собрались, но у нас в гостях, дома, немцев не было. Я, маленькая, сидела на высоком стуле, меня поздравляли, дарили подарки. Такого большого медведя подарили. Потом мы — там еще малыши какие-то были — побежали на набережную, там клумбы, цветы. И мы их с землей, с корнями притащили домой. Нас взрослые поругали, забрали цветы, выбросили их. Вот это я запомнила, такой день был хороший.

Этот день был, очевидно, 7 августа 1943 года. Маленькой Жанне исполнилось пять. Уже вскоре эта спокойная, как тогда казалось совсем еще маленькой девочке, жизнь ушла.

— Налетали какие-то самолеты, меня заворачивали в одеяло и куда-то тащили, в какой-то погреб, мы там сидели, я рвалась «на свободу», меня успокаивали. Потом все выходили, и меня укладывали спать дома. Однажды, через несколько дней, приходит немец к нам в дом и говорит (я знаю со слов взрослых): «Через два часа мы подаем вам машину. Вы должны срочно выехать. Ночью ваши красные будут бомбить Кременчуг, и от него ничего не останется». Мама, что только важного было, все быстро собрала, подъехала машина, нас повезли на вокзал. Я запомнила вагон — такой мягкий, красивый. Нас в него посадили, и мы куда-то поехали. Между Крюковым и Кременчугом — река, через нее высокий мост дугой. Поезд его переехал и остановился, всем приказали выйти и отойти подальше от вагонов — боялись, что поезд будут бомбить русские. Мы отошли и смотрели на Кременчуг — он пылал одним костром. А немцы говорят: «Это ваши, уничтожают город». От него осталось пожарище — мы потом ездили, искали там наших родственников. Вокруг домов уже не было, я это запомнила, — говорит Жанна Георгиевна.

Отметим, во время оккупации Кременчуга, с сентября 1941-го по сентябрь 1943-го, по официальным данным советского периода, гитлеровцами было уничтожено около 97 тыс. человек — военнопленных, которых содержали в концентрационных лагерях в самом Кременчуге, Александрии и Хороле, до 8 тыс. еврейского населения и до 20 тысяч других граждан. В рабство было угнано более 20 тыс. человек. К тому же, по официальной версии советской пропаганды, немцы сами подожгли город, отступая. А отступали они в том числе в Умань.

— Я спала, уже не помню, как очутилась в Умани, в бараке, — продолжает свой рассказ бабушка Жанна. - Деревянный, из досок, нам дали две комнаты. Их окна выходили в какой-то сад. Утром, когда проснулась, подошла к окну, смотрю — деревья, где-то недалеко коровы мычат. Так мы какое-то время жили. Началась зима, мама сварила компот, вынесла и поставила его в снег. И говорит: «Жанна, никуда от этой кастрюли не отходи. Компот остынет, я выйду и заберу». А тут идет какой-то солдат немецкий. Он, наверное, думал, что я не могу эту кастрюлю донести. Он ее хватает, я у него выдираю — мне же сказали сторожить. И он бросает эту кастрюлю, кипяток — на меня, вся одежда на одной ноге к ней просто приварилась. Я ору благим матом, мама выскочила, того уже нет. «Что случилось?» — «Солдат меня ошпарил, у меня ножка болит». Дома разули меня, раздели, с ноги содрали одежду вместе с кожей, одеть на меня уже ничего нельзя…

Здесь стоит сделать небольшое отступление. Бабушка нашей героини, Мария Августовна Кучина, еще при царе работала экономкой, ее научили печь, варить, стирать. А во дворе, где были те самые бараки, как раз стоял немецкий штаб. Немцы заметили, какое чистое белье всегда висит у одной семьи, и начали приносить Марии Августовне стирку.

— Однажды пришел врач, принес стирку, — рассказывает ее внучка. — А я сижу с этой ногой. Бабушка выросла в Австрии, она говорила по-немецки. Этот врач на меня тычет, что это такое, она ему объясняет. А у меня колено уже начало гнить. Он ушел, через какое-то время приходит, приносит какие-то мази, лекарства, бинты и начинает меня лечить. Еще принес какие-то игрушки — что-то такое маленькое, интересное, отвлек внимание. Я за этими игрушками даже не заметила ничего. В следующий раз принес какие-то конфеты. У меня начала заживать эта рана — только благодаря немецкому врачу. Прошло еще какое-то время, я ночью просыпаюсь, темно, где-то стреляют, коровы мычат страшным голосом, и около меня никого взрослых — ни бабушки, ни мамы, ни тети. Дверь заперли, я сама мечусь между этими окнами, не могу понять, в чем дело. Оказывается, красные наступали, штаб уже эвакуировался, солдаты бежали, им вслед стреляли. В эту ночь красные взяли Умань. Зима еще не кончилась, я смотрела в окно, а там белый снег и на нем черные точки — бегут и бегут по этому снегу куда-то. Это немцы отступали…

Папа

Отец Жанны Георгиевны, Георгий Иванович Рева, папа Жора, был военный, капитан по званию, перед войной семья жила в Одессе.

