Сейчас Владимиру Бочарову 30 лет, девять из которых он «сидел на системе», то есть регулярно употреблял наркотики и не представлял своей жизни без них. В декабре 2006-го исполнилось четыре года с тех пор, как он укололся в последний раз. Недавно Вова женился и устроился на первую в своей жизни работу. Но, по его собственным словам, до выздоровления еще далеко. Нет, он уверен, что больше никогда не станет употреблять наркотики, но все еще ощущает себя наркоманом — человеком, которого презирают, боятся и ненавидят.
Мальчик из благополучной семьи
— Почему-то считается, что для наркомании нужна какая-то причина: неблагополучная семья, окружение и т.п., — рассказывает Вова. — Так вот, у меня не было таких причин. Я окончил химико-биологический колледж, занимался боксом, у меня была девушка, любящие родители, хорошие друзья. В 1993 году я поступил в Днепропетровский университет на химфак, очень любил химию, и мне нравилось учиться. Почему укололся первый раз? Не знаю. Но мне понравилось. Я стал делать это более или менее регулярно, насколько позволяли средства. Со временем стал замечать, что мне скучно с однокурсниками, мне были неинтересны их развлечения, их тусовки, мне было совершенно не о чем с ними говорить. Совсем без общения я не мог и скоро нашел себе подобных. И это было прозрение! Вот они — мои настоящие друзья! С ними я мог говорить сутками, нам всегда было весело и интересно. Знаете, у наркоманов есть свой сленг, свои приколы, непонятные другим, они живут в своем собственном мирке, в который никогда не попадет тот, кто не колется. Наркоманы безошибочно узнают друг друга в толпе. Не могу объяснить как, но не по стеклянному взгляду и не по неадекватному поведению. Вот, например, сейчас иногда приезжает клиент (я работаю на заправке), мы перебрасываемся парой фраз, и он говорит: “У меня есть. Будешь?” А я ведь больше четырех лет ничего не употребляю!..
Вова продолжал ходить на занятия и вполне нормально учился, правда, совсем перестал общаться с одногруппниками. Его выгнали из университета на четвертом курсе, когда слухи о его образе жизни дошли до деканата. Точнее, собирались выгнать — всеми правдами и неправдами он перевелся в КИСМ. Через несколько месяцев Владимира Бочарова арестовали прямо на паре по обвинению в квартирной краже. Четыре месяца он провел в местной «шестерке».
Меня всегда интересовал вопрос: почему наркоман и вор — это чуть ли не синонимы? Почему наркоманы не идут работать, чтоб заработать себе на дозу? Вову моя наивность рассмешила:
— Ты не понимаешь, что это! Если наркоман проснулся утром и у него нет дозы, он не может идти на работу, не может даже зубы почистить, пока не «вмажется». Да и суммы… Человеку, «сидящему на системе», в день нужно минимум четыре куба («ширку» и «мульку» — самые распространенные и дешевые наркотики — продают на кубические сантиметры — авт.). И это просто для того, чтобы жить — нормально спать, ходить, дышать; для кайфа — намного больше. Один куб сейчас стоит 15 гривен, то есть в месяц нужно минимум 1800 грн. Где молодой человек может заработать такую сумму?.. Ну и еще одна причина — «общественное мнение». В том мире престижно «жить воровством», не работать.
«Ломка — это ужасно и очень-очень больно»
— Когда ты понял, что стал наркозависимым?
— Году в 1998-м, наверное, когда впервые испытал ломку. То есть понял раньше, но не признался себе в этом окончательно. Это трудно объяснить, но большинство наркозависимых людей не считают себя наркоманами, они всячески гонят от себя эту мысль, мол, я могу без наркотиков, просто не хочу…
В кировоградской «шестерке» Вове не пришлось испытать ломку, наркотики, по его словам, ходили там так же, как на воле, — не то чтобы совсем свободно, но кто ищет, тот найдет.
— Тогда на зоне я понял, что нужно остановиться. Понял, что сделал со своей жизнью: меня выгнали из двух вузов, у меня нет друзей во «внешнем мире». Я стал мечтать о девушке, с которой встречался в колледже. Мне казалось, мы любили друг друга, потом, когда я учился в Днепре, а она — в Киеве, связь как-то ослабла. Я знал, что она окончила академию и вернулась в Кировоград. Мечтал, как после освобождения пойду к ней, и она меня поймет и примет таким, как я есть, я брошу колоться, найду работу…
Я столько всего намечтал, что после освобождения сразу же пошел к ней. Но, сами знаете, город у нас маленький, слухи расходятся быстро. Она, конечно, уже знала, что я «наркоман и уголовник» и даже разговаривать со мной не стала. Я пытался наладить связь со школьными друзьями, но все они к тому времени пооканчивали вузы, устроились на работу, у многих были семьи, и, опять же, для всех я был человеком опасным — вором, наркоманом.
