Археолог Юрий Коваленко (на фото) из города Глухов Сумской области участвует в гуманитарной миссии «Эвакуация 200», или «Черный тюльпан». Эта миссия инициирована Всеукраинской общественной организацией «Союз «Народная память»». Цель — поиск и эксгумация тел украинских военнослужащих, погибших в зоне АТО.
Участники миссии — волонтеры. Они не получают за это деньги, для поездок в зону АТО используют время отпусков, собственные средства и финансовую помощь неравнодушных людей и организаций. Выезжают на передовую, но при этом не имеют статуса участников АТО. Они выполняют работу, которую, как оказалось, кроме них, никто не может делать. А может, не хочет. О сложностях работы миссионеров нам рассказал Юрий Коваленко.
— Юрий, принято считать, что волонтеры — это люди, которые помогают военнослужащим в снабжении. У вас другая задача…
— А у нас в стране третьего не дано: есть военнослужащие, есть волонтеры. Мы работаем под эгидой организации Военно-гражданское сотрудничество. Есть всеукраинская общественная организация «Союз «Народная память»», которая объединила поисковые отряды. У нас есть опыт — мы занимались Первой мировой войной, Второй мировой. Нам сказали: вы близки к этому, этим больше никто не занимался, может, вы возьметесь и за АТО? Мы не отказались.
Я один из руководителей отрядов. Ассоциация наша молодая. В советское время была ассоциация «Обелиск». С распадом Союза и она распалась, но остались люди, которые создавали эту ассоциацию, входили в нее, и я в ней состоял. Сначала это были «копачи», а наша группа с самого начала была официальной, мы занимались поиском и перезахоронением останков еще с восьмидесятых годов. Несколько лет назад нашли поисковиков и предложили создать новую ассоциацию. В нее вошли те, кто работает в правовом поле, из разных областей.
— Как организована работа миссии?
— Это несколько мобильных групп, которые выезжают на места, захваченные террористами. Первым было сложно, поскольку никто никого не знал, договоренности были писаны вилами по воде. Со временем пошло, появились наработки, нас узнавали, образовались протоптанные маршруты. Проблем стало меньше, хотя они остались. Надо избежать обстрела, ведь мы работали на передовой, за линией соприкосновения. Но все знали, где будут вестись боевые действия, и нас туда старались не пускать. Тем не менее, никто не был застрахован от попадания на минные поля.
Наша главная задача — найти на той стороне погибших бойцов. Дело в том, что на ту сторону, кроме нас, никто не может попасть. Неофициально мы называемся «Черный тюльпан», официально — «Эвакуация 200», и это единственная такая организация, кто бы что ни говорил.
Сначала мы работали по массовой гибели людей в котлах — Иловайск, Саур-Могила. Эти территории мы плотно отрабатывали. Нет ни одного села, в котором мы бы не побывали десятки раз. Сейчас занимаемся и одиночными случаями, и по передовой. Работаем без перерыва. Третьего сентября прошлого года началась работа, и ни на один день, ни на одну минуту она не прекращалась. Работают группы, которые друг друга меняют. Ротация через 10-12 дней.
В отрядах ребята из Кривого Рога, Днепропетровска, Одессы, Луцка, Киева, Сум. Кто хотел, тот поехал. В ассоциацию входят тысячи, а стабильная группа — сорок человек. Есть люди, пару раз съездившие и отказавшиеся. У кого-то сложности на работе, кто-то морально не смог.
— Как вы выдерживаете?
— Привык.
— Что самое сложное?