— Он был решительный, прямолинейный, как мне рассказывали, и что-то там у него вышло с начальством, что его как раз перед войной отправили в штрафной батальон, — вспоминает дочь офицера. — Он воевал на финском фронте, там его ранили — было прострелено легкое, а пуля застряла в плече. Он лежал в госпитале, за ним ухаживала какая-то медсестра, в которую он влюбился, и у него родился ребенок. Когда ему стало легче, он приехал к нам в Умань, в барак (Жанна с матерью остались там после освобождения и еще какое-то время жили в том же бараке. - Авт.). Папа приехал в длинной шинели, а я после того случая с компотом боялась военных как огня. Он схватил меня на руки, я орала, била его кулаками и ногами, чтобы только вырваться. Его назначили начальником ЖЭКа, и он нам сделал квартиру, потому что у нас в Умани квартиры не было, наша квартира осталась в Кременчуге.

Папа добился, мы получили жилье в центре города, в двухэтажном доме — я помню большую комнату, коридор и такой закоулок, как кухня, но там ни плиты, ничего не было. Папа, когда заболел, лежал в комнате, а я его всегда боялась и сидела в кухне. Он тогда уже ушел из ЖЭКа, зная, что умирает. Его цель была добиться, чтобы мы получили жилье. Мама, когда уходила, оставила или лампу, или свечу, у него возле кровати загорелась салфетка. Он меня зовет, а я забилась и молчу, вроде меня нет. А он встать не может, в конце концов я прибежала, взяла кружку, залила эту тумбочку…

Круг замкнулся?

Квартиру в Умани мама после смерти отца продала, купила маленьких полдома там же, в Умани, недалеко от Софиевки. Там маленькая Жанна пошла в школу. А потом мама снова вышла замуж — работала в военной столовой, он был шофером. Однажды какие-то люди попросили его помочь перевезти мешок с зерном. В то время, сразу после войны, за это жестоко карали. Тех посадили, а его отправили работать на шахту. Семья переехала в Макеевку, а потом в Кировоград, где сестра матери вышла замуж за военного. Их первым жильем здесь стала землянка на углу Гоголя и Кирова…

Для людей, которые хорошо помнят события 1941-1945 годов, пожелание «чтобы не было войны» несколько десятилетий — практически всю сознательную жизнь — несло предельно конкретный, страшный смысл. Это была своего рода мантра, которой они отгораживались от ужасов прошлого. В чем-то Жанне Георгиевне, возможно, повезло больше многих, кто постарше — детский ум, как известно, благополучно стирает все самое худшее. Остаются воспоминания о добром немецком докторе и «нормальных» немецких офицерах, гулявших по набережной Днепра. Вот только в ее сознательную жизнь, начинавшуюся в 1940-х, сегодня пришла новая война, которую приходится принимать уже в здравом уме и твердой памяти.

Ее сын Владимир, которому в этом году исполняется 50, в 2014-м пошел в армию добровольцем в составе 34 батальона территориальной обороны. Уже второй год он несет службу в зоне АТО, весной прошлого года продолжив контракт с ВСУ.

«Это ужасное, большое горе, эта подлая путинская война. Это (президент РФ Владимир Путин. - Авт.) преступник, который просто целенаправленно уничтожает украинскую нацию», - говорит сегодня пожилая женщина, уверенная, что Путина нужно судить так же, как нацистских преступников, на международном трибунале, и живущая в постоянном страхе за судьбу своего ребенка. Сколько бы лет ему ни было.

Андрей Трубачев, «УЦ».

