Месяц: Май 2011

Во время немецкой оккупации Новоукраинки в этом городе действовала подпольная группа, возглавляемая выпускником средней школы №5 Владимиром Поповкиным (по документам — 1924 года рождения, то есть в год начала войны ему было 17 лет). Однако, по формально-бюрократическим причинам, официальные власти Советского Союза эту организацию не признали, как будто ее не существовало вовсе! Меньше половины от общего числа участников группы Поповкина получили статус участников боевых действий, но не как бойцы подпольной организованной группы (ее же по документам как бы нет), а как индивидуальные помощники разведчиков и партизан.

Справедливо это или нет — история рассудит. Но, поскольку группа действительно существовала, действительно работала в оккупированной Новоукраинке, действительно помогала партизанам, разведчикам, местному гражданскому населению, один из бойцов этого невидимого фронта Константин Тимофеевич Врадий нашел способ, как сохранить для потомков свидетельства о своих товарищах по подполью.

Ветеран Великой Отечественной войны, полковник в отставке Константин Врадий под псевдонимом Константин Берест написал десять сборников рассказов и очерков, четыре историко-документальные повести, посвященные подпольщикам и партизанам Кировоградской области. Первый рассказ был опубликован еще в 1956 году, «крайняя» книга вышла в свет в 2010-м. Впрочем, наш сегодняшний рассказ не столько о литературных трудах Константина Тимофеевича, сколько о жизни при оккупации и работе подпольной организации…

22 июня 1941 года

За год до начала войны Константин Врадий окончил семь классов школы в родной Новоукраинке и поступил в Кировоградский строительный техникум. Едва начались каникулы после первого курса техникума — пришла страшная беда…

— Первый день войны я помню, как сейчас, — делится своими воспоминаниями ветеран. — В полдень на главной площади Кировограда собрались люди — много людей — и слушали обращение к народу Молотова, в котором он сообщил о нападении Германии на Советский Союз. Большой репродуктор висел на столбе возле столовой, находившейся на углу площади (сейчас на этом месте располагается торговый центр «Барва»). И вот мы все стояли и слушали известие о том, что началась война…

В техникуме мы только-только сдали экзамены, так что на каникулы я поехал домой в Новоукраинку. Как раз в это время через железнодорожную станцию Помошная уезжал воевать мой старший брат, и я хотел убежать на фронт вместе с ним.

Брат, после того, как отслужил срочную службу, окончил в Москве в академии курсы военных мостовиков и за неделю до войны получил назначение в Кировоград, в корпус Малиновского (48-й стрелковый корпус Одесского военного округа. — Авт.). Уже зная, что его оправляют на фронт, он позвонил телеграфисту станции Помошная Кузьме Рыбаку, попросил передать родственникам, что на днях его эшелон будет проезжать через Помошную, так что пусть родня придет проводить его на войну. Провожали брата всей семьей: отец, мать, я, сестра. Я тихонько выбрал момент и спрятался под грузовик, находившийся на железнодорожной платформе. Но меня нашли. Брат меня ссадил с поезда и сказал: «Эта война обойдется без тебя, Костя»…

Уже на седьмой день войны брат принял первый бой на реке Реут в Молдавии. Затем отступал до Сталинграда, защищал Сталинград, наступал до Германии. Там встретил Победу. Четыре раза был ранен. Сейчас ему 95 лет, полковник в отставке, живет в Москве…

Зачем эвакуироваться?

— Константин Тимофеевич, как получилось, что вы не эвакуировались? Не захотели?

— В 1941 году мой отец работал в финотделе района, перед этим — секретарем сельсовета, и ему поручили вместе с бригадиром эвакуировать имущество колхоза имени Щорса, на территории которого мы жили. Поскольку что в Кировограде, что в других местах партийные власти боялись говорить, как на самом деле обстоят дела на фронте, о необходимости эвакуации отцу сообщили в самый последний момент, когда немцы были на подходах к Новоукраинке и времени уже совсем не оставалось. Все равно успели погрузить и вывезти часть скота, часть имущества хозяйства, часть колхозников. По дороге на вокзал отец заехал домой (мы тогда жили по улице Парижской Коммуны, на этой же улице находилось правление колхоза) сказать жене, чтобы собрала кое-какие вещи, продукты и хотел взять меня с собой в эвакуацию. Но как раз в это время к нам домой пришла его родная сестра. И она сказала отцу: «Тимофей, вот куда ты сына увозишь? Ты в армии будешь, а его где оставишь? Потеряется где-то, ты же следа его потом не найдешь! Разве не помнишь, как было в Гражданскую? Сколько властей поменялось, сколько государств здесь было, пережили же как-то. Оставляй сына, вместе переживем и эту беду». Нужно сказать, что тетя была сильной женщиной. Муж ее умер в период голода, она осталась одна и с помощью брата поставила на ноги четверых детей. Отец послушался сестру и оставил меня дома…

Потом отец вместе со своим другом-партизаном Гражданской войны дошел до Днепра. Там местный рыбак ночью, в обмен на лошадей, переправил их на другой берег, где отец присоединился к действующей армии. Отец, как и брат, отступал до Сталинграда, защищал город, а потом наступал до Кенигсберга. А вообще у нас в семье воевали отец, старший брат Григорий, второй брат Павел и я…

— Когда ваша тетя убеждала отца оставить вас в Новоукраинке, она ведь не догадывалась, как немцы могут поступить с гражданским населением на оккупированных территориях…

— Никто ничего не знал, потому что нам ни о чем таком не говорили. Мы же до последнего не верили, что в Новоукраинке будут немцы!

Neue Ordnung

— И как немцы повели себя после оккупации Новоукраинки?

— На тот момент население райцентра было где-то тысяч десять. В ведении города находились пять или шесть окрестных колхозов. Была своя железнодорожная станция, рядом — станции Помошная, Адабаш. Промышленности в Новоукраинке почти не было: кирпичный завод, маслозавод, машинно-тракторная станция.

Поначалу население особенно и не ощущало смену власти. Местным жителям просто объявили: кто раньше работал, тот должен работать снова. Немцы начали хозяйничать с того, что поставили новую администрацию, в основном — из местных жителей, немцев по национальности. Во главе всего района назначили человека по фамилии Мосини, он до войны работал учителем немецкого языка в средней школе. Руководителем городской управы (если не ошибаюсь, фамилия его была Кресс), директором маслозавода, управляющим колхозом тоже поставили немцев из местных. Я даже не знаю, откуда в наших краях взялись немцы. Но ведь рядом Одесская область, а там были целые немецкие села, поселки. Может быть, из тех мест перебрались в Новоукраинку.

Мой братишка (он на три года младше) поступил на работу в колхоз, сестра младшая тоже была вынуждена устроиться на работу. К тому же вскоре немцы начали отправлять местное население в Германию, а работающих не угоняли…

Все-таки люди что-то получали от новой администрации за свою работу и поэтому рабочим местом дорожили. Жить-то нужно же было как-то.

— Платили оккупационными марками? Или продуктами?

