Олимпиада-80: взгляд «студента» из КГБ

Это уже традиция: каждая Олимпиада становится весьма значительным событием в жизни человечества. Но есть среди них и уникальные — то ли по масштабу, то ли по спортивным достижениям, то ли по политическим обстоятельствам. Единственная в истории СССР Олимпиада-80 стала таковой по всем показателям. И, естественно, мы не могли о ней не вспомнить в канун Олимпиады сочинской, которая стартует буквально завтра. Тем более что журналистская Фортуна подарила нам шанс побеседовать с очевидцем — подполковником СБУ в запасе Сергеем Петровичем Бондаренко.

— Мы уже довольно давно ведем поиск людей, которые имели хоть какое-то отношение к единственной советской Олимпиаде, и вышли на вас. Насколько мы поняли, шанс попасть в Москву-80 вам дала служба в КГБ? Расскажите, как складывалась ваша жизнь до Олимпиады?

— После школы я поступил в Орловское высшее военное командное училище КГБ СССР. В системе КГБ тогда было два учебных заведения: высшая школа КГБ СССР, куда поступали после службы в армии, и училище в Орле. Я был вторым из Кировограда, кто туда поступил, и в принципе всё произошло случайно. Вышли мы как-то с одноклассником из 5-й школы, и он говорит, что хочет поступать в училище. Спросил меня, хочу ли я посмотреть, что такое КГБ. Я согласился, было интересно. Мы пришли на Ленина, 9, представились, рассказали о цели визита. Моему другу сказали: «Извините, вы не подходите, у вас родственники в Канаде». Спрашиваю: «А я подхожу?» Мне ответили, что, если у меня физика и математика — «пять», средний балл аттестата не ниже четырех с половиной, говорите фамилию, обсудим. Через две-три недели классный руководитель сказала, что КГБ затребовал мою характеристику. Непосредственно перед выпускными экзаменами меня вызвали и спросили, не передумал ли я. Я не передумал. Мне дали направление, и я поехал поступать.

— Может, вы в школе читали много книг о разведчиках, шпионах?

— Вообще я собирался поступать в МИФИ, где учился мой друг, на год старше меня. А тут такой случай… Мы поехали втроем, но поступил один я. И вот когда я уже был курсантом четвертого курса — Олимпиада-80. Курсанты высшей школы КГБ были направлены в Олимпийскую деревню, а мы — на стадионы. Был приказ отпустить волосы. Нас даже в увольнение какое-то время не отпускали, потому что мы были в форме, в фуражках, из-под которых торчали длинные волосы. Сначала мы должны были состоять в службе безопасности и порядка (СБП). Но потом поняли, что теряем легенду, и выдали удостоверения ОП — обслуживающий персонал.

Каждую субботу из Москвы приезжали преподаватели. Мы изучали Олимпийскую хартию, нестандартные взрывные устройства, поведение при массовых беспорядках, английский язык. Правда, я его не применял, мне дали переводчицу, так как я стоял в ложе президентов национальных олимпийских комитетов.

Было три ложи: A, B и C. Первая — для президентов стран и МОК, ниже — президентов национальных олимпийских комитетов и ниже — для почетных гостей Олимпиады. Мимо трибун проходила дорожка, по которой ходили гости, в том числе сам президент МОК лорд Килланин. Насколько он приятный человек! Мы хотели с ним сфотографироваться, хотя и понимали, что могут быть неприятности. Я попросил парня, чтобы взял фотоаппарат и снял нас с напарником, когда Килланин поравняется с нами. Мы все равно стоим по обе стороны, открываем калитку. Дело было во время генеральной репетиции. Килланин спускается, видит, что парень его с нами фотографирует, вежливо задержался и подождал, пока фотоаппарат щелкнул, и пошел дальше. Но пленку засветили, и нет у меня такой классной фотографии.