Вот уже больше семидесяти лет Александра Александровна Кноблох 9 Мая ходит не на Крепостные Валы и даже не к скромному памятнику возле театра, а во двор кожвендиспансера. Здесь, во дворе тюрьмы СД на улице Полевой (теперь Габдрахманова), 25 мая 1943 года расстреляли ее отца — начальника котельного цеха ТЭЦ Александра Ивановича Врадия, сбросили его тело в колодец и засыпали известью. Здесь его могила, его и еще больше чем двух тысяч кировоградцев. Больше сорока лет на этом месте не было даже таблички, никакого упоминания о том, что здесь, в колодцах, лежат кости убитых. Только Александра Александровна и еще несколько человек ежегодно приносят сюда цветы. Но скоро не будет и их…

— Когда отступали, — рассказывает Александра Александровна, — отца оставили, у него была бронь, как у специалиста. ТЭЦ (тогда она называлась КРЭС) обеспечивала электроэнергией весь город, кто-то должен был остаться и работать там. Отца арестовали в начале марта 1943 года, мне шел тогда пятый год, но, видимо, именно в таком возрасте формируется детская память, и я очень хорошо помню, как мама, взяв нас с сестрой за руки, пошла в гестапо просить за отца. А полицай показал ей письма — это наши донесли в гестапо, что он был коммунистом… Мы не знали, что его расстреляли. Мама носила передачи в лагерь, и полицаи их брали. Один раз ее увидел через забор наш сосед, он молодой был, в лагерь попал за воровство, он ей крикнул: «Не носите ничего, дядю Сашу расстреляли еще 25 марта». В свидетельстве о смерти, которое нам выдали в 1945 году, так и написано: «Расстрелян немцами 25 марта 1943 года».

И вот какой парадокс войны: уже после того, как папу расстреляли, у нас поселились двое немцев. Они жили в комнате, а мы с мамой, бабушкой и сестрой — на кухне. Младшего звали Вальтер, он хорошо к нам относился, но я не помню его лица. А старший — Ганс. Он все время хотел нас подкормить. Помню, розовые кружочки колбасы вроде докторской лежат на тарелке, он сажает меня на колени, крепко обнимает, гладит по голове, я ем и чувствую, как мне на голову капают слезы. У него была фотография женщины с двумя девочками примерно такого же возраста, как мы с сестрой. Он ставил перед собой эту фотографию, смотрел на нее и плакал. Он был из Дрездена, Дрезден тогда уже бомбили, и, наверное, его семья погибла. Я поняла это, уже когда была взрослая…

Освобождение я помню очень хорошо. Вся улица (мы жили на Балашовке) вышла с пирожками встречать красноармейцев — Рождество ведь было, все старались хоть что-то вкусное приготовить. Красноармейцев сразу по домам разобрали. Это были совсем другие солдаты, не похожие на немецких. Сейчас уже можно об этом говорить: грязные, измученные, педикулезные, с растрескавшимися от холода руками.

Мама у меня была полуграмотная, но по неписаным законам того времени ее должны были взять на работу на ТЭЦ. Но не взяли. У мамы характер такой был, ей сказали «нет» — она настаивать не могла, расплакалась и ушла. Только в 1945 году, когда на ТЭЦ пришли новые руководители, бывшие фронтовики, маму приняли на работу — она там и разнорабочей была, и грузчиком.

Полуграмотная разнорабочая Мария Константиновна Врадий вырастила двоих дочерей. Старшая, Валентина, тоже пошла работать на ТЭЦ. А Александра Врадий в 1954 году поступила в машиностроительный техникум, вышла замуж за своего однокурсника Виктора Кноблоха. В 1958 году они уехали по распределению в Черкассы, но через два года вернулись в Кировоград, устроились на работу в литейный цех «Красной звезды». Александра Александровна проработала там 27 лет, ее муж Виктор Михайлович — 32.

— Сразу же после освобождения все, в том числе и мама, бросились в лагерь, — вспоминает Александра Александровна. — Хотелось верить, конечно, что там кто-то остался живой. Надеялись хотя бы тела найти. Но немцы тщательно засыпали все известью, чтобы мягкие ткани растворялись, и там в колодцах были уже только кости, понять, чьи, было невозможно — их решили не перезахоронять, там и оставили. А знаете, когда там плита появилась? Только в 1985 году. Когда к нам приходили на завод, рассказывали, что никто не забыт и ничто не забыто, я все время выступала: «Забыты, забыты!» Это как-то не по-человечески было: все знали, что там тысячи погребены, — и никакого знака, ни креста, ни таблички.

Я каждый год туда хожу, водила детей своих, потом внуков, чтобы помнили, чтобы знали, чтобы никогда не могли забыть. Сегодня меняют названия улиц: Медведева, Василины, Конева… Я не могу этого понять. Нельзя забывать ту войну, нельзя переписывать историю под себя.

