Без пятнадцати сто Владимира Шурапова

Готовясь к этому интервью, я надумал кучу умнейших вопросов. Владимир Петрович Шурапов последние двадцать лет – заведующий литературной частью Кировоградского академического областного украинского музыкально-драматического театра имени Кропивницкого. Из заготовок: «Завлит – самая неопределенная театральная профессия, его обязанности не имеют определенных границ. Только ли подбором пьес вы занимаетесь?», «Сколько тысяч текстов пьес за жизнь вы прочли?», «Есть ли достойная современная украинская драматургия, есть ли сегодня хорошие авторы?» и т. д. Но у меня ничего не получилось. Шурапов повел все дело по-своему, и разговор вышел совсем другой. О человеке, а не о завлите. О семье, матери, вечных ценностях, о том, как воспитываются и вырастают писатели. Он имеет право – 3 октября Владимиру Петровичу исполняется 85 лет.

Шурапов – человек уникальной судьбы. Родился он еще в Зиновьевске. При Сталине служил в редких тогда воздушно-десантных войсках, в гвардейской части в Туле. В семидесятых годах прошлого столетия Владимир Петрович собирал материалы для книги о трагедии 1941-го в Новоархангельском районе, где в окружении погибли и были пленены сотни тысяч советских солдат. Собирал документы, работал в архивах Москвы и Подольска. Книга уже была почти готова к началу восьмидесятых годов. И тут на всю страну прогремела «Зеленая Брама» Евгения Долматовского о тех же самых событиях. Более того, рабочее название книги Шурапова было тоже… «Зеленая Брама». В сердцах он изорвал рукопись и выбросил в корзину. А жаль. Была бы еще одна хорошая книга о страшных делах минувших дней.

Владимир Шурапов написал около тридцати книг. Одна из его книг, «Гавроши с Балашовки», была в советское время издана тиражом в десять тысяч экземпляров! В наши дни самые знаменитые писатели Украины не всегда печатаются в таких масштабах. Книга основана на реальных событиях из жизни самого Владимира Петровича, пережившего немецкую оккупацию в Кировограде. В зимние дни, когда Кировоград освобождала Красная Армия, со стороны Балашовки, на окраине, шли бои. И пушки на передовой остались без снарядов – подвозивший их конный обоз застрял в многочисленных балках Балашовки. И тогда пацаны и девчонки по просьбе бойцов подносили снаряды. В руках, в подолах платьев по одному-два снаряда носили подростки бое­припасы под вражескими пулями и снарядами. Об этом и написал Шурапов книгу.

На одно из стихотворений Шурапова, «Твои руки похожи на музыку», музыку написали сразу три композитора – из Кировограда, немецкого Ганновера и Харькова. У Владимира Петровича дома целых три «Степных орла» – это региональная награда, знак отличия, который вручают достойнейшим в разных сферах жизнедеятельности. У Шурапова орлы за журналистику, за краеведение и за литературу. Больше ни у кого на Кировоградщине столько нет.

Несколько книг Шурапова посвящены театру корифеев. Несколько – страницам военной истории Кировоградщины. Остальные – стихи. Владимир Петрович писатель, поэт, журналист газетный и телевизионнный, краевед – в общем, личность разносторонняя. Сейчас таких не делают.

– Владимир Петрович, вы помните свое детство в Зиновьевске?

– Аисты принесли меня в дом на берегу Ингула 3 октября 1928-го. Мы ютились в двух небольших комнатах, окна которых погружались в землю. Глаз радовала красавица-шелковица, по которой я наблюдал во время наводнений, как прибывает вода. Однажды она так быстро забежала в дом, что мы едва успели выбраться на крышу, откуда нас на следующий день снимали солдаты, которые плавали на надувных лодках.

Азбуку я изучил за станком отца – сапожника Петра Несторовича, уважение и любовь к людям получил от матери, Прасковьи Михайловны.

Помните, что самый дорогой, самый любимый человек в мире – это мать. В ней сконцентрирована энергия Вселенной, которая вбирает в себя лучшие проявления чувств, страсти, любви, уважения, взаимопонимания. А также искреннее сочувствие и переживание за наши неудачи, нелепые поступки, ошибки, путаницу дорог, взглядов, проявлений непослушания, ошибочного направления в жизни, утраченные чувства ответственности и морального достоинства.

