Владимир Жученко: «Кто скажет, что это не страшно – не верьте»

Владимиру Антоновичу Жученко есть о чем рассказать и что вспомнить. Ведь наш сегодняшний герой, родившийся в селе Константиновка Новомиргородского района Кировоградщины, пережил страшные голодные и трагические 1932-33 годы и немецкую оккупацию и успел поучаствовать в разгроме Германии в годы Великой Оте­чественной. И в свои 86 лет Владимир Антонович помнит все, что было пережито и сделано, до мельчайших подробностей и с готовностью делится воспоминаниями.

После Победы, вернувшись в родные края, он работал секретарем Кировоградского обкома комсомола, фактически создавал спортивную инфраструктуру области, когда руководил облспорткомитетом, а затем трудился в облисполкоме до выхода на заслуженный отдых. Но покой Владимиру Антоновичу только снился. Уже будучи пенсионером, Владимир Жученко руководил отделом кадров кондитерской фабрики, а с 2000-го по 2012 год был директором Музея спортивной славы Кировоградщины, параллельно возглавляя областную организацию ветеранов спорта и войны, а несколько лет назад вместе с такими же неугомонными друзьями они создали еще и городскую организацию ветеранов комсомола.

В канун Дня Победы Владимир Жученко со всей откровенностью рассказывал о своей Великой Оте­чественной войне, при этом не сдерживая слез и эмоций:

— Я только закончил восемь классов, когда нам объявили, что началась война. Мне было 15 лет, и для нас, мальчишек, это известие было действительно неожиданным, как и то, что уже через месяц немцы оказались в Новомиргороде. Ведь у всех нас была невероятная уверенность, что если враги нападут, то мы их не просто победим, а «забросаем шапками». А тут пришлось жить при оккупации. «Добрых» немцев за эти три года я не встречал. Чуть лучше к нам относились чехи, словаки и итальянцы, которые пришли вместе с немецкими войсками. А в жестокости всех превосходили наши полицаи, которые были хуже зверей. Фашисты же умело пользовались их ненавистью ко всему, что связано с советской властью.

Именно полицаи ревностно выполняли все приказы, в том числе и когда в 1942 году нашу молодежь стали угонять в Германию. Я также попал в число тех, кого немцы хотели забрать, но мириться с этим не стал. Первый раз бежал из лагеря в Златополе, ночью сделав подкоп. Но меня поймали. Что примечательно, даже не били, а просто вернули в лагерь. А вот моя вторая попытка избежать немецкой неволи получилась удачной. Сбежал я во время погрузки молодежи в эшелоны, воспользовавшись тем, что были толчея и неразбериха. Вернулся в родное село, где днем прятался в камышах в зарослях реки Высь, а по ночам приходил домой. В одну из таких ночей в наш дом во время облавы вломились фашисты вместе с полицаями и старостой. Мама успела спрятать меня в большой сундук, на который и уселся староста во время обыска. Враги били отца, допрашивали мать, перерыли весь дом и сарай, но меня не нашли. А я чуть не задохнулся в этом сундуке. После этого до самого прихода наших дома я больше не появлялся. Прятался, где придется, но большей частью на станции Новомиргород, где работал отец. Мама подкармливала, чем могла, принося узелки на станцию. Но нельзя сказать, что в эти годы мы голодали, как было в 1933-м. Так и продержался до января 1944 года, когда Красная Армия подошла к Новомиргороду. Немцы забирали всех мужчин поголовно для строительства оборонительных траншей. Я же прятался у соседки в прикрытой брикетами для отопления навозной яме в сарае, где стояли немецкие лошади. У соседки были на постое немцы, и, когда они засыпали, хозяйка дома спускала мне и еще двум парням еду. Потом мы возвращали это ведро уже с отходами. И только в марте, когда немцев окончательно прогнали наши войска, мы вышли из своего убежища, но ровно стоять и ходить почти не могли. Уже через 5-7 дней мой молодой организм пришел в норму, и можно было идти в Новомиргородский полевой военкомат, призвавший меня в армию.

В марте 1944 года началась моя военная служба. Призвали нас 60 человек, и мы отправились в Кировоград пешком. По дороге между Канежем и Панчевым стоял фронт, и местность была заминирована. А двое ребят решили отойти в сторону по малой нужде и подорвались. Так нас осталось только 58 призывников, которые зашли в Кировоград через Озерную Балку, где увидели большое количество трупов немецких солдат и лошадей, а также разбитую технику, пушки, пулеметы. Мы увидели, что немцев здесь серьезно побили. А дальше были военкомат, который располагался там же, где и сейчас, и погрузка в эшелоны, которые через неделю доставили нас в Пензенскую учебную часть.

