«Закатывал рукава и делал сам»

Гарий Бугреев – личность легендарная. Один из тех немногих, кто может претендовать на звание отца-основателя промышленности города. Он был руководителем кировоградского завода «Гидросила» в период наибольшего расцвета предприятия. Бугреев прошел путь от подмастерья на литейном участке до директора завода, базового для всех гидравлических производств Советского Союза. Делегат последнего, XXVII съезда КПСС. 28 февраля Гарию Васильевичу исполнилось 80 лет. Мы не могли обойти стороной этот знаковый юбилей, и корреспондент «УЦ» пообщался с Директором с большой буквы.

– Гарий Васильевич, скажите, выбор жизненного пути – пойти в машиностроители – был осознанным или просто потому, что в тогдашнем Кировограде выбор вузов был, скажем так, невелик?

— Я расскажу все по порядку. Сначала у меня была цель закончить 10 классов. Но окончил я 8 классов, а потом, честно говоря, больше на пляже время проводил, и пришлось уйти из школы. И я сказал отцу, что пойду в машиностроительный техникум, сам захотел. Сдал экзамены. В итоге гляжу – а меня в списке поступивших нет! Пришел узнавать почему, а меня отправляют в колхоз на картошку, мол, потом разберемся. Поехал в колхоз с какой-то группой. Вернулся, и разобрались: по ошибке не включили в списки. Не поехал бы в колхоз, так и забыли бы про меня. Стипендии не дали, была одна тройка на экзаменах. А я поступал на кузнечное отделение, потому что там стипендия была хорошая, материальное положение требовало…

По окончании техникума я получаю направление на минский завод шестерен. Лежу на пляже, время еще есть, хотя я уже получил проездные деньги, документы. Прибегает сестра: тебе повестка из военкомата! 1 августа это было. Прихожу в военкомат, меня сразу же на медкомиссию, переодевают в форму – и на отправку. Я спрашиваю: еще же лето, рано, и у меня же направление? Ничего, говорят, и отправляют на целину на уборку урожая. До ноября был там, уже морозы начались, вода замерзла, а мы в палатках… Направляют меня в Ленинград. В школу артмастеров, артиллеристов, туда собирали всех со средним, средним техническим образованием. Я становлюсь прибористом, специалистом по управлению приборами зенитных орудий, секретная такая была специальность.

Остался при школе и честно отслужил все три года, даже с лишком, был инструктором. Стал в армии кандидатом в члены партии. Предлагали сверхсрочную службу, но я хотел домой. Приезжаю, а в Кировограде с работой плохо было, некуда устроиться, никем. Стал на учет на агрегатном заводе, диплом свой отложил в сторонку. Андрей Бондаренко, секретарь парткома завода, тогда посодействовал, чтобы я быстрее стал к работе, помогло и то, что хорошо играл в футбол. А мне надо было зарабатывать, жили ведь трудно, я попросил любую работу, лишь бы зарплата побольше. Это был 1962 год.

И я пошел учеником термиста (специалист по температурной обработке деталей – отжиг, закалка, нормализация металла. – Авт.), там хорошая зарплата, горячий цех, сложные условия. Через два месяца меня уже приняли в бригаду полноценным рабочим. Я много работал, старался. Ребята там все были квалифицированные, молодцы, многому меня научили. Бригада работала круглосуточно, в три смены, и я от ночных смен не отлынивал.

Почти сразу я стал претендовать на разряд. А от разряда зависит заработок. Всё, заработанное бригадой, делится на каждого в зависимости от разряда, им лишний разрядник, если он не свой, не нужен. Но бригада дала добро, и мне дали 3-й разряд. Термист третьего разряда – это было тогда неплохо. Но отец ставит мне условие: поступай в институт. Как раз филиал Харьковского политехнического института заработал по полной, уже не как отделение, а филиал. Но у меня же режим работы был в три смены. Учиться нет возможности. Но отец настоял.