Вообще там была масса очень известных людей. Со мной рядом сидел барон Фальц-Фейн, президент НОК Лихтенштейна. Он всё фотографировал и говорил: «Фантастика». Особенно когда солдатики, сидящие на трибуне, делали движущиеся картинки.

— Так это были солдаты?

— Да, бедные солдаты, которые каждый день до пяти часов вечера без обеда репетировали. А ответственный, который руководил ими, сидит, тоже вконец измученный, и еле слышным голосом говорит: «Пятый ряд, десятое место! Товарищи офицеры, накажите того придурка, он все время не тот цвет выбрасывает».

— А какими были ваши функции?

— Пропускной режим. Я стоял около ложи президентов НОК и никого постороннего не должен был туда впускать. Даже почетные гости Олимпиады туда не могли зайти. Мы были якобы студентами, нам всем выдали немецкие голубые костюмы, белые рубашки, красные галстуки, одинаковые туфли. И все считали, что мы действительно студенты, занимающиеся вопросами пропускного режима. Сегодня это называется волонтеры. Из всей амуниции самыми классными были рубашки. С объекта мы возвращались часов в одиннадцать вечера. А это лето, жара, весь день работаешь в напряжении. Вечером в полусонном состоянии рубашки стирали, бросали на спинку стула, а утром такое ощущение, что она уже поглажена. Впервые мы оценили немецкое качество.

— И вы все время были на своем объекте? Никуда вас не перебрасывали?

— Нет, у каждого было закрепленное за ним место, за которое он отвечал. Там было очень много людей, впечатлений хватало. Помню, какой был шум, когда на трибуну пришел Арафат. Приходил Патриарх Всея Руси. Сел на трибуне и попросил нашего парня его сфотографировать.

— Вам было всего двадцать лет. Как вы могли их всех знать в лицо? Вас специально учили?

— Нет. Да это было и нереально, потому что люди все время менялись. Но членов Политбюро мы, конечно, в лицо знали всех. Для нас тогда личность Андропова была самой значимой. И, когда мы стояли и видели их всех, смотрели не на Брежнева, мы хотели увидеть Андропова. Для нас тогда это было очень интересно и важно.

— И как вам показался Андропов? От портрета очень отличался?

— Не очень. В принципе то, что ожидали. Вот Брежнев был уже хуже, чем на экране телевизора. Ну и потом, мы больше смотрели по сторонам, чем на первых лиц. Ожидалось, что провокаций будет много, и их действительно было много.

Мы приехали туда за десять дней до начала, и каждый день у нас были занятия. Нам привозили буквально по два больших чемодана образцов оружия. Мол, смотрите, ребята, могут ехать с таким и с таким пистолетом. В большинстве иностранцы ехали не с целью террористического акта. Им говорили, что в Москве по улицам ходят медведи, и люди боялись, вооружались с целью самосохранения.

Вместе с тем были игольчатые пистолеты, были выбрасывающиеся ножи. Мы такого раньше не видели. И действительно, одному милиционеру ампутировали руку, так как в нее попали из такого пистолета.

— Провокации были?

— Очень много. Иностранцы разбрасывали пачки жвачки, блоки сигарет, а затем фотографировали толпу, которая на это бросалась. А мы не знали, как на это реагировать. Я когда первый раз такое увидел, сообщил в службу безопасности и порядка. Мне сказали, чтоб я позвал милиционера, — пусть он забирает. Мы же не можем забрать, потому что нас, якобы студентов, будут фотографировать. Милиционер забрал, я его поблагодарил, он: «Ты лучше в бар сходи, вынеси что-нибудь». А в баре все было бесплатно: соки в банках, чаи, пепси. Вынес, отблагодарил.

А меня однажды таки сфотографировали. Шел немец, бородатый такой. Перепрыгнул ложу B и рванул к трибунам. Я его там схватил, вернул обратно. Это все было сфотографировано. Потом говорили, что в их газете этот снимок появился. И говорили, что у меня там было зверское выражение лица.