— Ничего. Сначала были сложности. Мы работали с очень «жестким» материалом. Была жара, трупы, которые уже полежали, извлечение их из ям. Если вы смотрели какие-то видеоматериалы по Освенциму, расследования зверств фашистов, в некоторых случаях это даже нельзя сравнить с тем, что мы видим сейчас. Этот «нехороший» вид, плюс вокруг постреливают, то есть добавляется опасность войны. На первых порах это вызывало трудности. Бывало, что не договорились, не по той дороге поехали, нас захватили, потом отпустили. Сначала мы ездили без телефонов и документов. Потом, когда более-менее выстроился алгоритм работы, сказали, что без документов нельзя ездить. Нас больше стали знать, но появились другие сложности. Мы стали работать со «свежим» материалом. Тут привыкли к «куклам», которые, извините, уже не воспринимались как люди. А началось другое: вчера еще человек дышал, стрелял, а сегодня его нет.
— Как вы ищете тела?
— Первых забирали с поля боя, с мест уничтожения колонн. Стояли десятки разбитых машин и танков, а в них — останки людей: сожженные, разорванные. По полям валялись, по дорогам, прикопанные. Если мы приезжали через неделю-две, местные жители кого-то прикапывали в посадке, кого-то в воронки переносили. В блиндажах были завалены мешками.
Наша задача — найти тела и доставить на нашу территорию. Еще очень важно то, что мы первое звено, которое все это видит. Кроме нас, никто. Последующая задача Вооруженных сил — установить личность, найти родственников. ДНК — не всегда оптимальный вариант. Для нас очень важно внимательно осматривать все вокруг найденного тела. Мы не должны пропустить вещь, которая поможет идентифицировать личность. В большинстве случаев в лицо человека не узнаешь. Телефон, любая бумажечка, записочка — все важно.
Бывало, находили по пятьдесят телефонов, разбитых и разбросанных. Это когда ребята сдавались в плен. И если их брал кто-то внимательный, то он не просто разбивает телефон, но и «симку» ломает. А бывает, что нет. Случается, что машина была взорвана и сгорела, а телефон выбросило волной. И он может быть информацией. Я однажды нашел опаленные огнем паспорта, идентификационные коды, журналы со списками. Мы отрабатываем видео, которое появляется в Интернете. Это не война сорок первого года, информации много. Находим съемку тех же сепаратистов, которые показывают, как они разбили колонну. А мы по этой колонне работаем, приезжаем на место и сравниваем с видео: кто-то должен лежать там-то, идем туда, находим или не находим.
В районе Дебальцева на возвышенности километра полтора нашли бойца. Несли его на носилках, и мне показалось, что мы там что-то оставили, не заметили. Вернулись. Оказалось, документы, удостоверяющие личность офицера. Но этот офицер оказался живой.
Мы ищем людей, выходивших из мест, которые мы отрабатываем. Я знакомлюсь с ребятами, которые были в боях, они рассказывают, кто куда побежал, кто как погиб. Это помогает идентифицировать тела и даже найти тех, кого мы не нашли.
— Куда вы доставляете тела?
— Отвозим в Днепропетровск. Несколько раз возили в Запорожье. Но 90 процентов — два морга Днепропетровска. Там уже происходит забор ДНК. Если человека долго никто не ищет, тело не держат в холодильнике, а хоронят. В Днепре сейчас около ста человек не идентифицированы и захоронены. Может, кто-то не подал заявку, не сдал ДНК. Есть случаи, когда родителям говорят, что сына видели в плену, и они даже не думают сдавать ДНК. Хотя на самом деле в плену его нет. Мы контактируем с теми, кто занимается обменом пленных, и владеем информацией.
— Как на вас реагирует та сторона?
— Вначале было проблематично, постреливали и вокруг, и над головой. А потом все выровнялось. В любой войне есть мертвые, пленные. Если есть какая-то схема, в ней заинтересованы обе стороны. Когда нам дают возможность забирать, в ответ приобретают такую же возможность.
Дело в том, что часто мы не знаем, кто будет в яме. Взорвался танк, и в яме находились тела наших бойцов и сепаратиста. Бывало, что та сторона говорила: там две могилы, в одной наш, а в другой ваш, забирайте. Выкапываем, там георгиевская ленточка. Все понятно. Звоним в центр: что делать? Говорят, чтоб везли в Донецк. Мы его везем в донецкий морг. В принципе они понимают, что мы для них не то что пользу приносим, но не представляем угрозы. С нами они не воюют. Наш статус я сравниваю со статусом парламентера, который идет на ту сторону с белым флагом. Он понимает, что защищен конвенцией, но не знает, кто на него смотрит и во что — в бинокль или в прицел.