— Я получал зарплату оккупационным марками. Младшие брат и сестра — тоже марками. На эти деньги можно было что-то из продуктов купить на рынке (не помню, чтобы работали магазины). Но обычно городское население ходило в села выменивать продукты на одежду или какие-то другие вещи. А так в основном жили за счет всего того, что удавалось вырастить своими руками. Поэтому люди крепко держались за свои огороды, за домашнее хозяйство: кур, поросенка, корову. Это была основа жизни…

Для учета трудоспособного населения немцы создали биржу труда (для нас тогда термин «биржа труда» был новым, неизвестным), а затем хитростью провели перепись молодежи. Почему хитростью? Во время оккупации ни одно учебное заведение в Новоукраинке не работало, но осенью 1941 года немцы как будто открыли школу №6. Я после первого курса техникума записался сразу в 9-й класс. Занятия продолжались совсем недолго, но за это время администрация успела составить пофамильные списки молодых ребят и девушек. Мы после этого поняли, что ради информации и возобновили на время работу школы — получить список молодежи для дальнейшей отправки в Германию…

Я тоже находился на учете биржи труда. Трижды меня назначали на отправку в Германию. Первый раз я никуда не поехал благодаря взятке…

Начальником биржи труда при немцах был человек по фамилии Новак. Почему я хорошо запомнил фамилию — ребята ночью написали дегтем на стене его хаты: «Хто не має корови чи бика, не йди до Новака». Имелось в виду, что ему нужно взятку дать. Я раздобыл литр первача, взял с собой эту бутылку, зашел к нему в кабинет, оставил возле стола. Он увидел и все понял. За литр самогона я из этого списка выпал… К слову, Новак после войны отсидел, а потом добивался реабилитации, доказав, что спас от высылки в Германию очень многих жителей Новоукраинки.

Второй раз мне помог уйти от биржи труда мамин квартирант Сергей Ксенофонтович Грабовенко. Он сам житель села Веселый Кут, находившегося километрах в пяти от Новоукраинки, за лесопитомником и районной больницей. Сын сельского священника, в начале войны он попал в плен, и его отправили в лагерь на станции Адабаш (там был один из самых больших в Украине концлагерей военнопленных). Дальше то ли немцы его выпустили — они многих местных жителей отпускали домой, то ли новый управляющий колхозом его «выторговал» — он так часто делал: говорил немцам, что некому работать в колхозе, и набирал себе рабочих из числа пленных. Когда Грабовенко с женой (она работала зоотехником в районе, занималась разведением домашней птицы, а во время войны стала заведующей небольшой птицефермой) искали квартиру в Новоукраинке, то попали к нам домой. А мама согласилась взять их на постой при условии, что меня возьмут на работу. Грабовенко был настоящим художником, а я в техникуме учил черчение, немножко рисовал, поэтому он оформил меня на работу — учеником художника. Так вот, раз я уже был трудоустроен, меня освободили от высылки во второй раз. А на третий раз меня спасли подпольщики из Помошной (мы с ними поддерживали постоянную связь), сделав мне документы, что я работаю у них в локомотивном депо.

— Какие еще произошли изменения в жизни города?

— Немцы, конечно же, сразу взяли все под свой контроль. Организовали по городу патрули полицаев, охраняли по ночам железнодорожные мосты. Ввели комендантский час: после шести часов вечера на улицу — ни ногой. Наказание за нарушение режима какое? Чего-чего, а наказаний у них хватало…

Не вышел как-то раз меньший братишка на работу — получил шомполов. После этого случая он специально обварил себе горячей смолой руку, чтобы некоторое время не выходить на работу. За разные провинности били людей шомполами, плетьми, просто кулаками или ногами по чем попало, если человек падал. Не обязательно били в управлении полиции, могли наказывать на производстве, на рабочем месте.

Вот моя сестра работала уборщицей на армейском складе в центре города, вместе с ней там же трудились ее подруга (жива и сейчас, а после войны работала заведующей районной библиотекой) и еще два парня, братья. Один из них имел неосторожность вынести с территории склада в мусорном ведре одну или две бутылки вина. Его поймали и повесили. Вот такие были наказания…

— В полицию тоже из местных жителей набирали?

— Во главе полиции служили украинцы с Западной Украины. То ли немцы их привезли, то ли сами приехали. Некоторые из них потом организовывали вокруг себя националистов. Начальник полиции, инспектор полиции, редактор местной газеты — все они чужие, не местные. Но, кроме них, в полиции служили и жители Новоукраинки, кое с кем я даже был лично знаком до войны. Например, Женя П. (фамилия убрана из этических соображений перед потомками. — Авт.), чья семья жила через улицу и через огород от нашего дома. У него был младший брат моего возраста. Так вот, мы вместе с ним и другими ребятами нашли в посадке за городом брошенный нашими войсками танк, а потом таскали из танка гранаты-лимонки и взрывали их прямо в поле. Как никого из нас не ранило — трудно сказать. Далеко бросить гранату мы не умели, а прятались от осколков за снопами соломы. Потом младшего брата этого полицая отправили в Германию, а он по дороге выпрыгнул с поезда и погиб. Уже после войны отец Жени — один из руководителей колхоза — вернулся в город, пришел ко мне спросить: «Костя, неужели мой сын был полицаем?» — «Да, был…»

(Окончание в следующем номере.)

Вот и прошел еще один День Победы. Отзвучали военные песни, от которых на глаза наворачиваются слезы, сказаны прекрасные, теплые и искренние слова в адрес фронтовиков. Но уже так редко можно услышать самих ветеранов…

Мой собеседник — Владимир Евгеньевич Караванский — об этой войне может рассказать многое. 22 июня 1941 года ему было почти семнадцать, с отцом и матерью он жил в селе Емиловка Голованевского района. После оккупации он попал на фронт — прошел Молдавию, Румынию, Венгрию, Словакию и встретил Победу в Австрии.

О том, что началась война, Владимир Караванский узнал по радио — у его отца, директора школы, дома был приемник. Семья собралась в эвакуацию, но дошли только до Синюхи, дальше были немцы, и Караванские вернулись в родной совхоз.

— Немцев у нас почти не было, — рассказывает Владимир Евгеньевич о годах оккупации. — На весь район — два или три жандарма. По селам жили в основном тыловые — те, кто заготавливал лес и т.п. Наш дом стоял рядом с конюшней, поэтому у нас почти всегда были «квартиранты». Если честно, о немцах ничего плохого сказать не могу. Люди были, конечно, разные, но зверей не было. Стрельбу я первый раз услышал в 1944-м, когда наши вступили. И стреляли они просто так — с перепою.

Как-то довольно долго жил у нас один немец, как сейчас говорят, бизнесмен, на родине у него был магазин по продаже автомобилей. Знал пять языков, по-русски говорил совершенно свободно, хоть и с акцентом, а оказавшись здесь, сразу же начал учить украинский. Умнейший человек, но, как говорят, «с левой резьбой». Оружия у него не было, зато была печатная машинка, на которой он целыми днями строчил жалобы командованию. Как-то вышел утром во двор, забегает бледный, кричит: «Партизаны!», просит спрятать — ничего непонятно, от страха русский язык забыл. Оказалось, что испугался он красного одеяла, которое мама вывесила проветриваться.