Младший внук Александры Александровны недавно вернулся из АТО. «Слава Богу, живой, с руками и ногами, правда, спать пока не может, — говорит она. — Но он с психологами работает, надеемся, все наладится». А его бабушка никак не может понять, как вышло так, что, пережив ту страшную войну, мы опять воюем. Как могло так получиться? Может, именно потому, что забыли? Забыли, что война — это когда людей можно просто расстрелять во дворе тюрьмы, сбросить в колодец и засыпать известью — не за какую-то вину, а просто так, чтобы освободить место для новых узников…

Записала Ольга Степанова, «УЦ».

Мы познакомились в Киеве на тренинге, после чего попали в одну группу журналистов, командированных на Донбасс, в Краматорск. Но еще до этого я знала, что Сергей Сакадынский – луганский журналист, что он был в плену у боевиков – 157 дней в подвале ГБР «Бэтмэн», что сейчас работает в Киеве.

Совсем недавно вышла из печати книга авторства Сергея под названием «Луганский разлом». Мне посчастливилось приобрести ее одной из первых. От прочтения ожидала очень много, и мои ожидания оправдались. «Эта книга не рассчитана на массового читателя. Тем более не рекомендую ее читать тем, кто мыслит лозунгами и пропагандистскими штампами. Таких предостаточно с обеих сторон конфликта», – сказал автор в интервью сайту BookExpert. Читается произведение легко. Несмотря на то, что описываемые события произошли недавно и всем хорошо известны, Сакадынскому удалось сохранять интригу до самого финала.

События изложены в хронологической последовательности, все герои – реальные люди, произошедшее в Луганске описано автором с присущей ему способностью анализировать. С точки зрения читателя хочется сказать, что эту книгу стоит взять в руки тем, кто стремится к объективности. Взяв ее в руки и начав читать, вы не сможете отложить ее в сторону.

После прочтения захотелось поговорить с Сергеем. Не о книге, о жизни.

– Сергей, сначала расскажи о себе. Как ты пришел в журналистику?

— Мой первый опыт в этой сфере – выпуск собственной газеты в 1995-1996 годах. Газета называлась «Викинг», с политической журналистикой и вообще журналистикой связана она была мало. Это было научно-популярное издание. А после этого я недолго поработал редактором отдела общественно-политической информации в газете «Стахановское знамя».

С профессиональной карьерой журналиста я себя как-то не связывал. У меня на протяжении десяти лет было еще несколько медиапроектов, но все они были коммерческими. А в 2012 году мы запустили в Луганске сайт «Политика 2.0». Проект неожиданно «выстрелил», и с этого момента и до событий 2014 года я полностью погрузился в региональную политическую журналистику.

– В начале книги ты очень тепло и трогательно рассказываешь о Донбассе. Это естественно – так говорить о родине. Что ты отвечаешь людям, утверждающим, что Донбасс – край пьяниц и деградирующих типов? Как на такое реагируешь?

— Сейчас я вообще стараюсь избегать ввязываться в дискуссии на эту тему. Насчет Донбасса у многих сформировался устойчивый стереотип, что это ущербный регион, и это перешло уже в категорию философии или веры. А спорить с человеком, который уверовал во что-то, бесполезно. Бесполезно доказывать таким людям, что маргинальные элементы в достаточно большом количестве есть в любом регионе.

– Я неоднократно бывала в Стаханове, но давно. Каким твой родной город был вчера и каким он стал сегодня?

— Я прожил в Стаханове все время до поступления в институт в Луганске, поэтому много позитивных, ярких воспоминаний об этом городе. Но, к сожалению, разруха туда пришла еще задолго до событий 2014 года. Еще в начале девяностых в городе закрылись все шахты и большая часть промышленных предприятий. Как результат – безденежье, безработица, люди стали массово ездить на заработки в Россию. Сейчас, разумеется, лучше не стало. Фактически не работает ни одно крупное предприятие. Но город живет, там и сейчас живут мои родственники, никто не уехал.

– Рассказывали, что там были казаки и что ситуация отличалась от соседних городов…

— Да, там даже была попытка провозгласить отдельную казацкую республику, которая не подчинялась ЛНР. Но после того, как из игры выбыли наиболее одиозные полевые командиры – Беднов и Мозговой, – лидер местных казаков Павел Дремов поутих и стал демонстрировать лояльность правительству Плотницкого. А потом и он отправился в мир иной, после чего всякие разговоры о какой-то независимой республике прекратились.

И еще, кстати, в Стаханове долгое время было относительно спокойно, стрелять там начали только в январе 2015-го, до этого военные действия поблизости не велись. Так что многие знакомые луганчане бежали летом 2014-го от обстрелов как раз туда.