Ей же за это больно вдвойне. А мы порой этого не понимаем и не воспринимаем как положено. Тем самым оскорбляем родное сердце и приносим ему неотвратимую боль. И мы этого не видим. Не ощущаем. Потому что мать умеет все это скрыть от наших глаз, утаить где-то на глубине своей впечатлительной души, чтобы только не обидеть нежные чувства своего чада, не причинить ему любой боли.

Я не помню, чтобы мама когда-нибудь ругалась, кричала, злилась или била. Бывало, что-то не так сделаю или не сделаю, не так выскажусь, она приветливо посмотрит своими нежными, спокойными глазами и тихо с удивлением скажет: «Вова, так нельзя» или «Вова, так не надо»… Или «А кто умный так поступит? » Или: «А что же подумают, а что же скажут люди… соседи…» И этого было достаточно, чтобы пристыдить меня или остановить.

Не было случая, чтобы я когда-то и в чем-то отказал мамочке. Сколько помню, я никогда не причинял ей боли. Хотя нет. Один раз, когда стремительно сорвался из родного гнезда и полетел в неопределенность. И сейчас вижу ее раскинутые, простертые, как крылья, руки, ее бег к перрону и неописуемое отчаяние на лице: «Куда ты, сынок?» А поезд отходит и набирает скорость. Я стою на крыше вагона (тогда и так ездили), который, покачиваясь, удаляется от вокзала и несет меня в туманную неизвестность искать свой путь в жизни… Ветер хлещет в лицо, дым из трубы взлетает клубами и стелется по земле, цепляясь за рельсы, шпалы. Я все это охватываю взглядом: «Так я сделал или нет? Прав или неправ?»

А поезд уже покинул станцию​​, пересек Балашовский железнодорожный мост, поплыли вокруг поля и посадки, перелески, степь – бывшая великая и великодушная запорожская вольница. А колеса на стыках отбивают свою бессмертную старую железную мелодию…

Матушка многому меня научила, и все это пригодилось в жизни. Я научился уважать не только старших, пожилых, но и равных себе. Я научился неповторимости в кулинарном деле, которую затем передал по «наследству» дорогой красавице-жене. Я научился работать и все делать своими руками, жить своим, не чужим разумом. На всю жизнь я запомнил материнское: «Сыночек, чтобы много знать, надо много учиться». Это стало главным кредо моей жизни. За всю науку обязан любимой мамочке, которую никогда не забывал и не забываю. Каждый свой ​​шаг я сверяю с ней. Спрашиваю себя: «А что бы посоветовала мама?»

Она любила петь песни Степной Эллады, и веселые, и грустные. А больше всего – шутливые. Извините за пример, «Не сама я підскакую. Чорти в мене під ср…» В любительском коллективе завода Эльворти она играла Наталку Полтавку.

Своего дома мы не имели. Все время по съемным углам. Жили, как перекати-поле. И ничего. Любили, росли, выбивались в люди.

В школу поступил досрочно. Помог случай. Я стоял у двери первого класса, когда проходил директор, Иван Андреевич Гаевский. «Чего стоишь?» – спрашивает. «Хочу в школу». Он открыл дверь класса и сказал: «Мария Иосифовна, возьмите этого казака, пусть учится. Он уже не первый день здесь топчется».

Так и попал в мир знаний. Шестой класс закончил с похвальным листом, а на доске почета красовалась моя страница по каллиграфии. Сколько надежд и ожиданий было!

И все перечеркнула война. Фашисты бесчинствовали, убивали, грабили, не считая нас за людей. Я помню, седьмого ноября 1942 года гестаповцы устроили облавы в городе, провели многочисленные аресты больных, стариков, женщин и детей. За две недели гитлеровцы расстреляли во дворе тюрьмы более двух тысяч человек.

В другую облаву, в августе 1943-го, попали и мы с отцом. Спаслись чудом. Однажды в коридоре прогремели выстрелы. Вдруг дверь камеры открылась и раздался встревоженный голос: «Бегите!» Мы бежали по улице Артема (это на Чечоре), отец опирался на мои плечи и прыгал на одной ноге, потому что его протез мы не успели приладить. Я отчаянно просил: «Скорее, папа, скорее!» Меня до сих пор душат слезы, когда вспоминаю то отчаяние, и те прыжки, и тот побег.