Рассказывать такое о Голованевском районе, где расстреляли тысячи евреев, может, неправильно… Но я говорю, что видел: зверствовали в основном наши — полицаи. Начальником полиции был старший лейтенант Красной Армии, который в 1941-м попал в окружение. Его заместителем — тоже «окруженец» осетин Кацаев. Вот его люди страшно боялись, детей прятали. После освобождения оба они успели сбежать. И зверь этот, Кацаев, как-то добрался до Венгрии и там примкнул к нашей армии. После войны его судили и, как дезертиру, дали десять лет. Но он попал в лагерь, где были голованевские полицаи, которым дали лет по 25-30. Они-то потом его и сдали. В 1972 году его повторно судил трибунал, уже в Голованевске, и приговорил к расстрелу… А лейтенант тот так и не нашелся.

— А были такие полицаи, которые, отсидев, возвращались потом в Голованевский район?

— Те, кому не было стыдно смотреть людям в глаза, возвращались. Почему нет? Полицаи-то разные были, не все шли туда по своей воле.

— А как вам самому удалось избежать фашистской мобилизации и угона в Германию, возраст-то самый призывной?

— Мне, можно сказать, повезло. Я долго болел желтухой, и меня забраковали, к таким вопросам немцы очень серьезно подходили.

В армию Владимира Евгеньевича призвали сразу после освобождения Голованевского района — в марте 1944-го.

— Пятьдесят третья армия шла полосой, — рассказывает фронтовик. — И сразу же по дороге собирала парней призывного возраста. Сначала нас согнали в Голованевск — во временный полк — и, кажется, совершенно не знали, что с нами делать. Потом решили: послали нас за снарядами. Грязь была жуткая — техника проехать не могла. Вот мы и носили снаряды на плечах из Тального Черкасской области в Голованевский район, на узкоколейку.

Уже в апреле 1944-го Владимир Караванский, пару недель отучившись, стал сержантом 375-й стрелковой дивизии и попал на передовую. Из Котовска его дивизия отправилась в Молдавию, а потом в Румынию.

— К нам, побывавшим в оккупации, относились презрительно и настороженно, — говорит ветеран, — называли нас «чернорубашечниками», долго не выдавали ни обмундирования, ни оружия. Позже, читая Книгу памяти, я обратил внимание, что очень многие кировоградцы, призванные в 1944-м, погибли через пару месяцев, а то и недель. 375-я дивизия была в 1944-м полностью обескровлена и фактически заново укомплектована именно «чернорубашечниками». В минометном полку, кажется, только командир воевал раньше. Мы попали на относительно спокойный участок фронта — на реку Реут, серьезных боев здесь не было, и мы имели возможность хоть чему-то научиться. Потом начались походы… Мы шли и шли — по 40-50 км в день, с минометами на плечах. Многие засыпали на ходу, это было заметно, только когда спящий на каком-то повороте выходил из строя и дальше шел по прямой. Уже после войны, читая военные мемуары, я понял, что это была идея командования: наши готовили наступление на Белоруссию, а хотели создать видимость, что наступление будет на юге. Но тогда нам ведь ничего не объясняли, и это казалось совершенно бесцельным: сегодня идем 50 км на запад, завтра — 50 км на восток.

— А спали вы где? Что ели?

— Как это где? — удивляется моему вопросу Владимир Караванский. — На земле. Времени рыть землянки не было. Иногда вообще не успевали спать: только выкопаем огневую позицию, а тут приказ идти дальше. Я, когда в госпиталь попал, первое время никак уснуть не мог: постель, тепло, сухо — непривычно было. А ели… У нас же полевая кухня была. Пока шли по Молдавии, ели кашу из сгоревшей пшеницы — немцы, отступая, жгли поля. Потом кормили супом и вареным салом. Ну если кухня за нами не поспевала, то ели, что найдем. Один раз, помню, сырую кукурузу ели.

Вообще наш минометный расчет — четыре человека (точнее три, один у нас как-то особняком держался) — жили одной семьей. Командир расчета Гнат Дорош был из Одесской области, на год старше меня — он, кстати, потом попал в тот же госпиталь, где я лежал. А еще был Федор Нестеренко из села Каменечье Новоархангельского района, мы его называли «дядько», хотя сейчас понимаю, что ему было немного за тридцать. Он все боялся погибнуть, боялся, что его дочь сиротой останется, когда она письма присылала, он нам всегда ее рисунки показывал… И погиб-таки, наступил на мину, не вернулся к дочке… Я после войны писал в сельсовет Каменечьего, хотел дочку его найти, рассказать, как он ее любил, помочь чем-то, если нужно, но ответа не получил.

В первый настоящий бой мы попали 20 августа 1944-го — на реке Яссы. На небольшой площади там было собрано очень много артиллерии: пушек, минометов, «Катюш». Наступление фактически смело все немецкие укрепления, за нами двинулись танки и пехота, и уже на следующий день Румыния капитулировала. Солдаты румынские массово сдавались в плен и переходили на нашу сторону, их, кажется, даже не конвоировали. За десять дней мы прошли 400 км — в учебниках это называется Ясско-Кишиневская операция. Уже перед Бухарестом нас посадили на поезд — пройти нельзя было. Немцы, отступая, просто бросали свою технику: и разбитую, и рабочую.

На марше в Румынии Владимир Караванский случайно встретил своего отца, Евгения Васильевича, которого призвали в июне 1944-го в противотанковые войска. Отец с сыном, которые не виделись со дня освобождения Голованевска, смогли на ходу поговорить пять минут. И это был их последний разговор. 26 апреля 1945 года Евгений Караванский погиб в Словакии. Внук Владимира Евгеньевича Александр недавно нашел на спутниковой карте село Казмаловцы, где, судя по всему, похоронен его прадед. На карте Казмаловцев рядом с административным зданием отчетливо виден обелиск воинам-освободителям. Распечатку карты села Владимир Евгеньвич заботливо хранит как последнюю фотографию своего отца, которого запомнил таким, каким видел всего пять минут, — усталым немолодым солдатом в сдвинутой на затылок пилотке и с тяжелым ПТРом на плечах.

— Румыны, я вам скажу, просто бедный, забитый народ, — продолжает рассказ Владимир Караванский. — Меня послали охранять румынскую автоколонну от наших солдат. Наши многие вели себя грубо, у них-то оружие, и правда вроде как на их стороне, вот и отбирали все подчистую. Вот там, в автоколонне, был механик, которого ранило под Сталинградом, — так он этого и не скрывал. Я к тому, что румыны, которых немцы считали вообще не людьми, а скотом, никакой своей вины не знали и ждали нас как спасителей.