– Твоя книга называется «Луганский разлом». Ты объясняешь почему. А можно говорить о Донецком разломе? Или Крымском?

— Я пишу о Луганске и только о Луганске, поэтому и разлом луганский. Ситуация с Донецком практически аналогична, поэтому можно проводить параллели и говорить в целом о том, что трещина прошла через весь Донбасс. В Крыму, как мне кажется, ситуация другая, Крым еще в 1991 году пытался отделяться, там всегда были явные пророссийские настроения. То есть там тоже разлом, но свой. Знак равенства между ситуацией в Крыму и на Донбассе, мне кажется, ставить нельзя.

– В одном из интервью ты сказал, что сегодня отсутствует спрос на объективные СМИ. Люди читают и смотрят только то, что хотят увидеть или услышать?

— Много знакомых есть таких, которые сознательно зачищают свое информационное поле от источников, которые генерируют информацию, идущую вразрез с их политическими предпочтениями. Вплоть до того, что в соцсетях удаляют друзей, которые постят на своих страницах «неправильные» вещи. И, кроме этого, огромное количество людей вообще перестали доверять СМИ. «Все врут» – вот что я чаще всего слышу от людей, когда речь заходит о журналистике и новостях.

– «Недовольные граждане сами по себе революции не устраивают», – написал ты. Насколько вероятна еще одна революция в Украине?

— Мы уже видели несколько неудачных попыток так называемого третьего майдана. Все они очень быстро сворачивались, не получив массовой поддержки и освещения в СМИ. Сразу же запускалась информация, что все это – провокации, «рука Кремля», что эти люди специально раскачивают лодку и так далее. Все центральные медиа контролируются олигархами, этих олигархов мы всех знаем поименно. Без их санкции не будет информационной поддержки, а значит, и нового майдана тоже не будет.

И вообще, я лично не верю в народные революции. Народным может быть только бунт, бессмысленный и беспощадный, когда доведенная до отчаяния толпа может что-нибудь снести, сжечь, разрушить и разбежаться по домам. Для революций и переворотов нужны лидеры, четкий план, медийная поддержка, то есть наличие мозгового центра, который направит деструктивную энергию масс в конструктивное русло. Но такие мозговые центры действуют не в интересах народа, а в интересах политиков.

– Что тебя больше всего злит сейчас? Что успокаивает, обнадеживает? Чем живешь?

— Злит, если можно так сказать, то, что на самом деле того обострения ситуации и полномасштабной войны, которые мы получили в 2014 году, в принципе можно было бы избежать, будь у политических элит готовность договариваться и идти на компромиссы. Да и те проблемы, которые есть сейчас, могли бы быть решены быстро и эффективно. Но, похоже, всех все устраивает, поэтому договариваться никто не спешит.

Что же до проблем нескольких миллионов жителей востока Украины, так это в большой политике настолько ничтожная величина, что ею с легкостью можно пренебречь. Единственное, на что можно надеяться, что не будет хотя бы обострения военного противостояния. Я сейчас сознательно дистанцируюсь от политики и не строю долгосрочных планов. Как говорится, будет день, и будет пища.

– Может, это будет неожиданный вопрос, но что для тебя 9 Мая?

— Так получилось, что из моих родных дедушек-бабушек никто не воевал, поэтому семейным праздником 9 Мая у нас не было, однако мы всегда к этой дате относились с уважением. Сейчас много звучит разных заявлений, что этот праздник вообще стоит отменить, как и все, что напоминает об СССР. Это все тоже политика. А для меня этот день лишен политической окраски, это важное событие в нашей общей истории, которое вычеркнуть нельзя.

– Страна уже может вынести урок в связи с событиями на Донбассе или еще рано?

— Мне кажется, многие и с той, и с другой стороны конфликта понемногу начинают понимать, что они натворили. Но история, как известно, учит только тому, что на самом деле ничему не учит. Это Черчилль, кажется, сказал. Ведь все это уже было раньше, в той или иной форме исторические события повторяются, но люди наступают на одни и те же грабли. В отношении сегодняшних событий на Донбассе, я думаю, рано еще подводить черту. К сожалению, урок еще не закончился.

– Что посоветуешь читать, чтобы отвлечься, успокоиться, измениться?

— Что-нибудь неполитическое, и уж точно не какие-нибудь пропагандистские тексты. Я вот, например, перечитываю подборку старой фантастики, которую еще в школе читал. И рекомендации садоводам любителям – дачный сезон как-никак.

Записала  Елена Никитина, «УЦ».