Кстати, такого единения милиции и КГБ я больше никогда не видел. Была общая задача, единая служба безопасности и порядка: начальник из КГБ, заместитель — из милиции. Да, был еще второй раз сплочения — когда был путч ГКЧП. Но тогда сплотились от растерянности. Мы тогда друг к другу бегали и спрашивали, что делать.

— Давайте еще об Олимпиаде поговорим. Тридцать четыре года прошло, а вы так хорошо всё помните.

— Знаете, у нас было тридцатилетие выпуска, мы встретились в Миргороде, где нас собрал наш командир. И мы вспоминали события как будто вчерашней давности. Так что память жива.

— Что еще запомнилось?

— Запомнилось, как тренировали милиционеров. До безобразия. К голубю подвешивали листовки и подбрасывали. Офицеры почему-то были в белых халатах, а милиционеры в спортивных костюмах в два ряда вокруг стадиона. И по команде они вскакивали, одни становились лицом к трибунам, другие бежали собирать листовки. Две листовки упали на землю — минус два балла. Они не должны были даже коснуться земли, их должны были подхватить в воздухе.

— А листовки-то потом были?

— Листовок не было, но итальянцы запустили газеты… А еще для меня это был первый раз, когда я столкнулся с «медальной» несправедливостью. Наш парень Миша стоял с иностранными журналистами. Они ему значки разные цепляли. Ему раз сделали замечание, два. А за час до начала соревнования все трибуны должны быть свободны. Мы уже знали, что привезли «левые» газеты. Это была с виду «Правда», но с другим содержанием, антисоветскими публикациями. Этих людей долго вели по Москве, потом они остановились около Лужников. «Семерка» (седьмое управление КГБ, отвечавшее за слежку) думала, что на стадион наши ребята не пустят, а наши ребята в лице Миши как раз и пропустили. Они пошли раздавать эти газеты, но наши парни налетели, под белы ручки их взяли, газеты забрали. Мишу сначала хотели отправить назад в училище, но оставили. Он у нас был потом вечным дежурным по роте, через день мыл полы, и так до конца Олимпиады. А в конце Олимпиады всех выстроили и раздали: кому благодарности, кому ордена, кому медали. Начальнику училища, кстати, дали орден Красной Звезды. Еще были награжденные. И вдруг объявляют: «От Совета Министров СССР…» В общем, Мише медаль за трудовое отличие. Мы все в шоке! Миша, за что? За то, что полы мыл? Не вздумай его надевать! Оказалось потом, что его мама работает в наградном отделе Совета Министров. Но, правда, больше эту медаль Миша ни разу не надел. При нас, во всяком случае.

— В те времена все восхищались космонавтами. Вы видели кого-то из них?

— Был интересный момент. Стою я, кто-то обнимает за плечо. Поворачиваюсь — Леонов! Спрашивает: «А где наши ребята?» Я говорю, что космонавты сидят там, на трибуне. Он пошел. А барон Фальц-Фейн, сидевший рядом со мной, интересуется, почему у этого генерала голубой лампас. Я говорю, что это Леонов. Он отвечает, что это ему ни о чем не говорит. Я говорю, что это космонавт. Он снова в недоумении. Я говорю: «Это командир экипажа «Союз — Аполлон»». Он хватает фотоаппарат, фотографирует его спину и приговаривает: «Что ж вы мне раньше не сказали?»

— А спортивные соревнования какие помните?

— Помню, как мы завидовали нашему парню. Людмила Кондратьева, олимпийская чемпионка в беге на сто метров, пробежав дистанцию, упала — судорога свела ногу. И наш курсант подбежал, взял ее на руки и понес в раздевалку. А она была такая красивая девочка! И мы очень завидовали.