— Вы видите происходящее изнутри. При каких условиях все это закончится?
— Это вопрос к Президенту. Я понимаю, почему вы спрашиваете, мне часто задают этот вопрос, когда я приезжаю оттуда. Когда это все закончится? Ребята, я вижу то, что я вижу. Я видел разных людей. Даже разные села — украиноязычные и русскоязычные. Люди по-разному настроены. Однозначно ничего нельзя сказать.
— Поисковые работы по Второй мировой приостановлены?
— Если экспедиции были запланированы раньше, они проходят. Поисковики работают. Я сейчас жду документацию по лагерю военнопленных, и мы будем делать крупномасштабную экспедицию. Хочу подключить студентов. Предполагается, что надо будет поднимать от нескольких десятков до нескольких сот человек. Разведку мы уже провели и нашли то, что надо будет раскапывать и эксгумировать.
— Говорят, что война не закончится, пока не похоронен последний солдат. Когда в таком случае закончится АТО?
— Мне кажется, все только начинается…
— Пессимистично.
— Во всяком случае, правда. Я вижу технику, которая идет. Если Россия столько техники нагнала, они что, зря бензин переводили? Кто ее будет назад тащить? Не скажу, что воевать будут до победного конца, но наши не намерены отступать. И почему мы должны отступать на своей территории? И Путин не захочет ударить в грязь лицом. Мы, по большому счету, за всю Европу подписались. Сейчас снова наблюдается обострение на линии фронта.
— Хотелось бы услышать от вас что-то обнадеживающее.
— Но у нас и тема разговора не оптимистичная. Обращаюсь к людям, чьи близкие пропали без вести. Обязательно зайдите на сайт Союза «Народная память», оставьте там заявку. Если будете искать собственными силами, можете попасть на аферистов, которых развелось очень много. Они так выстраивают свою деятельность, что не вызывают сомнения. Главная задача афериста — убедить в том, что человек в плену. Родные начинают куда-то перечислять деньги. И это, заметьте, не сепаратистские аферисты. Они пользуются тем, что люди цепляются за любую соломинку.
Если есть без вести пропавшие, если их безрезультатно ищут в течение месяца-двух, найти их среди живых маловероятно. Единственная надежда может быть на то, что они где-то прячутся, боясь ответственности. Но такие наверняка уже нашли возможность связаться с родственниками. А в девяноста девяти случаях давно пропавшие — уже погибшие и лежат в безымянных могилах. Недавно я вывозил парня родом с Кировоградщины. Фамилию назвать не могу. Скоро вы узнаете и попрощаетесь с ним.
P.S. Во время подготовки этого материала стало известно, что миссия «Эвкуация-200» приостановлена. Об этом заявил глава правления ВОО «Союз «Народная память»» Ярослав Жилкин. Причина — нехватка средств. «Сотни населенных пунктов и локаций, сотни тысяч километров, намотанных на колеса… 609 тел и фрагментов, разысканных и вывезенных с территории АТО. И все это без участия государства!» — заявил Ярослав Жилкин и добавил: «В общем, дело не в деньгах! Дело в том, что на мертвых особенно не пропиаришься. (Ну, не будешь же ты встречать мешки с телами на «нулевке» под камеры? Не поймут ведь. Другое дело пленные, можно в кабинет их пригласить, родственников позвать — картина маслом!) А тут… Да и электорат из мертвых уже никакой… Так чего ж, спрашивается, заморачиваться?
Так что, дорогие близкие пропавших и погибших, никому они не нужны! Кроме нас с вами»…
Подготовила Елена Никитина, «УЦ».