— А вот венгры — народ нехороший, — продолжает мой собеседник. — Там наши войска совсем по-другому встречали. Не то чтоб они фашистам были рады, но и освобождению никак не радовались. За все время в Венгрии нас только один раз хозяин сам позвал в дом. И как встретил! Барана зарезал, развел костер во дворе, чтоб мы могли шинели и сапоги высушить, жена его супа наварила, приготовила нам постели из соломы под навесом. Мы только удивлялись, а за завтраком выяснилось, что это была семья сербов.

А еще Венгрия запомнилась тем, что там я первый раз увидел каменный погреб и консервацию — не с такими крышками, как сейчас, а с бумажными, промасленными, но я до этого вообще не знал, что можно так еду хранить. Нашли такой погреб, а там компоты! Напились! Там-то все вино пьют, а мы его пить не могли.

— Почему?

— Боялись. Был случай такой в нашем батальоне: разведка донесла, что в селе немцев нет, наши тут же село заняли. К вечеру напились местного вина и решили, что если это село так легко взяли, то пойдут брать соседнее. Пошли с песнями, как на парад. Немцы их издалека услышали — из восьмидесяти человек в живых остались только двадцать восемь. После этого случая к местному вину, вроде бы как легкому, но для человека непривычного очень коварному, никто из нас не прикасался.

Еще в Венгрии был случай смешной. Учительница привела детей к нашему эшелону — мы даже не поняли сначала зачем. Наша дивизия комплектовалась в 1941 году в Саратове, и там в транспортном полку были верблюды. И один, представляете, дожил до 1944-го — не знаю, дошел ли он до Берлина, я в госпиталь раньше попал. И вот учительница как-то этого верблюда заметила и привела своих учеников посмотреть — не обращая на нас внимания, стала объяснять им что-то, показывать…

В октябре 1944-го Владимир Караванский заболел туберкулезом. День Победы он встретил в Австрии, в военном госпитале.

— Восьмого мая вечером мы услышали, что в стороне Братиславы что-то происходит. Ракеты, стрельба, трассирующие пули. Думали: немцы в Братиславе. А это была Победа (немцы-то фактически капитулировали восьмого). Ну а девятого Жуков выступил, нам раздали оружие, и мы прямо в госпитале тоже палили, кто как мог.

В ноябре 1945 года Владимир Евгеньевич выписался из госпиталя, его комиссовали, и он поехал домой, в Голованевский район, правда, уже не в Емиловку, а в Роскошное, куда перевели его маму. Там он почти сразу стал секретарем сельсовета и проработал на этой должности всю жизнь, регистрируя рождение послевоенных детей, а потом их детей и внуков. Из Роскошного он переехал в Екатериновку Кировоградского района пять лет назад, когда умерла его мама, прожившая 104 года…

Согласитесь, как часто мы не обращаем внимания на тех, кто живет рядом с нами, в соседней квартире, в доме напротив, этажом выше или ниже. Зато точно знаем главных героев, а иногда и антигероев, из модных книг и сериалов. А очень часто настоящий герой – это седовласый старичок из соседнего подъезда или бабуля – Божий одуванчик с первого этажа. О такой бабуле я и хочу вам рассказать.

С Марфой Прокофьевной Пудич я познакомилась лет, наверное, 8-10 назад, когда ее привезла к себе из села дочка – моя соседка Тамара Михайловна Костенко. Малюсенькая аккуратная старушка, которая каждый день выходила посидеть на лавочке возле подъезда, сразу расположила к себе окружающих. Немногословная, она почти никогда не вмешивалась в разговоры женщин о каких-то проблемах, но если и вставляла фразу, то это было так тонко, так метко, с таким потрясающим чувством юмора, что все диву давались: бабуля же вроде бы и не слушала, о чем говорили…

Не помню, почему тогда не пришло в голову расспросить Марфу Прокофьевну о ее жизни – знала только, что всю жизнь она проработала в колхозе, председателем которого был ее муж, вырастила двух дочерей, одна из которых – учитель, а вторая – медсестра, что ее буквально боготворят внуки и правнуки. Так и жила бабуля в нашем подъезде. Ну а через несколько лет решила пожить у старшей дочери, в селе Пантазиевка Знаменского района. Там и встретила Марфа Прокофьевна Пудич 2 июля 2008 года свой вековой юбилей. Иногда судьба бывает к нам благосклонна, и удача снова улыбнулась мне. Совсем недавно бабуля-путешественница вновь решила пожить в городе, у младшей дочери. И вдруг совершенно неожиданно я узнала о том, что Марфа Пудич, оказывается, настоящая героиня. Однако об этом – чуть позже, а сначала – несколько слов о самой Марфе Пудич.

Родилась Марфа Прокофьевна 2 июля 1908 года в с.Иванковцы Знаменского района в многодетной семье Прокофия Степаненко. У нее было три сестры и пятеро братьев. Отец ее был невероятным человеком. В юности он получил хорошее образование, закончил гимназию и, кроме родного украинского, владел четырьмя иностранными языками – русским, немецким, французским и латынью, да и вообще был человеком начитанным, выписывал журнал «Нива» и был в курсе всех последних новостей. Поскольку имел Прокофий Дмитриевич каллиграфический почерк, работал он волостным писарем. Тамара Михайловна Костенко, его внучка, рассказывает, что дед умел так составить какое-либо прошение, что отказов практически не было.

Однако вернемся к Марфе Пудич. Ее отец дал сыновьям хорошее образование (один из братьев был прокурором в Кривом Роге, другой – главным инженером на ткацкой фабрике в Казани), ну а дочери, считал он, должны хорошо выйти замуж, поэтому им достаточно только начального образования. И в 1930 году Марфа, названная в честь своей матери, которую Прокофий Степаненко просто обожал, вышла замуж за Михаила Пудича. Многое выпало на долю Марфы – и Голодомор, который удалось пережить только благодаря невероятному трудолюбию всех членов семьи и, как она считает, Божьей милости к их глубоко верующей семье, и смерть сына от болезни. Однако главное испытание было еще впереди – война…

Когда на Кировоградщине начали действовать партизанские отряды, в один из них, под командованием Александра Назаровича Опенюка, ушел муж Марфы Пудич, Михаил. Она же с двумя дочерьми, трех и пяти лет, осталась в селе Иванковцы. Но ее война была пострашнее, чем у многих воевавших, – она была связной у партизан. Село Иванковцы было большим, более чем на семь километров протянулось оно, и, уходя на задание, всегда можно было сказать соседям, что она с дочками идет на несколько дней к пожилому отцу, живущему на другом конце села, чтобы помочь ему. И каждый раз, когда она уходила в отряд или на другое задание, душа ее разрывалась от мыслей, вернется ли, увидит ли еще раз своих девчонок, мужа, родных. Пакеты с документами, шифровки, которые в случае провала нужно было съесть (и пару раз таки пришлось съесть, но, слава Богу, все обошлось!) – все это она много раз носила в Черный лес и обратно…

После освобождения Кировоградщины от немецко-фашистской оккупации многие партизаны ушли на фронт, а муж Марфы, Михаил Пудич, вернулся в родной колхоз и возглавил его. Нужно было восстанавливать разрушенное хозяйство, обеспечивать фронт хлебом. Марфа Прокофьевна тоже всю жизнь проработала в колхозе, награждена несколькими юбилейными медалями, имеет статус участника войны.