Были неприятные ситуации. Бывшие олимпийские чемпионы выносили флаг предыдущих игр и промахнулись, не туда пошли. Надо было низом, в сторону раздевалок, а они пошли на меня. Я не пускаю, прошу переводчицу сказать им, что сюда нельзя. Маша и сама обиделась: что, нельзя пустить по верху? Нельзя, у меня же инструкции. В итоге они обиделись и сели на трибунах. Их все фотографируют, а я оказался «врагом».

Клятву спортсменов читали гимнаст Андрианов, а от имени судей — борец Александр Медведь. Было неожиданно, что Андрианов такой маленький. По телевизору выглядел крупнее. Тоже идут на меня, я встал на их пути — у них не те пропуска. Убеждают, говорят, что идут клятву читать. Я направил их в службу безопасности и порядка. В итоге им поменяли пропуска. Но это там очень быстро делалось.

Анатолий Михайлович Кривохижа тогда ставил танец, и именно украинский получил гран-при. Я всем хвастался, что это наш, кировоградский хореограф.

Между прочим, генеральная репетиция показала недостатки, и очень многое потом переделывали. Хотя некоторые моменты — не в лучшую сторону. Во время репетиции шел дождь. И когда солдатики держали щиты, по которым к чаше поднимался спортсмен с факелом, он поскальзывался. Из-за этого было решено сделать дорожку и набить на нее планки в качестве ступенек. Не так эффектно получилось.

Ажиотаж был большой. По очереди нам можно было выходить в бар. Только вошел, услышал, что начался салют. Интересная реакция наших и иностранцев. Иностранцы сразу подрываются, убегают, сметая столы, — взрывы все-таки. А нашим интересно посмотреть, что там происходит. Вот и разница между нами.

И был еще момент, который я ни разу по телевидению не видел. Это было на закрытии. Когда должен был взлетать Мишка, но еще не начал петь Лещенко, было несколько секунд абсолютной тишины. Настолько люди были едины в ожидании, что никто не проронил ни слова. А когда Мишка летел, действительно, все обнимались, плакали. Такое было всеобщее братство.

Но самое для нас интересное было, когда всё закончилось и все разошлись. Руководитель службы безопасности и порядка, тогда еще полковник (в те времена не было такого звездопада, как сейчас), сидит такой страшно уставший и что-то шепчет. Было впечатление, что благодарит Бога за то, что все прошло хорошо.

— А все прошло хорошо? Серьезные провокации были?

— В документальных фильмах об Олимпиаде больше говорят о милиции, а о службе безопасности не очень. Но ведь действительно в «Олимпийском» находили взрывчатку, действительно на стадионе «Динамо» выпускали жуков, и трибуны от них были красные, и сан­эпидемстанция работала. Девушка из Танзании голая ходила по Олимпийской деревне, а за ней шел человек с фотоаппаратом. Предполагалось, что кто-то из милиции подойдет, пресечет, и они зафиксируют «попрание свободы личности». А наших милиционеров тогда впервые одели в белые рубашки. Их издалека видно, и эти провокаторы шли прямо на них, а милиционеры по кустам разбегались. Потом на нее накинули плащ и ушли. Все похлопали, посмеялись, и на этом всё закончилось.

Нас каждое утро собирали, рассказывали, что где произошло. Записывающей аппаратуры, как сегодня, тогда ведь не было. Всё в лучшем случае на фото, а в основном на словах.

— В те дни умер Высоцкий. Вы об этом знали?

— Я в какой-то передаче услышал, что, когда умер Высоцкий, были пустые трибуны. Это неправда. Просто в этот день на Олимпиаде в соревнованиях был перерыв, кроме гребного канала. Нас отпустили в увольнение, мы гуляли. А вечером один из наших ребят сказал, что умер Высоцкий и что он был на его похоронах, простояв четыре часа в очереди, чтобы попрощаться. Мы все были в шоке, потому что его все любили. Если бы я знал, я бы тоже поехал.

— В преддверии Олимпиады в Сочи, как вы думаете, нынешним сотрудникам Службы безопасности будет сложнее работать, учитывая время проведения и место?