Меня сразу определили в противотанковую артиллерию, где учили стрелять из пушек-сорокапяток. Целый день набегаешься с этой пушкой, настреляешься боевыми снарядами и, понятно, проголодаешься страшно. А есть было практически нечего. В столовой нам давали буханку хлеба на 10 человек, которую мы делили на равные кусочки. Затем один из нас отворачивался и спрашивал: Кому? Только после этого счастливый солдат получал свой кусочек хлеба. Давали еще суп с кашей, но это было только одно название. Доходило до того, что собирали объедки из офицерской столовой и ели, поскольку голодали так, что трудно описать словами. А через 8 месяцев приехали так называемые покупатели и отобрали меня в 23-ю Гвардейскую воздушно-десантную бригаду, которая базировалась в городке Тейково Ивановской области.

Здесь начали делать из нас десантников. Я успел сделать 74 прыжка с парашютом с самолета и аэростата. Кто скажет, что это не страшно — не верьте. В первый раз, когда прыгал из аэростата, я был вообще практически без памяти от страха. Хорошо, что еще парашют был с принудительным открытием, а то не знаю, что могло бы быть. Когда же купол раскрывается, то чувствуешь фантастическое облегчение и счастливый любуешься земными красотами. Правда, нужно было не забыть еще правильно сгруппироваться, чтобы не сломать что-нибудь при приземлении. Прыжки с самолета были уже полегче, ведь с американского «Дугласа» нас прыгало 23 человека, но пилоты, то ли в шутку,то ли всерьез, называли нас смертниками. И действительно, трагических случаев было очень много.

А вы представляете, каково было прыгать, когда перед тобой разбился товарищ? Вот и бегали постоянно в туалет по-маленькому на нервной почве, а при прыжке теряли до 3-х килограммов. Были и такие, что категорически отказывались прыгать. Когда следовала команда «Приготовиться!», они рвали кольцо, и парашют вываливался. После первого отказа их уговаривали политработники, после второго — отправляли в штрафную роту. И было немало таких, которые так и не смогли преодолеть страх, несмотря на уговоры и угрозы, отправлялись в число штрафников на верную смерть. Правда, в большинстве своем не возвращались с боевых диверсионных заданий и наши десантные спецгруппы. Ребята, когда уходили в тыл противника, всегда прощались. Мне в этом плане повезло, поскольку я был наводчиком пушки, а раскомплектовывать артиллерийский расчет не рисковали.

Нас на фронт отправили в декабре 1944 года — в Венгрию, в район озера Балатон. Там как раз прошло немецкое контрнаступление, которое привело к серьезным потерям в наших войсках. Мы должны были остановить прорыв 11-ти танковых дивизий врага. Воспользовавшись этим ударом фашистов, гражданские мадьяры в городе Секешфехервар зверски расправились в госпитале с нашими ранеными. Когда мы вернулись и увидели такое варварство, пощады не было никому. Мы уничтожали всех, кто попадался на пути. А до этого я поучаствовал в своем первом бою. Сказать, что мне было страшно — это ничего не сказать. Душа ушла в пятки. Это ужасно, когда на тебя прут сотни танков, и либо ты его, либо он тебя. А я, как наводчик, на эти танки смотрел через прицел и сам же нажимал локтем пусковой крючок. И каждый мой промах мог стоить жизни всему расчету. Бой под Балатоном был ожесточенный, все вокруг горело. Погибших и раненых было очень много. Но нам удалось остановить немецкий танковый прорыв, а мне — не только выжить и избежать ранения, но и получить благодарность Сталина и орден Красной Звезды.

А дальше мы освободили Венгрию и вышли к границе Австрии. Запомнилось, как мадьяры сдавались в плен целыми полками. А еще мы встретили наших юношей и девушек, которых угнали в Германию и участи которых мне удалось избежать. Понятно, что радости не было предела, и мы обнимались, целовались и старались им помочь. Но особого времени у нас не было, поскольку фронт двигался вперед, а враг мог выстрелить из-за любого угла и каждого дома. Когда же мы стали подниматься в Альпы, то в боях столкнулись с власовцами. Они понимали, что пощады им не будет и даже убивали немцев, которые хотели сдаться в плен, а сами шли в атаку с криками «За Родину!». А тех из бойцов РОА, кто все-таки пытался сдаться, уже мы в плен не брали, уничтожая на месте…