Пишу эти строки и сама себя ругаю за то, что несколько лет назад, когда Марфа Прокофьевна еще прекрасно слышала, не расспросила ее подробно о деятельности партизанского отряда, о ее работе, о жизни, — об этом нужно писать, говорить, снимать фильмы, пусть даже любительские. Ведь так часто и дети таких, без преувеличения, героев, слишком скромны для того, чтобы направо-налево рассказывать о героизме родителей.

В Знаменском районе о Марфе Пудич знают, и почести заслуженные ей отдают. Надеюсь, и в Кировограде Марфа Прокофьевна достойно пополнит ряды героев статей и телепередач. Ну а пока наша героическая бабуля очень обрадовалась, когда ей принесли подарок ко Дню Победы от депутата Кировоградского горсовета А.Я.Левченко, буквально на днях узнавшего, что на его участке проживает такой неординарный человек. «Бачиш, тепер мене і в Кіровограді знають!» — радостно сообщила она дочери. Надеюсь, меньше чем через два месяца поздравить Марфу Прокофьевну Пудич с ее 103-м днем рождения почтут за честь многие городские и областные руководители.

Ну и напоследок еще раз хочу обратиться к нашим читателям: оглянитесь вокруг – а вдруг и рядом с вами живут неизвестные герои, о которых нужно срочно рассказать детям и внукам? Чтобы помнили…

Несмотря на все новации в высшем образовании, поездка обычного украинского студента в Европу на стажировку, где к тому же можно подзаработать денег, по-прежнему выглядит если и не мечтой, то очень и очень большой удачей. Сейчас, когда двери практически всех серьезных вузов открыты для участия во всяческих международных программах, многие ребята без оглядки, услышав магическое слово «заграница», рвутся подавать документы на участие в них. Не вникают в нюансы, не слушают рассказы тех, кто уже вернулся, а сразу же берут академотпуска и спешно пакуют чемоданы.

На страницах «УЦ» мы неоднократно описывали положительные впечатления ребят о работе в Европе, многим там так понравилось, что они прикладывали все усилия, чтобы остаться. И оставались, о чем впоследствии не сожалели.

К нам доходили, конечно, и другие слухи – что некоторым студентам в этой взрослой жизни за рубежом, без поддержки родных стен, опоры и помощи приходилось не сладко, они меняли семьи или покидали Европу досрочно. Рассказ Михаила Опрощенко, который проработал полтора года в Дании на молочной ферме, их полностью подтвердил.

Вначале мы хотели поговорить с Михаилом о жизни в этой маленькой скандинавской стране и ее традициях в привычных рамках нашего клуба медиапутешествий, но уже в процессе интервью выяснилось, что писать будем не только об этом. А еще о том, как тяжело иногда достаются деньги, ЧТО приходится вытерпеть студентам, попавшим на такую вот стажировку, насколько они там бесправны – то есть об обратной стороне этой самой европейской медали…

Наш собеседник с детства мечтал стать ветеринаром. Он вырос в частном секторе, дома всегда было большое хозяйство, и мальчик с удовольствием возился со всякой живностью. А когда отравилась, а затем умерла их корова, он долго горевал. И решил, что его призванием станет спасение животных.

После школы Миша поступил в Компанеевский техникум ветеринарной медицины, хорошо его закончил и решил продолжить образование в Белоцерковском национальном аграрном университете. Проучился три курса, и вот однажды к ним в группу пришли представители из международного отдела и предложили стажировку в Дании. Все послушали, приняли к сведению, а Михаил в числе нескольких таких же отчаянных сразу согласился.

– Мы в университете слышали, что многие ребята ездили в Англию «на клубнику». Я тоже хотел, но к тому времени Англия ввела визовые ограничения по выдаче рабочих виз, а Дания, наоборот, «открылась». Можно было и Германию выбрать, но там предлагали контракт только на три месяца. А датчане – на полтора года! Конечно, я выбрал Данию – хотелось поработать подольше, раз уж представилась такая возможность…

Собственно, это и были все резоны. Ни о стране «полуостров, королевство и Копенгаген», ни об условиях стажировки парень особо не знал. Правда, отдавал себе отчет, что его познания в ветеринарии там не пригодятся, а будет он простым разнорабочим. То есть никакая это не стажировка на самом деле, а обычная возможность заработать руками, а не мозгами.

Фирма, организовывающая поездку, сразу же «умыла руки». Парень самостоятельно добирался до места назначения: автобусом из Киева до Германии, там купил билет на поезд и поехал уже в Данию. Дело было осенью 2009 года.

Работать Михаилу предстояло в районе регионального центра (по-датски коммуны) Альбек, на севере страны. Местность великолепная – в семи километрах Северное море, в пяти – Балтийское. Куда ни глянь – одни поля: кукурузные, картофельные, пшеничные. «Такое впечатление, что вся страна, которая по размерам как полторы Кировоградские области и населением в пять миллионов, занимается одним сельским хозяйством», – говорит Михаил.

«Шеф» – голландец Цырил, переехавший из Нидерландов в Данию с женой Сандрой лет десять назад, встретил его на вокзале и привез на рабочее место. «Это оказалась молочная ферма. 180 дойных коров, 35 готовящихся к отелу и много телят. За всеми ими я должен был следить, ухаживать, доить и т.д.», – то есть в обязанности Михаила входила грязная и утомительная работа. Хоть вся ферма нового хозяина и была компьютеризирована, оснащена технически, в частности, аппаратами машинного доения, а в коровнике даже три камеры видеонаблюдения стояли, все равно грязи, запаха навоза и прочих «прелестей» нашему собеседнику избежать не удалось.

– Поселили меня в небольшом полутораэтажном домике в двухстах метрах от фермы. Этот дом тоже принадлежал шефу, он мне сдавал чердачный этаж за определенную плату, которая высчитывалась из зарплаты, – рассказывает об условиях своего нового быта Михаил. – А первый этаж снимал датчанин-пенсинер, бывший дайвер. Пенсионеры там, как я понял, живут хорошо. У них, правда, из зарплаты около половины уходило на налоги и в пенсионный фонд, зато в старости люди могут себе позволить жить так, как хочется: пенсии им хватает с головой.

Мы с ним легко нашли общий язык, хоть он и не знал английского, а я – датского. Общались на языке жестов, учили друг друга. Если бы все там такими, как он, были, мне было бы проще…

– А какие датчане по менталитету?

– Сложно сказать. Медлительные, не спешат никуда. Чужих не любят, особенно арабов. Начинают не любить и украинцев, потому что туда студенты стали приезжать и воровать. А датчане доверчивые… Теперь уже поумнели немного.