Позже, работая старшим редактором на телевидении, я нашел человека, который совершил тот подвиг вместе с другими подпольщиками города. Это был Борис Ильич Оршанский, убивший коменданта тюрьмы. По моей просьбе он приехал из Киева и в передаче «Клуб краеведов» рассказал о той дерзкой операции.

Об этих событиях я потом писал в книгах «Ночь над Ингулом», «Низкий поклон тебе, солдат», «Гавроши с Балашовки», в стихах и песнях. Но перед этим было счастливое освобождение Кировограда в январе 1944 года и начало трудовой биографии на заводе, который сейчас стоит над Ингулом страшным пустырем. А я его поднимал из руин, там же стоял у вагранки и горна, на лесах, за станком. Там же окончил школу водителей.

Затем аисты понесли меня в Красный Луч на Донбассе, где я закончил фабзавуч и работал на шахте. А потом они же меня понесли в Москву. Там пришлось хлебнуть опыта и столяра, и пилорамщика, и грузчика на лесовозе и водителя на лесовозе, и водителя на БМВ (трофейном).

Среднее образование догонял в вечерней школе на станции Турист под Москвой, а заканчивал десятилетку в Кировограде, уже после службы в десантных войсках. Это была вечерняя школа рабочей молодежи № 2, которую возглавляла замечательный педагог и человек Мария Грицель.

Годы в Одесском университете имени Мечникова пролетели как один день. Там я начал писать рецензии, сценарии для телевидения, на различные праздники, снимать телевизионные очерки и т. д. И потребность творить стала жаждой, главным смыслом жизни.

Там я встретил одну-единственную на всю жизнь, Нину Николаевну, которая училась на филологическом факультете. Она подарила мне сына и дочь. А они подарили внуков.

После окончания университета работал в научной библиотеке вуза. Поскитавшись по Одессе в поисках жилья, я снова ступил на родную землю. Начал путь в районной газете с бесперспективным названием «Заря коммунизма». Затем пригласили в отдел пропаганды райкома партии, после пошел работать на телевидение. Восемнадцать лет занимал должность помощника председателя областного совета.

И вот уже двадцать лет являюсь руководителем литературно-драматургической части Кировоградского академического областного украинского музыкально-драматического театра имени Кропивницкого.

Сюда впервые меня привели родители еще в сороковых годах прошлого века. Музы пленили мое сердце. А я его и весь талант и знания положил на алтарь искусства, как пафосно это ни звучит, чтобы дарить поклонникам театра его светлый и неповторимый образ, тепло души, ум, надежды, крылья радости и непостижимую тайну и постоянное ожидание чуда.

Ведь театр Кропивницкого – искусство высоких мыслей и чувств. Оно дарит нам очаровательную улыбку и заставляет пустить слезу. Оно не стареет. Оно всегда современное и всегда живое. И будет жить века – в творческих свершениях потомков. Как бессмертная традиция.

Основанный в нашем городе, он стал неугасимым очагом на историческом пути украинской культуры. Он, театр, освещает прошлое и помогает прокладывать дорогу к будущему.

Я счастлив быть в театре. И у меня сегодня есть почти тридцать написанных и изданных книг, около двухсот песен и романсов, а главное – сохранились взволнованность и любовь.

Мне исполняется без пятнадцати сто. Жизнь прожита. В моей песне «Мої лелеки» поется – «Не повернути сонця схід, Життя іде, життя минає». Да, жизнь прожита. Но до конца не познана. А о моем отношении к дням рождения я все сказал в следующем стихотворении.

Дни рождения – это просто даты.
Полустанки на твоем пути.
Окон жизни мутные квадраты,
От которых некуда уйти.
Хочется, хотя бы на мгновенье,
Этот бег безумный прекратить.
Разорвать последние мгновенья
Всех веков:
Нам быть или не быть?
Но за мыслью ветру не угнаться.
Без огня костра не развести.
Главное – собою оставаться
На однажды избранном пути.

Геннадий Рыбченков, «УЦ».