— ФСБ — это продолжение КГБ, они от этого никогда не открещивались, и они учитывают опыт. Думаю, что они будут учитывать опыт тридцатичетырехлетней давности. И им, конечно, будет сложнее. Техника пошла намного вперед, обстановка рядом «интересная». Не исключены теракты. Не думаю, что они проникнут на территорию спортивных сооружений. Хотя это же зимняя Олимпиада, трассы огромные, скопление людей будет большое, всю трассу не перекроешь техническими средствами. Думаю, что будет очень сложно, но надеюсь, что справятся.

— Вас, ветеранов, не приглашают поучаствовать в обеспечении безопасности?

— Нет. Орловское училище сейчас — академия Федеральной службы охраны президента Российской Федерации. Думаю, что курсанты в Сочи будут заниматься тем же, чем мы в Москве. Наверное, курсанты сейчас так же отпускают волосы.

— Понятно, что ваш выпуск в орловской школе сразу же стал звездным. Как сложилась ваша дальнейшая судьба?

— Я должен был ехать в Кировоград, поскольку отсюда направлялся. Но не получилось. Я попал служить в центральный аппарат, и тринадцать с половиной лет служил в Подмосковье: сначала в КГБ СССР, потом в Федеральном агентстве правительственной связи и информации при президенте России, потом в Федеральной службе охраны президента России. А затем в 93-м году всем дали полгода для того, чтобы определиться, кто где хочет продолжить службу. Я выбрал Украину, Кировоград, хотя оставляли там.

— А где вы служили в Подмосковье?

— В правительственном комплексе отдыха начальником правительственной связи в «Барсуках». Это охотхозяйство, куда любил ездить еще Хрущев. Если в Завидово приезжают руководители с гостями, туда был даже допуск прессы, то в «Барсуки» они приезжали тогда, когда сами того хотели, и отдыхали по своему вкусу.

— Кого вы чаще всего там видели?

— Я туда приехал в 1989 году, а уехал в 1993-м. Застал старое Политбюро, этих же людей в составе ГКЧП и уже новых руководителей. Из старых… да все приезжали. Но чаще всех министр обороны СССР маршал Язов. Он всегда останавливался в маленькой гостинице, где был такой домашний уют. Отдыхали эти люди очень сдержанно.

Я когда приехал проходить конкурс на эту должность, у меня было отрицательное отношение. Что за служба в месте барского отдыха? Но, когда посмотрел на них «вне работы», я вам скажу, что мне было очень жалко этих людей. Следить за каждым словом, быть постоянно подконтрольным — очень тяжело. И отдых крайне необходим, очень надо расслабиться. Хотя на отдыхе они тоже не были «без присмотра».

Мне очень нравился Борис Карлович Пуго, который потом застрелился. Если ему надо было позвонить, он не звонил из своего номера, а спускался вниз и пользовался дежурным аппаратом. Вообще лидеры ГКЧП очень часто к нам приезжали. А когда пришло новое руководство — начались барские замашки. Много зависит от того, какой человек по сути и как он относится к обслуживающему персоналу.

— А вы помните ту историю, когда пропал Язов и его искали по всей Москве?

— Конечно, помню. Дело в том, что нам давали предварительные заявки на приезд, они приезжали, и к ним особо не пускали. Мы с «девяткой» (девятое управление — охрана правительства) общались, обедали. Но были моменты, когда гости приезжали неофициально, на час-два. Там же разноплановый отдых был: охота (вышки), рыбалка (озеро, в котором рыбу кормили специальными гранулами, а за два-три дня до приезда кого-то из руководителей прекращали кормить) и грибы. Никому, кроме руководителей, на территории грибы собирать не разрешалось. И Язов очень любил собирать грибы.