Признаюсь, что психология человека на войне меняется настолько, что он становится зверем. У меня был случай, когда мы стояли в обороне, а немец вел изнурительный огонь. Снаряды выпускались нао­бум, чтобы постоянно держать нас в напряжении. Мой фронтовой товарищ Ващенко из Одесской области получил весточку из дому, где жена писала, что им с двумя детишками тяжело, поскольку холодно и голодно. И тут метрах в семи от нас разорвался снаряд, который меня, по счастью, не зацепил, а у Ващенко, который только что мечтал о том, как встретится с женой и детишками после победы, осколком оторвало полголовы. Даже сейчас это вспоминать очень тяжело. А тогда у меня из глаз хлынули слезы, и психология моментально изменилась. После этого случая я мог не только убить человека, я мог перегрызть немцу горло. Признаюсь, что я получал удовлетворение от того, когда мой снаряд попадал в группу немцев и гибли 3-5 человек. И как это страшно ни звучит, но так было. Это — война, а состояние людей, которые стремятся выжить и ради этого убивають, передать невозможно.

Так было и в предместье Вены-Венском лесу, где в живописнейшем месте находится могила Штрауса. Но нам было не до музыки, поскольку мы готовились к штурму столицы Австрии. «Студебеккер», который возил нашу пушку, отправился в тыл, а нам дали пару лошадей. Пока мы приспосабливались к новым условиям, фашисты вели достаточно прицельный огонь, направляя снаряды в группы наших ребят. Без корректировки так стрелять невозможно, и мы быстро нашли прятавшегося на дереве корректировщика, которого руками разорвали на куски. Такая звериная у нас была злость на того, кто погубил боевых товарищей, которых мы похоронили в окопах без особых церемоний. А бывало так, что и мертвые служили нам прикрытием. Трупы, лежавшие несколько дней, набухали. И мы при огне противника за ними прятались и слышали, как выходит воздух после каждого попадания пули.

Организм человека приспосабливается к экстремальным условиям. Вот я не помню, чтобы кто-то из нас болел простудными заболеваниями, хотя лежали на земле, которая примерзала к шинели. С питанием у нас на фронте проблем не было. А самым большим желанием было выспаться, поскольку спать хотелось постоянно. При переходах мы внимательно следили друг за другом и не давали засыпать на ходу.

Свой последний бой я провел в Вене в составе штурмовой группы. Мы с боями пробивались вперед, но продвижение нашей пехоты остановил танк, вкопанный в землю на таком же перекрестке, как у нас Карла Маркса и Шевченко. Мне была поставлена задача — эту преграду устранить. Наш расчет из семи человек двинулся с пушкой на лошадях на встречу с танком. Но там поняли наше желание и стали разворачивать башню в нашу сторону. Первый выстрел прошел мимо, а второй пришелся в переднюю пару лошадей. Меня бросило в кювет, контузило, но четверым моим товарищам удалось на оставшихся в живых лошадях завернуть за угол и заставить замолчать этот танк. В себя я пришел часа через два, почувствовал боль в раненой руке и ноге и сам передвигаться не смог. На стон приполз санинструктор, который доставил меня в безопасное место, откуда я был отправлен в госпиталь. За участие в боях за Вену мне дали орден Отечественной войны 1 степени.

Лечился в госпиталях 4 месяца, и врачи решили, что к службе я уже не годен. Расстроился и горько плакал. Хотя этот вердикт докторов в очередной раз, возможно, спас мне жизнь. Ведь в августе 1945 года наша честь была отправлена в японский Порт-Артур, откуда многие ребята домой не вернулись. А весть о Победе встретил в госпитале в венгерском городе Кечкемет, где мы чуть с ума не сошли от радости и, отыскав ведро вина, напились, простите, до поросячьего визга. Но кто, скажите, нас за это проявление чувств и эмоций осудит?..

Дальше была служба в Румынии в железнодорожной комендатуре, Здесь мы контролировали продвижение наших военных грузов и отлавливали дезертиров, которые скрывались, заболев венерическими заболеваниями. Они понимали, что возвращаться в Союз нельзя, собирались в группы и совершали преступления. Один из таких дезертиров убил нашего сотрудника прокуратуры, прошедшего всю войну, Казанцева. Но этого убийцу мои товарищи поймали и забили до смерти. Других, простите, сифилитиков мы отправляли в специальный лагерь, где им оказывали медицинскую помощь и решали их дальнейшую судьбу. А уволился я в звании младшего сержанта в декабре 1946 года. Когда пересек нашу границу в Унгенах и увидел голод и бедность наших людей, которые просили у меня кусочек хлеба, то подумал: «А за что же мы воевали?» Правда, сейчас, когда меня спрашивают: «Не обидно ли, что побежденные в той страшной войне живут лучше победителей?» — я отвечаю: «Мы оптимисты и тоже будем жить лучше».

Записал Юрий Илючек, «УЦ».