Не подумайте, что я кого-то обвиняю в том, что со мной случилось. И даже наоборот, хочу предостеречь. Наркоманы часто думают: вот найду хорошую девушку и тогда брошу. И находят: девушки ведь тоже склонны к самообману, мол, я буду любить его, и он перестанет колоться. На каком-то этапе это срабатывает. Но в большинстве случаев — нет.
Знаете, я ведь не кололся тогда довольно долго. Пережить ломку очень тяжело, но можно. Как описать ломку? Это ужасно, это очень-очень больно: не можешь лежать, не можешь ходить, не можешь сидеть, ломит буквально все тело, постоянно покрываешься холодным потом, спать не можешь. Длится это обычно несколько суток. Во время «спрыгивания» обычно пьют много вина (так, чтобы все время быть пьяным), курят «травку» или жуют сухой мак — это немного уменьшает ломку, но все равно кошмар. Очень тяжело делать это с собой, когда знаешь, что достаточно выйти из дома, пойти на «точку» — и твои страдания закончатся. И самое ужасное, что чаще всего приходится переживать это в одиночку, а ведь тебе хочется поговорить с кем-то, отвлечься, хочется, чтобы кто-то подержал за руку. Я справился с этим, наверное, только потому, что верил: у меня будет новая жизнь — совсем другая.
Но ничего не изменилось: соседи продолжали прятать от меня детей, школьные друзья отводили взгляд при встрече. Самое страшное, что и дома, с самыми близкими людьми, я чувствовал себя чужим, каким-то уродом, которого они стеснялись…
«Бросить несложно, я сто раз бросал»
Второй раз Владимира Бочарова арестовали в 2000 году, опять же, за кражу:
— Тогда как раз осень была, время сбора маковой соломки, и я довел себя до огромных доз. Поэтому ломки были жуткие. Такие, что я умолял следователя купить мне сухого мака, и он даже обещал (смеется), правда, не купил. Не мог дождаться, когда меня переведут на зону и я смогу наконец «вмазаться». Но я попал в Запорожье — там наркотиков достать было нельзя. Когда ломка закончилась, был практически счастлив: я свободен от наркотиков, вокруг люди, которые меня понимают и не осуждают. Тогда принял однозначное решение: брошу.
Самое замечательное время было по вечерам, когда мы после «промки» (промышленная зона, где заключенные работают — авт.) собирались пить чай. Ну о чем могут говорить между собой зеки? О девушках и о наркотиках, о том, как «мазались» раньше. И вот, когда мы говорили о наркотиках, я чувствовал, что внутри у меня что-то шевелится, оживает, весь наполняюсь какой-то радостью. Меня это пугало.
Знаете, что я увидел, когда вышел? Распускались каштаны, девушки ходили в коротких юбках, трава зеленая. Красота! И как вы считаете, о чем я подумал? Что к этой всей красоте и весне еще бы дозу — от одной-то ничего не будет… Мне на проезд до Кировограда выдали 24 гривни, так вот я добрался бесплатно — где электричками, где проводников просил. Приехал, зашел на точку на Чечере, «вмазался», а потом уже — домой. Назавтра я пошел за следующей дозой.
Я искренне хотел бросить, хотя в это и трудно поверить (на самом деле все наркоманы мечтают бросить). В 2001-м я дважды кодировался у Довженко. Первый раз в приемной встретил товарища, он тоже кодироваться пришел. Ну мы потом даже вина выпили — отметили. Он на всю жизнь закодировался, а я на семь лет, как-то не мог себе представить, что больше никогда не «вмажусь»… В общем, мне кодировки хватило на семь дней, ему, по-моему, дня на два.
Летом я несколько раз ездил в Форос, в палаточный лагерь, чтобы «спрыгнуть». Идея проста — вокруг горы, море, до ближайшего крупного населенного пункта, где можно найти наркотики, несколько десятков километров. Я набирал с собой кучу сухого мака, вина. Обычно меня хватало дня на четыре. Там был мой брат, были мои школьные друзья, и они уже не отвергали меня, скорее жалели. Но я не мог им всё рассказать! Они не понимали, что я чувствую, просто не могли понять.
В 2002-м году я четыре раза лежал на «2Б», в наркодиспансере. Два месяца лежал, потом выходил и кололся, потом опять два месяца лежал. Я все пробовал: заместительную терапию, разные методики. Там я неделями не «мазался», но когда выходил, то не мог пройти мимо «точки».