Однажды подъехала обыкновенная черная «Волга». Обычно их на ЗИЛах возили, называемых в народе «членовозами». И выходит из «Волги» Язов в маршальской форме и в тапочках. Говорит, обращаясь к начальнику охотхозяйства: «Я так устал в этом генштабе». А тот говорит, чтоб маршал хоть сапоги обул. Дали ему сапоги, кошелочку, и он пошел в лес. Я сразу же звоню своему руководству и спрашиваю, есть ли заявка на Язова. Те говорят, что узнают и перезвонят. Чуть позже звонят и спрашивают: «А что, Язов у вас?» Говорю, что у нас. Снова: подождите. Разборки затянулись, мне уже интересно. Потом Язов пришел из лесу с полной корзинкой грибов. Девчонки из гостиницы уже обед приготовили, приглашают на кабанятину, оленину. Он отказался, сел в машину и уехал с грибами. Тут влетают две машины, и ребята из «девятки» рассказывают: «Дед (мы все его так называли) вышел, мы думали, что он по-стариковски пошел с кем-то вспомнить боевое прошлое. Нет и нет его. Мы уже стали всех обзванивать. Хорошо, что ты позвонил и сказал, что он за сто километров от Москвы грибы собирает». Дело в том, что в генштабе запрещено пользоваться громкой связью. А по инструкции, если в течение двух часов нет министра обороны, необходимо докладывать президенту. Ребята сказали, что на них уже навешали выговоров, как игрушек на елку, и отправили следом. Развернулись и поехали следом.

Язов вообще был очень спокойный, интеллигентный человек. Я один раз слышал, как он матом разговаривал. Об этом, кстати, нигде не писали. Он ехал к нам еще перед началом ГКЧП. И по дороге в его автомобиль врезалась машина. Ему ничего, а у жены было сломано бедро. Он тогда вышел из себя. Потом, помню, уже после ГКЧП его жену два солдатика во­зили по гостинице, она все время плакала и говорила: «Старый дурак, ввязался в это дело»… Несмотря ни на что, достойный был мужчина. По крайней мере, команду для мощной атаки он не дал, хотя вопрос был серьезный.

— Горбачев никогда не приезжал в «Барсуки»?

— Он с Раисой Максимовной приезжал еще до того, как я там появился. Но им там не понравилось — песка не было. После их отъезда привезли три вагона морского песка, мы там загорали-купались, но он больше ни разу не приехал. Хотя знал, что такое «Барсуки», и достаточно часто туда звонил, отслеживая, кто там отдыхает. Ситуацию держал под контролем.

— Попадали туда простые смертные люди, которые, может быть, впоследствии сделали большую карьеру?

— Нет. К примеру, Моисеев, будучи начальником генерального штаба, имел право туда приехать только на время отпуска министра обороны. Если Язов в отпуске, Моисеев — приказом вместо него, и он приезжал моментально. А потом российские руководители уже ездили — Чубайс и прочие.

— А как произошла эта перемена людей, приезжающих туда? Когда одни перестали ездить, а другие начали?

— Не совсем они перестали. Там была такая «райская группа». Например, маршал Соколов как ездил раньше, так и продолжил. Его жену очень уважали все егеря — она мастер спорта по стрельбе, и когда надо было ее сопровождать на охоте, все егеря выстраивались в очередь. Она не делала ни одного промаха, всегда шла посмотреть, что она подстрелила. А с Соколовым боялись идти, потому что он, не разбираясь, по кустам палил. Выскочишь вперед — можешь получить заряд дроби.

Министр обороны РФ Павел Грачев очень отличался от Язова. О покойниках плохо не говорят, но он был намного мельче, чем Язов. Была такая ситуация: захожу я к начальнику охотхозяйства, а он сидит и за голову держится. «Что случилось?» — спрашиваю. Он говорит: «Приехал Грачев, спросил, сколько у нас вышек, и приказал к каждой вышке проложить асфальтную дорогу, провести свет и связь. Я сказал, что у нас заповедник, мы не убираем даже поваленные деревья». В общем, потом приехал Ельцин и это отменил.