И я перевелся в техники-конструкторы. Зарплата сразу падает вдвое. Но зато одна смена, уже могу учиться по вечерам, читать, чертить. Скоро меня перевели на должность конструктора по холодной штамповке. А дело это новое, было сначала много ошибок и проблем, доставалось мне. Но я бился, разбирался, сам собирал эти штампы. Среди рабочих я пользовался за это авторитетом, хотя не хватало еще опыта, я ж еще пацаном был! Потом пошли пресс-формы на пластмассу, на резину, дело пошло.

По окончании института в 1968-м я уже был конструктором первой категории. Мне сразу предложили возглавить инструментальный цех агрегатного завода, хотя я по образованию кузнец, по опыту термист, но ничего, стал работать, получалось.

В это время в городе начал строиться завод «Сегмент», и мне предложили стать начальником конструкторского бюро по штампам и пресс-формам. Я согласился. Начал увольняться, но меня не захотели с завода отпускать. И через горком партии запретили мой перевод (а я уже был членом партии). Тогда был закон: партия сказала – коммунист ответил: есть! Но я уже не хотел возвращаться в инструментальный цех, из принципа. И мне предлагают другую работу: создается при заводе новое конструкторское бюро по всем видам немеханической обработки деталей – ковка, литье, гальваника. Металлургическое бюро. И я его возглавил. Располагалось оно уже на новой площадке, выше вокзала. (Агрегатный завод находился в центре, недалеко от Центрального рынка. – Авт.)

У нас как раз тогда пошли бронзовые втулки, с литьем в формовочную землю, начали осваивать новую технологию литья в кокиль (в металлические формы. – Авт.). Закупалось новое оборудование, нефтяные печи, строились новые цеха. На этом месте мне везло – с людьми, со всем. Я не стеснялся работы, часто закатывал рукава, делал многое сам.

Завод быстрыми темпами развивался, вводился новый ассортимент, строились цеха, и мне предложили должность главного технолога. Я немного сопротивлялся – я все время специализировался на металлургии, а тут сплошь механическая обработка. Сказали: ничего. И я два года проработал главным технологом завода.

Директора завода Караманова отправляют на пенсию. Началось освоение совершенно новой продукции – узлов дизелей для Харьковского завода «Серп и молот», работа шла по их чертежам. Но конструкции были неотработанные, сырые, и директор, можно сказать, сгорел на этом. Прислали нам нового директора Яницкого из Львова. Он и утвердил меня главным технологом. Когда директором стал Виктор Желтобрюх, он меня назначил главным инженером в 1975-м. Мне еще и сорока лет не было. Восемь лет я отработал главным инженером. А в 1983-м стал директором завода. Почему?

Желтобрюха забрали на «Красную звезду». Завод был на подъеме, много других людей у нас забрали. «Красная звезда» была в приоритете. А мне еще в то время предлагали на «Пишмаш» пойти, но не сложилось, обком опять запретил. И я уже должен был ехать в Германию на продолжительное время как главный инженер «Гидросилы». Но…

А дальше такая ситуация была. Я сижу в Харькове. Нам забраковали целый вагон насосов, и я поехал разбираться. Приехал к тамошнему руководителю «Серпа и молота». Смотрели, обсуждали. На следующий день к нему прихожу, а он мне говорит: «Гарий Васильевич, вас срочно вызывают в Москву, к министру». Как, почему? Звонят мне в гостиницу уже наши: да, к министру. Звоню начальнику главка – «Главпочвомаш». Он мне говорит: вернешься на «Гидросилу», только в другой должности. Лечу в Москву, и там министр меня утверждает. Уехав из Кировограда главным инженером, я возвращаюсь директором.

– Именно в то время завод начал сотрудничать с Западной Германией?

— Речь зашла о покупке лицензии у фирмы «Зауэр-Сандстренд» на выпуск объемного гидропривода стоимостью 20 миллионов долларов! Производство было в Германии, но владела лицензией Америка. Немцы имели право продавать лицензию только с их разрешения. Америка разрешила.