Молодежь раскованная, на дискотеках ведут себя очень развязно. Девушки там все разрисованные – зеленые ногти, пирсинг везде, татуировки. Пьют много, особенно пиво. Но в праздники, выходные мало кто выходит на улицы, там они все в этом плане консервативные – предпочитают проводить время в семейном кругу. А в общем – народ веселый, дружелюбный, люди приветливые, здороваются по сто раз, предлагают помощь в мелочах. Но, к сожалению, мои хозяева были не датчанами…

Работа Михаила была трудной и унылой – в первые месяцы он все время от заката и до рассвета проводил в коровнике. К тому же первые полтора месяца работал бесплатно – шеф все никак не мог найти время и поехать с украинцем, чтобы оформить ему «желтую карту» (наш идентификационный номер, по которому открывается счет в банке). «Я долго просил, а он все находил какие-то отговорки, причины», – вспоминает Михаил. Когда парень, уже отчаявшись, припугнул хозяина, мол, пожалуется, тот соизволил выдать деньги. Миша, и правда, пытался звонить по всем известным ему номерам той самой фирмы, которая его в Данию отправляла, но ни местные телефоны, ни киевские упорно не отвечали… Правды и защиты искать было негде.

В общем, с горем пополам зарплату парень получил. Но вместо положенной по контракту суммы за два месяца Михаилу с вычетом «квартплаты» выдали на руки всего 9 тысяч (к сведению, средняя зарплата в этой стране составляет 35 тыс. крон). Никаких объяснений не последовало. А ведь наш собеседник вкалывал на ферме за двоих. Дело в том, что поначалу Миша работал там не один, а с напарником Василием, студентом из Черновцов. Но через две недели Вася сбежал. Михаил вначале не мог понять почему и спрашивал у Васиных друзей-земляков, которые работали на соседней ферме, что же случилось. Те только загадочно улыбались, мол, поживешь – сам поймешь.

Миша понял. «Рабочий день у меня начинался в 5 утра. Я работал до 11, потом был небольшой перерыв. А затем – вторая смена – с 14-30 до 9 вечера. Но даже в эти свободные часы они меня загружали: то то надо “срочно” сделать, то это. К тому же жена и муж давали разные задания, и я между ними метался. Но все равно перед кем-то надо было извиняться за то, что якобы проигнорировал распоряжение. Особенно доставала “мэм” – все, что бы я ни сделал, было не так: то работаю слишком быстро, то слишком медленно, она меняла указания под настроение, а я должен был все беспрекословно выполнять. Вела себя просто по-хамски, могла баллоном краски в меня, как в собаку, запустить за несуществующую провинность», – рассказывает наш собеседник.

Делал на ферме Михаил все: доил коров, кормил, убирал за ними. По датским законам, рабочая неделя не должна превышать 37 часов в неделю, переработки оплачиваются «экстра»: каждый дополнительный час все больше и больше в геометрической прогрессии, а в выходные – чуть ли не в двойном размере. «Я же работал по 70 часов еженедельно, без праздников и выходных, но никто мне ничего не доплачивал. Они говорили, что живут по голландским законам, где рабочая неделя 40-часовая. То есть тупо крали у меня по 3 часа. А остальные 30 просто не считали. Жена хозяина – стерва еще та, мужик в юбке – просто переписывала мой табель, вытирала лишние часы, и доказать было ничего невозможно. Более того, они, видимо, по своим “голландским” законам платили мне по 40 крон в час, а по контракту должны были – по 88», – изливает душу Михаил. Он, действительно, ничего не мог рассказать о датских праздниках – и свой день рождения, и Рождество, и Новый год, и Пасху провел в коровнике. «В люди» вырвался первый раз после 9 (!) месяцев такой интенсивной работы: попал на День села, где проводились народные гулянья с живой музыкой, ярмарки…

Но тяжело Михаилу было не столько физически, сколько морально. Говорит, относились хозяева к своему рабочему, как к человеку третьего сорта. Когда Миша пытался, как ветеринар, давать дельные советы по лечению крупного рогатого скота, от него лишь отмахивались: «У тебя диплом украинский? Все, гуляй! В Украине такие дипломы кто угодно купить может…» Это парня, который действительно учился и разбирается в медицине, сильно унижало. А еще – насмешки над нашим стилем жизни и политиками.

Не складывалось общение и с прекрасной половиной человечества. Когда во время очень редких «вылазок» в город он подходил к понравившейся девушке, приглашал ее на танец, барышня первым делом интересовалась: «Ты откуда?» После ответа «Из Украины» он слышал неизменное «фавель», что в переводе значит «до свидания».

А еще Михаил скучал по дому. В его комнатушке не было ни компьютера с Интернетом, по которому он мог бы связываться с родными, ни телевизора, ни радио. В первые месяцы, пока по воле хозяина сидел без зарплаты, не мог даже датскую сим-карту купить, ему семья пополняла украинскую карточку, с нее он по бешеным тарифам и звонил изредка, чтобы сказать: «У меня все нормально», – дабы не расстраивать маму. После таких разговоров было еще тяжелее – домой ему хотелось каждый день, иногда такая тоска накатывала, хоть плачь.

Зарплату – даже эту урезанную, маленькую – Михаил старался сохранять. Питался по-спартански. Говорит, что датская кухня очень проста: много овощных блюд, макарон, картошки. А вот гречки и рыбы с морепродуктами (что само по себе очень странно, ведь Дания – страна морская) там днем с огнем не сыщешь.

– Ты хоть изредка отдыхал?

– Сдружился со студентами из Западной Украины, иногда выбирались в бассейн. Там же особо ходить было некуда – ближайший магазин в 20 километрах от фермы, а город – в 35-ти… Выл в четырех стенах. Когда совсем тоска накатывала, на велосипеде выезжал к морю. Пляжи там пустынные, северные моря холодные даже летом, датчане особо не купаются. В лес ходил: леса очень красивые, хвойные, мха много, грибов куча, больших таких я в Украине и не видел. Дикие животные везде. Козы вообще к моему дому подходили, чуть ли в окна не заглядывали, зайцы гоняли вокруг в брачный период, гуси, лебеди пешком там гуляют.

Помню случай: едем как-то и видим – через дорогу шестеро оленей переходят, самец замыкает колонну. Он увидел нашу машину, подошел к ней, посмотрел через стекло, развернулся и побежал догонять своих дам.

Животные ничего и никого не боятся, дело в том, что все лесные угодья в Дании в частной собственности, и охотникам надо очень дорого платить за право здесь пострелять. А браконьеров нет – датчане законопослушные…

…Даже четко выполняя все полтора года свою работу, Михаил общего языка с хозяевами, особенно с «мэм», не нашел. «Им нужны такие, как я, студенты. Они мало того, что за копейки пашут, так еще ж и за каждого “стажера” хозяева получают государственную компенсацию в размере 5 тысяч», – говорит Михаил. Но, видимо, все-таки работой нашего собеседника голландцы были довольны, потому что позднее на эту же ферму приехал одногруппник Миши – семья фермеров отобрала и одобрила именно его анкету.

– Миша, скажи, оно того стоило?