— А когда вы впервые увидели Ельцина? Каким было первое впечатление и как оно менялось с течением времени?

— Ну, впервые Ельцина я увидел на Красной площади. Он тогда еще был депутатом Верховного Совета и шел без охраны. Он, кстати, очень спокойно относился к охране. По крайней мере, вначале. Я не хочу умалить роль и значимость Коржакова. Но он сейчас пишет воспоминания и немного приделывает себе белые крылья. А Ельцин производил очень мощное впечатление. Смотришь на него — мужик!

Потом он приезжал в «Барсуки» обмывать президентство. Горбачев был еще Президентом Советского Союза и сидел в Завидово. А в «Барсуки» на обыкновенной «девятке» приехали четверо, в том числе Ельцин. Без заявки, без ничего, праздновали. Потом еще приезжал.

Сложные были времена, суматошные. Горбачев потерял контроль за ситуацией, нарушилась вся структура, и у нас тоже. Мы не знали, кто приедет, зачем приедет, с кем приедет. Создавались министерства России, никто не знал, кто кому подчиняется. Когда создали ФСБ, вообще казалось, что это никому не нужная структура, в которой уже назначают начальников, хотя еще есть КГБ.

Непонятно было, кому подчиняться, чьи приказы выполнять. Коржакова я впервые услышал по телефону. Он позвонил и сказал:

— Мы едем к вам, включите в первом люксе телефон Ельцину, во втором мне, а остальным не надо.

Я спрашиваю:

— А вы кто такой?

— Я начальник службы безопасности Ельцина генерал-лейтенант Коржаков.

— А кто с вами едет?

— Баранников и Грачев.

— Они у меня в списке есть, а вас нет. Я не знаю, кто вы такой.

— Ну, решайте с Москвой.

Я звоню, а там никого нет. Девчонки говорят, что некому принять решение. А время идет, и тут я узнаю, что Ельцин хочет поговорить с Бушем. Я снова звоню в Москву:

— Ельцин Буша хочет услышать.

— А Горбачев об этом знает?

— Вы у меня спрашиваете? Спросите Горбачева или Ельцина!

Потом начались звонки. В лучшем случае мне говорили: «Сергей Петрович, скажи, что ты до меня не дозвонился». Все остальные просто бросали трубку. А я понимаю, что время поджимает. Никто не принимает решение, и тут приезжает Ельцин, достаточно заведенный. Обстановка была настолько нервная, что мой сотрудник, хороший парень, старший лейтенант, два года хорошо работавший, так разволновался, что его переклинило, и он не смог вставить штекер в гнездо. (Потом он уволился.) Поэтому соединять Ельцина с Бушем пришлось мне…

Разговаривал он, как сейчас помню, сорок две минуты. Канал начал моргать, пропадать. Ну, думаю, всё, уже на Кушке служу. Пока они разговаривали, мы делали резервный канал, держали его на громкой связи. В общем, эти сорок две минуты мне показались тремя сутками. У меня после этого появились первые седые волосы. После этого мне часто задают вопрос, не жалею ли я о том, что сделал, мол, если бы я не наладил связь, возможно, была бы другая страна. Ведь не секрет, что Ельцин тогда фактически получил благословение Буша на свое президентство. На тот момент, считаю, я принял правильное решение. Просто майор Бондаренко случайно оказался в определенное время в определенном месте и честно выполнял свою работу.

— Ельцин хоть спасибо сказал?

— Мне потом объявили благодарность. Правда, где-то через месяц, когда он пришел к власти. Единственное, жалко, что нарушилась легенда объекта, потому что никто не знал, что там международная правительственная связь. А потом идет егерь и говорит: — Сергей Петрович, а ты что, за сто километров от Москвы можешь с Америкой связать? Я в шоке спрашиваю: — А ты откуда знаешь? А он: — Нам Ельцин сказал, что только что с Бушем переговорил, вопросы порешал, поехали на охоту. Я позвонил в Москву и сказал ребятам, что, если будут претензии по поводу нарушения легендирования объекта, — все вопросы к Ельцину.