Вся продукция «Гидросилы» на то время шла со знаком качества, высокоточная, пользовались авторитетом, поэтому с нами согласились сотрудничать. Началась работа по лицензии. А мы тогда и новые корпуса строили, и новую продукцию запускали. Нам даже разрешили ввести такую должность, как заместитель главного инженера по проблеме. Так она официально называлась. Проблема в чем? Запустить производство этой немецкой трансмиссии, сформировать коллектив, заказать оборудование и много-много других вопросов. Я все не мог охватить как главный инженер. Таким замом стал Владимир Григорьев. Собрали лучших людей. На два месяца они уезжают в Германию, ФРГ, изучить, увидеть, понять, заказать нужное. Я тоже выезжал на ознакомление, но ненадолго.

В 89-м году мы сделали первые пробные узлы. Первое время работали на их оснастке и инструментах, параллельно осваивая свое производство аналогов. А лицензию мы освоили за два с половиной года, хотя нам давался срок до пяти лет.

Нашу работу оценили высоко все. Завод, многие люди получили правительственные награды, я тоже. Заказов было столько, что мы с трудом справлялись. Причем не только в рамках Советского Союза.

– Говорят, что такого уровня социальной защиты, даже заботы, как в ваше время, нигде больше не было?

— У нас были свой Дом культуры, спортзал, пионерлагерь, база отдыха. Нам давали много денег на жилье, но город отказался нам строить, – не хватало строительных организаций. Тогда мы сорганизовались, три завода – наш, «Красная звезда» и чугунолитейный – организовали свой стройучасток для возведения жилья, его возглавил Виктор Шмидт. И построили четыре дома, еще один выкупили, коробку бетонную, и достроили. У нас было много валюты, мы выкупали квартиры у других предприятий. Я подсчитал как-то, что мы обеспечили квартирами 764 семьи, – построили, сдали, получили, купили! Еще мы построили три детских садика, один выкупили.

Подсобное хозяйство мы держали на Лелековке под 800 свиней. Тогда всех постановлением обязали иметь такие. Мы взяли заброшенный свинарник и подняли его, он заработал. В конце восьмидесятых не было проблем с кормами – мы дали колхозу насосы, они взамен привезут все, что хочешь. Держали хозяйство до 1993 года. Потом в связи с инфляцией и неплатежами это стало невозможным.

– Вы стояли у руля завода в самое сложное время – перестройка, обретение независимости. Как справлялись?

— Когда началась перестройка, мы на себе ее практически не почувствовали. У нас все шло хорошо, особенно со словаками, которые первые купили лицензию у «Зауэра».

Но, когда началась эпоха независимости, к сожалению, рухнуло все. Мы развивали мощности, строили новые цеха под харьковские заводы «Серп и молот» и еще несколько. И вот «Серп и молот» рухнул, Харьковский тракторный завод рухнул, ростовский «Ростсельмаш», выпускавший «Дон», рухнул, а это всё наша продукция. Но мы удержались. Благодаря тому, что у нас было на тот момент всего два конкурента – московский завод имени Буденного и винницкий завод, которые также делали гидравлику. Точнее, благодаря тому, что у нас качество было выше.

Хотя перебои были колоссальными. Во-первых, когда прогорел банк «Инко», у нас сгорело 600 тысяч! Но, пользуясь тем, что я был членом облисполкома, когда приезжал на завод президент Леонид Кучма, я высказал ему в глаза, что думал по этому поводу. Директор «Инко» Петр Мирошников был у него консультантом по финансам. Я и говорю: «Что ж это за консультант, что он вам советует?» Кучма: «Как, мы разберемся!» Поручил разобраться министру финансов Владимиру Яцубе. Тот мне: «Куда ты лезешь?!» А я отвечаю: «А мне терять нечего!» В общем, 200 тысяч нам вернули, одним из немногих, кому удалось вернуть хоть что-то из этого банка. Еще 100 тысяч с лишним также удалось вернуть. В 1996-м, зная, что банк банкрот, я срочно выехал к ним в Киев. Приезжаю в офис, а там гулянка – отмечают конец! Взял коньяку, посидел с кем надо и как-то чудом вытянул еще денег. По звонкам, по связям, благодаря поддержке наших из области руководителей. Но 260 тысяч все равно сгорели.