– Мне просто не повезло. Я знаю ребят, которые попадали в семьи, где к ним относились, как к собственным детям. Но в целом это хорошая школа жизни. Я научился самостоятельно выживать, ознакомился с датскими технологиями в сельском хозяйстве, освоил вождение трактора – может быть, в жизни когда-то пригодится (смеется. – Авт.).

По окончании контракта, в феврале этого года, Миша собрался уезжать – до окончания визы оставалась еще пара месяцев, и он хотел это время поработать на ферме по выращиванию норок. Ему его голландцы не сказали даже «до свидания». Он прошел мимо окон, за которыми хозяева пили чай, те даже не повернулись. Правда, «мэм», несмотря на все, попрекнула: «Ты нам еще полтора часа должен»…

Но на самом деле это они должны Мише – ни много ни мало – 30 тысяч крон. Он и сейчас задним числом судится в датском суде с Цырилом и Сандрой за эти деньги.

– Думаешь, вернут?

– По крайней мере, есть надежда…

Именно под таким девизом вышли на очередной матч первенства Украины в первой лиге против «Нефтяника-Укрнефти» из Ахтырки футболисты кировоградской «Зирки» накануне праздника Великой Победы. Ведь после ряда неудачных встреч подопечные Анатолия Бузника остановились у опасной черты, за которой -путь во вторую лигу. Понятно, что нужно было не только менять ситуацию в турнирной таблице, но и возвращать доверие собственных болельщиков, которые стали привыкать к яркой и результативной игре своей команды в родных стенах. И кировоградцы полностью оправдали надежды своих почитателей, реабилитировавшись за предыдущие невзрачные действия в домашней встрече с бурштынским «Энергетиком». «Зирка» снова крупно выиграла на своем поле и не пропустила в собственные ворота. А вот ПФК «Александрия» играть в предпраздничный день не пришлось, поскольку 3 очка после снятия с чемпионата «Феникса-Ильичевца» подопечным Владимира Шарана достались без борьбы, и тренерский штаб лидера чемпионата получил возможность наблюдать за противостоянием в Кировограде.

После матча удалось побеседовать с главным тренером александрийцев, и Владимир Шаран, отмечая слаженность действий, особенно при стандартных положениях, отличный настрой и громадное желание земляков добиться успеха, признал победу хозяев поля заслуженной. А вот наставник «нефтяников», известный в прошлом полузащитник киевского «Динамо» Сергей Мизин посетовал на проблемы в обороне, где из-за повреждений из строя выбыли Александр Саванчук и Денис Маринчук, что серьезно ослабило защитные порядки гостей. Судейство же львовского арбитра Андрея Грысьо Сергей Григорьевич отказался комментировать, подчеркнув, что гол его команда в дебюте забила по всем правилам, но рефери усмотрел игру на вратаря, а грубейший подкат в исполнении Тараса Бидненко, тянувший, по мнению Сергея Мизина, на красную карточку, рефери не заметил, ограничившись назначением штрафного. Впрочем, коуч ахтырцев признал, что в желании победить и реализации голевых возможностей хозяева его команду превзошли, что и предопределило исход противоборства.

Но все это было уже по окончании встречи, а в дебюте матча кировоградцы устремились вперед, благо, качество газона на стадионе «Звезда» было неплохим, и это в том числе дало возможность неплохо комбинировать. Анатолий Бузник в этот раз несколько удивил конкурентов, оставив в запасе Франка Онгфианга, но выставив атакующее трио Порошин-Кочура-Батальский. Кстати, этот ход принес свои плоды, поскольку два Александра — Батальский и Кочура — смогли решить исход матча. Помогло и то, что удалось сыграть после повреждений Александру Сытнику и Ивану Рудницкому.

Если бы не тот спорный эпизод в начале игры с отменным голом и нападением на Андрея Товта, о котором говорил Сергей Мизин, то можно было безапелляционно утверждать, что шансов даже на ничью у гостей не было. А так остался неприятный осадочек, так как многие в действиях форварда наших соперников, сыгравшего на опережение и переправившего мяч в сетку, ничего противоречащего букве футбольного закона не увидели. И неизвестно, как бы разворачивались дальнейшие события, если бы ахтырцы повели в счете… Правда, незадолго до этого противоречивого момента подопечные Анатолия Бузника сами могли отличиться, однако удар Александра Сытника после того, как Андрей Порошин остроумно пропустил мяч на партнера, заблокировал защитник. Но уже после возобновления игры после отмененного гола кировоградцы от греха подальше быстренько забили два гола и обезопасили себя от дальнейших неприятностей. Причем оба раза хозяева забили после стандартных положений головой. Вначале Александр Батальский освободился от опеки в центре штрафной и после подачи углового точно пробил в нижний угол. А через две минуты Роман Бочкур в свойственном себе стиле далеко вбросил мяч из-за боковой, и после борьбы и суматохи во вратарской самым расторопным оказался Александр Кочура.

А на 69-й минуте Александр Кочура — безусловно лучший игрок матча — вначале заработал штрафной на правом фланге, а затем эффектно в падении головой уложил мяч в сетку, забив свой 10-й мяч в этом первенстве. Мог наш лучший форвард оформить и хет-трик после стремительной трехходовки с участием Батальского и Остроушко, но завершающий удар у Кочуры не получился…

Эта победа позволила «Зирке» выйти на 14-е место в турнирной таблице, опередив по дополнительным показателям проигравших в 29-м туре бурштынский «Энергетик» и харьковский «Гелиос». Впрочем, осечка каждого из аутсайдеров может дорого стоить. Поэтому следующая встреча с винницкой «Нивой» для кировоградцев крайне важна. Ведь даже Анатолий Бузник признал на послематчевой пресс-конференции, что сыграть в гостях столь же уверенно, как дома, пока крайне сложно. Но именно сейчас просто необходимо сделать решительный шаг на выезде, так как победной домашней игры пока недостаточно для того, чтобы гарантированно обезопасить себя от понижения в классе.

Кировоградская команда — в финале «Майдан’Sа»! И это главная новость прошедшей, во всех отношениях праздничной, недели. Но если и не главная, то, по крайней мере, самая приятная. Ведь если победу в первом туре заслужили целиком и полностью наши танцоры, то результат полуфинала – заслуга всех кировоградцев.

Такой феерической победы, как в первом туре, 30 апреля не получилось. На этот раз все три команды показали достаточно хорошие выступления. Это было видно и в телеэфире, и тем, кто смотрел шоу непосредственно на Майдане. Фотокорреспондент «УЦ» Павел Волошин, который весь день 30 апреля провел вместе с танцорами, говорит, что команда Харькова выглядела более организованной и подготовленной — это неудивительно, если учесть, что Харьков на подготовку к полуфиналу имел на целых три недели больше, чем Кировоград. Зато наши ребята оказались не только самыми креативными (об оригинальности кировоградских постановок много говорили даже конкуренты), но и самыми дружными.