— А бывали в «Барсуках» так называемые младодемократы — Гайдар, Чубайс?

— Да. Там заведующей гостиницы была очень умная женщина, кубанская казачка. Ее сын тоже учился в орловском училище, поэтому у нас были общие темы. Когда я уезжал оттуда, она сказала: «Не будет порядка в этой стране». Я спросил почему. Она сказала: «Я видела здесь многих, начиная с Брежнева. Раньше приезжали одни мужики. Причем все было четко: сначала секретари ЦК, потом члены Политбюро и так далее. Тут всё было, но всё Политбюро было на “ты”, и все друг о друге говорили только хорошо. А сейчас посмотрите: Гайдар приехал с женой и Чубайс приехал с женой, ходят вдоль озера по противоположным берегам, завтракают и обедают в разное время и друг о друге говорят только гадости. Если они между собой договориться не могут, то какой в стране будет порядок? Это моя бабья логика, но я считаю так»…

— Как выдерживали ваши нервы и психика такое напряжение? Как вы отдыхали? Когда не думали о работе?

— Человека, вместо которого я туда пришел, проработавшего там шесть лет, списали. У него был нервный срыв, и его уволили. Когда меня принимали на эту должность, сказали: «Два года ты здесь работаешь, а потом выбираешь на карте Советского Союза любое место, где продолжишь службу». А тут развал СССР, пришлось задержаться, а потом уже Кировоград.

Не знаю. Есть выражение «поменяйте слово “проблемы” на слово “приключения”, и вам будет легче жить». Не надо ко всему слишком серьезно относиться. Моя семья там была со мной. Выходных, правда, не было, потому что суббота-воскресенье — дни для приезжающих. Понедельник-вторник — еду в Москву. Летом в «Барсуках» было мало людей. Зато зимой — один за другим.

— Как вы как профессионал оцениваете историю с Мельниченко?

— Будучи еще капитаном, я ехал к сестре в Закарпатье, и ехал в одном купе с военным прокурором Закарпатской области. Он высказал такую интересную мысль на мою реплику о том, что он по долгу службы общается с преступниками: «Да, я общаюсь с людьми, которые преступили закон. Но это наши советские люди. И они не предатели!» А как относиться к Мельниченко, который конфиденциальную информацию, являющуюся собственностью государства, передал иностранным спецслужбам?

— Вы наверняка со своими коллегами не раз это обсуждали. Технари верят в диктофон под диваном?

— Думаю, что нет. Нас вызывали сразу после случившегося и рассказывали, какой высоты ножки дивана, сколько раз там убирается. Кроме того, есть еще нюансы. Кучма же в обиходе говорил по-русски, а в записи очень много украинских слов. То есть выбраны куски. Ну вы же понимаете различия между цифровой и аналоговой записью. Можно сделать все что угодно. Какие-то записи, может, и были, но не думаю, что все сто процентов. Это же русская рулетка: в любой момент могут обнаружить диктофон, и на этом закончится твоя жизнь. Думаю, что мои бывшие коллеги при встрече с Мельниченко руки ему не подадут. И я тоже.

— Нельзя не спросить вас о нынешней ситуации в стране. Что вы об этом думаете?

— Это не ГКЧП. Мое личное мнение: одни не могут, другие не хотят. Я человек военный и понимаю, что командир, лидер должен быть один, и он должен уметь ставить четкие задачи своей команде. Почему проблема не решается — не знаю. И еще. В училище на кафедре огневой подготовки наш преподаватель говорил следующее: «Если ты взялся за рукоятку пистолета, ты должен стрелять на поражение. Но прежде, чем взяться за рукоятку пистолета, ты должен использовать все возможности для того, чтобы проблему решить мирно». Я не считаю, что сейчас время браться за пистолеты.

Беседовали Ефим Мармер, Елена Никитина, «УЦ».