А продукцию мы выпускали. Затоварились донельзя. Пошел бартер. У нас сахар вагонами стоял, мука, консервы. Питание в столовой было, а денег – нет. Было время, что мы 3 месяца не платили зарплату. Давали такие талоны, их называли «бугреевками», по ним в столовой можно было продукты взять домой. Для ветеранов завода и войны, чтобы морально поддержать, на 9 Мая устраивали праздник, со столами, со стопочкой, с концертом. А они потом говорили молодежи: все наладится.

Хотя, помню, когда-то устраивали забастовки на заводе – курева нет! И мы нашли выход, выменяли как-то насосы на неразрезные, в полметра длиной, сигареты и их выдавали.

На весь январь завод уходил в отпуск. Чтобы сэкономить на отоплении и освещении, плюс какая там работа со сплошными праздниками?..

Когда вынуждены были сокращаться, я собрал всех мастеров и наладчиков, говорю: вам надо становиться за станки. Они: «Как?! Мы же спецы!» Я отвечаю – если вы не пойдете, то вам скоро нечего будет налаживать и некем руководить. Таким образом я пытался сохранить более высокое, квалифицированное звено. И мы сохранили коллектив, я считаю.

Уже в 1996-м мы чувствовали себя нормально. Благодаря словакам в первую очередь. Под честное слово буквально они попросили освоить производство новых насосов меньшего размера. Они у себя купили станки, освоили производство корпусных деталей, а начинку сделать не смогли. Обратились к нам. И дали 200 тысяч долларов на подготовку производства. И мы начали, и начали рассчитываться с людьми по долгам по зарплате. Встал выбор: или мы погибнем окончательно, или пойдем дальше. Работали день и ночь конструкторы, инструментальщики. И получилось! Работа пошла, причем классно почти сразу. И нам словаки дают в конце 96-го миллион долларов. Тогда это были страшные деньги. На заводе шутили – это Бугреев под свои 60 лет такое устроил. Но главное, что на заводе забыли о долгах по зарплате.

Но тут случился российский дефолт 1998 года… Деньги у них, а потом и у нас превратились ни во что. Главное – что россияне покупать у нас не могли продукцию, некуда ее девать было. Но к этому времени у нас было уже акционерное общество. Люди деньги уже сдали, но они каждый день обесценивались… В это время вышел на первые роли Павел Штутман, сначала он был главой ревизионной комиссии, потом возглавил наблюдательный совет. И понемногу все начало оживать. Всё было взято под контроль. Мы умели производить качественный товар, но продать не могли. А Штутман с его ребятами могли. И помогали решить многие проблемы. На меня и дела заводила прокуратура по невыплате зарплаты, по поставкам каким-то в Магадан…

Но я решаю уходить с завода. Никому, кроме Штутмана, об этом не говорил, чтобы не было разброда, шатаний. Я на тот момент убедился – этот человек может. Время показало – не зря.

-Гарий Васильевич, вы еще и изобретатель и рационализатор?

— У меня около 15 патентов на изобретения. У завода более 250, но это другое. Кстати, вы знаете, тогда была такая метода касательно патентов – чтобы он прошел, надо было взять в разработчики кого-то из начальства. Были у нас любители такого дела, чтобы любой патент был при их участии, иначе стоп… Я к этой категории не отношусь. Большей частью мои патенты на алюминиевые сплавы и технологии производства из них. Мы когда переходили с бронзовой втулки на алюминиевую, сплав разработал нам специализированный НИИ, но у нас он дорабатывался. Я в этом лично участвовал, особенно по части технологии кокильного литья. Я закатывал рукава и делал многое сам, додумывал сам.

Сам.

Геннадий Рыбченков, «УЦ».