– В какой-то момент, еще днем, наша команда построилась паровозиком и стала рисовать «змейки» на площадке перед палатками, – рассказывает Павел Волошин. – Потом появились солисты, маленький гимнаст Николай Николаевич, который не принимал участия в выступлении, но все равно поехал в Киев, стал делать акробатические трюки, потом подтянулись другие: кто-то танцевал брейк-данс, кто-то ходил на руках. В общем, устроили целый концерт. Спрашиваю: «Это вы зачем? Разминаетесь?» Говорят: «Нет, просто настроение какое-то кислое, вот решили развеселиться».

Вообще атмосфера на «Майдан’Sе» в этот раз существенно отличалась от четвертьфинальной. Если команда Севастополя изначально считала кировоградцев не просто соперниками, но еще и личными врагами, то 30 апреля все команды искренне поддерживали друг друга, знакомились, ходили друг к другу в гости, и даже после объявления результатов расстроенные одесситы и харьковчане обнимали и поздравляли наших ребят.

Настроение кировоградцам подняло и появление в палаточном городке незадолго до начала эфира губернатора Сергея Ларина, который пожимал руки, желал удачи, фотографировался с танцорами, а потом удалился к кировоградским болельщикам, вместе с которыми и досмотрел выступление до конца. А вот Михаил Михайлович Поплавский, по словам участников шоу, появился только перед телекамерами и на фоне своих стильных земляков смотрелся, честно говоря, не очень…

Все силы – победе!

Как ни поднимали кировоградцы себе настроение, но в победу не верил почти никто. И хотя вслух этого старались не произносить, между собой танцоры обсуждали, что было бы замечательно победить по оценкам жюри – знать, что мы лучшие, и если проиграем, то только потому, что население в Кировограде существенно меньше, чем в городах-конкурентах.

Кировоградцам опять очень не повезло с погодой. Дождь начал накрапывать во время одесского парада, превратился в настоящий ливень во время кировоградского и затих сразу после начала выступления Харькова. И без того расстроенные кировоградцы, которые за весь день репетировали немногим больше трех часов (по словам участников, «прогоняли» почему-то больше всего выступление харьковчан), усмотрели в этом чуть ли не Божью руку. После оценок за сольный номер сникли все, даже по телевизору можно было увидеть, что многие ребята плачут, считая конкурс для себя оконченным. Тем больше эмоций вызвали результаты смс-голосования. Павел Волошин рассказывает, что танцоры, увидев, как планка рейтинга Кировограда быстро ползет вверх, делали сальто, кричали и плакали, прыгали и садились на землю, прямо в лужи, не веря своим глазам и не в силах справиться с эмоциями.

– Руководители боялись, что после победы ребята не будут спать ночью, начнут слишком бурно отмечать, – говорит Павел Волошин. – Но все настолько были измотаны этими эмоциями, что на обратном пути было даже тише, чем по дороге в Киев, многие заснули, как только добрались до полок.

Страсти бушевали и на площади Кирова. Несмотря на дождь, который во время эфира, кажется, не прекращался, здесь собрались несколько тысяч человек, был даже открытый экипаж с упряжкой из двух белых лошадей. Организацией всего этого действа руководил зампред облсовета Александр Шаталов, и, надо сказать, все было продумано до мелочей. На площади были даже свои Ромео и Джульетта – так танцоры «Майдан’Sа», которые не принимали участия во втором туре, решили поддержать коллег. Разве что лошади подкачали – не привыкшие к таким масштабным мероприятиям, они все время пытались вырваться из толпы и где попало оставляли свои «каштаны».

На этот раз зрители не были так единодушны, как во время четвертьфинала. После парада некоторые высказывали мысль, что, мол, сегодня наши танцуют хуже, и шансов у них немного. Другие, напротив, восхищались креативностью постановки Александра Лещенко и мастерством танцоров. Но и те, и другие с удвоенным энтузиазмом стали отправлять эсэмэски за свою команду. После оглашения оценок жюри за сольный номер площадь приуныла, телевизионная группа «Интера» стала отключать оборудование, городской голова Александр Саинсус, приехавший вместе с внуками к началу эфира, стал успокаивать стоящих рядом: «Ну и что? Все равно наши танцоры молодцы, герои!»

И тут – победа!!! Площадь взорвалась. Откуда-то появились такси с флагами, которые ездили вокруг и сигналили. «Интеровцы» срочно стали снимать, правда, уже без прожекторов, которые к тому времени были собраны. Уехавший было мэр вернулся на площадь, чтобы вместе со всеми порадоваться победе. И праздник под дождем продолжался еще долго. Интересная деталь: как ни удивительно, ни девятого, ни тридцатого апреля ликующая толпа не вытоптала клумбы на площади Кирова.

– После окончания праздника мы стали срочно думать, как встречать танцоров, – рассказывает начальник управления прессы и информации ОГА Евгения Шустер. – Всем хотелось сделать для ребят что-то особенное. У меня в кабинете с Пасхи лежала огромная корзина, и мы решили ехать на вокзал с корзиной цветов. Подполковник МВД Коса, который организовывал работу милиции на площади, стал обзванивать цветочниц, чтоб те к утру собрали несколько сотен тюльпанов. И собрали! Вечером говорили, что вряд ли смогут, мы уже согласились на гвоздики. Но к утру тюльпаны были!

Были и сотни людей на вокзале, и военный оркестр. В общем, встречали танцоров как настоящих героев.

Все по-честному?

В том, что харьковчане сегодня говорят, что интернет-голосование «было куплено», ничего сенсационного нет. Это, по-моему, совершенно нормальная реакция проигравших. В продажности обвиняют любые шоу, где результат зависит от смс-голосования. Просто «Майдан’S» – шоу гораздо более масштабное, чем «Танцы со звездами» или «Украина имеет талант», здесь больше заинтересованных лиц, а значит – и больше обвинений.

И все-таки даже многие кировоградцы, поддерживая свою команду, сомневаются в честности интернет-голосования. Хотя, как по мне, все достаточно просто и понятно.

Для нас, кировоградцев, участие в «Майдан’Sе» – событие огромного масштаба. Во-первых, прочих событий у нас поменьше, чем в городах-милионниках. Во-вторых, каждый житель города лично знаком хотя бы с одним членом команды, в шоу принимают участие студенты абсолютно всех вузов города, ученики многих школ. Так что каждый из нас отправлял эсэмэски не просто за команду, а за своих коллег, соседей, знакомых. Определенный процент голосов дали нам сочувствующие болельщики и участники шоу из других городов, ведь даже ведущий «Майдан’Sа» Сергей Лазарев в прямом эфире подчеркнул, что маленькому Кировограду приходится сражаться сразу с двумя миллионниками. Как тут не поддержать? Еще какое-то количество эсэмэсок из других городов были не столько за Кировоград, сколько за Александра Лещенко – уже после первого сезона «Танцуют все» у него были тысячи поклонников, а сейчас он, по-моему, один из самых популярных танцоров в Украине.

Как бы там ни было, ребята выступили прекрасно, мы поддержали их, как могли, – и все получилось. Когда будет финал, пока неизвестно, будем надеяться, что наша команда успеет к тому времени отдохнуть, подготовиться без спешки и поедет туда с верой в победу.