«Я могу умереть — прямо сейчас»
— Я хочу, чтобы вы поняли, во что я превратился за эти последние два года. У меня был туберкулез левого легкого, все ноги в язвах, началось заражение крови. Как-то ночью температура поднялась выше 40 градусов, отец повез меня в первую больницу — глянули на вены и не взяли, мол, он наркоман — везите в наркодиспансер. В наркодиспансере ответили: «Мы лечим наркоманию, а не сепсис, он тут сдохнет и что мы будем делать?» Отец всю ночь возил меня по больницам. Я понял, что могу умереть — прямо сейчас. И ни один врач не захочет мне помочь, и никто не пожалеет обо мне. Родители, конечно, поплачут, но, по большому счету, им будет лучше. И я не мог их за это осуждать…
В декабре 2002-го я познакомился с одним человеком из Александровки. Мы лежали в одной палате на «2Б». Он умирал. Он рассказал мне, что какие-то его друзья обращались в реабилитационный центр в Черкассах, и им вроде как помогло. Подробностей он не знал, но телефончик имел. В общем, я в тот же вечер ушел из диспансера и позвонил. Мне сказали, что такой же центр недавно открылся в Кировограде, назвали адрес — на улице Быковской. Я рассмеялся даже — там напротив как раз «точка» была. Как я вылечусь? «Ничего, — говорят, ты, может, и не захочешь дорогу переходить».
Навстречу мне из центра вышли два мужика: одному года 22 максимум, второй — сразу видно: пять судимостей, 20 лет наркомании. М-да, врачи… Зашли внутрь — вообще ужас, стены ободранные, холод собачий, на полу дырки какие-то. Но когда они спросили, зачем я пришел, я стал рассказывать и остановиться не мог, плакал, как маленький. Мы весь вечер проговорили, и я остался ночевать в центре. Утром проснулся от холода (на улице тогда минус двадцать было, а внутри, наверное, плюс три), весь в поту (я вечером не кололся, и ломка уже началась). Я полежал чуть-чуть и вдруг понял, что я НЕ ХОЧУ идти за наркотиками. Знаю, что могу перейти дорогу — и мне дадут, но НЕ ХОЧУ. Встал, умылся, чай себе сделал. Хожу и жду, пока захочется наркотика, а оно не приходит.
Вечером пришло много молодежи — прихожане церкви христианской веры евангельской (реабилитационный центр, оказывается, был создан при церкви). Они меня поразили совершенно: молодые люди от 18 до 25 — не пьют, не курят, не матерятся. Я таких не видел. И самое интересное: они вели себя так, как будто я им интересен. Знали, что наркоман, что уголовник, а при этом улыбались, держали меня за руку, расспрашивали о моем самочувствии, звали в гости. Я думал: они притворяются, все ждал, когда же им надоест. Но прошло несколько недель, а им не надоедало — приходили каждый вечер. Особенно меня, кстати, девушки поражали — красивые, совершенно чистые душой. Я ведь представить не мог, что такая девушка может со мной заговорить, не то что что-то большее. Кстати, на одной из этих девушек я сейчас женат (смеется).
Как-то пришла бабушка — моя соседка, принесла холодца. Я говорю: «Бабушка, если б вы знали, кому вы носите. Я же к вам на огород за маком лазил, во дворе у вас воровал», а она: «Я знаю, сынок, поэтому и принесла».
Через несколько месяцев ребята организовали в центре воскресную школу — ну это так назвалось — туда приходили беспризорные, дети из неблагополучных семей. Они знали, что там их накормят, обнимут, выслушают. И когда вести эту школу поручили мне, я чуть с ума не сошел. Я впервые мог что-то сделать для других. Мне — доверяли!
Почти счастливый конец
Владимир Бочаров — первый пациент Кризисного центра «Надежда», прожил в центре два года. Полтора из них уже не в качестве пациента, а в качестве директора, вел воскресную школу, помогал другим наркоманам вернуться к нормальной жизни. Женившись, он стал искать другую работу, за которую бы платили. Но, оказалось, это не так просто.
— Во-первых, я дважды судим. Во-вторых, при устройстве на работу нужна была справка из наркодиспансера. Вот мне её и дали: «Состоит на учете как наркоман». Много вы знаете людей, которые взяли бы меня на работу? Оказывается, чтобы мне другую справку дали, должно пройти пять лет с момента последней госпитализации и в течение года я должен каждые три месяца сдавать кровь — хожу вот, сдаю…
Работу Вова таки нашел, но, по его словам, он до сих пор не остается один в помещении, где лежат деньги, приходя к знакомым, старается не заходить в квартиру, а разговаривать на лестничной клетке. Не потому, что боится соблазна, а потому, что не может побороть ощущение, что все вокруг думают, что он вор и наркоман.
Я собиралась, поговорив с Вовой, написать статью о каком-то вымышленном человеке с другим именем и слегка измененной биографией. И меня очень удивило, что Владимир наотрез отказался от анонимности и даже разрешил разместить в газете свою фотографию.
— Знаешь, я, когда женился, хотел вообще фамилию сменить — был бы уже вроде и не наркоман, и не судим. А потом подумал: «Зачем? Я — это я. Бывший вор и наркоман». Я не хочу, чтобы люди приняли меня, потому что я сумел скрыть свое прошлое. Я хочу, чтобы они, зная, кто я, поверили мне и дали еще один шанс.