Жанна Георгиевна Нестеренко — для кого-то просто мама и бабушка Жанна — прожила в Кировограде почти 7 десятков лет. Здесь в послевоенные годы она встретила своего будущего мужа, здесь выросли ее дети, внуки и несколько поколений выпускников строительного техникума, где она много лет преподавала. Но мало кто знает, как прошло ее детство: возраст, когда ребенок начинает узнавать окружающий мир, для Жанны Георгиевны пришелся на войну.
— В нашем дворе были немцы, — вспоминает она. — Я не знаю, был это штаб или нет, но они там были, и это были офицеры. Мы тогда жили в Кременчуге, на самой набережной Днепра. У меня был день рождения — я хорошо запомнила, что все собрались, но у нас в гостях, дома, немцев не было. Я, маленькая, сидела на высоком стуле, меня поздравляли, дарили подарки. Такого большого медведя подарили. Потом мы — там еще малыши какие-то были — побежали на набережную, там клумбы, цветы. И мы их с землей, с корнями притащили домой. Нас взрослые поругали, забрали цветы, выбросили их. Вот это я запомнила, такой день был хороший.
Этот день был, очевидно, 7 августа 1943 года. Маленькой Жанне исполнилось пять. Уже вскоре эта спокойная, как тогда казалось совсем еще маленькой девочке, жизнь ушла.
— Налетали какие-то самолеты, меня заворачивали в одеяло и куда-то тащили, в какой-то погреб, мы там сидели, я рвалась «на свободу», меня успокаивали. Потом все выходили, и меня укладывали спать дома. Однажды, через несколько дней, приходит немец к нам в дом и говорит (я знаю со слов взрослых): «Через два часа мы подаем вам машину. Вы должны срочно выехать. Ночью ваши красные будут бомбить Кременчуг, и от него ничего не останется». Мама, что только важного было, все быстро собрала, подъехала машина, нас повезли на вокзал. Я запомнила вагон — такой мягкий, красивый. Нас в него посадили, и мы куда-то поехали. Между Крюковым и Кременчугом — река, через нее высокий мост дугой. Поезд его переехал и остановился, всем приказали выйти и отойти подальше от вагонов — боялись, что поезд будут бомбить русские. Мы отошли и смотрели на Кременчуг — он пылал одним костром. А немцы говорят: «Это ваши, уничтожают город». От него осталось пожарище — мы потом ездили, искали там наших родственников. Вокруг домов уже не было, я это запомнила, — говорит Жанна Георгиевна.
Отметим, во время оккупации Кременчуга, с сентября 1941-го по сентябрь 1943-го, по официальным данным советского периода, гитлеровцами было уничтожено около 97 тыс. человек — военнопленных, которых содержали в концентрационных лагерях в самом Кременчуге, Александрии и Хороле, до 8 тыс. еврейского населения и до 20 тысяч других граждан. В рабство было угнано более 20 тыс. человек. К тому же, по официальной версии советской пропаганды, немцы сами подожгли город, отступая. А отступали они в том числе в Умань.
— Я спала, уже не помню, как очутилась в Умани, в бараке, — продолжает свой рассказ бабушка Жанна. - Деревянный, из досок, нам дали две комнаты. Их окна выходили в какой-то сад. Утром, когда проснулась, подошла к окну, смотрю — деревья, где-то недалеко коровы мычат. Так мы какое-то время жили. Началась зима, мама сварила компот, вынесла и поставила его в снег. И говорит: «Жанна, никуда от этой кастрюли не отходи. Компот остынет, я выйду и заберу». А тут идет какой-то солдат немецкий. Он, наверное, думал, что я не могу эту кастрюлю донести. Он ее хватает, я у него выдираю — мне же сказали сторожить. И он бросает эту кастрюлю, кипяток — на меня, вся одежда на одной ноге к ней просто приварилась. Я ору благим матом, мама выскочила, того уже нет. «Что случилось?» — «Солдат меня ошпарил, у меня ножка болит». Дома разули меня, раздели, с ноги содрали одежду вместе с кожей, одеть на меня уже ничего нельзя…
Здесь стоит сделать небольшое отступление. Бабушка нашей героини, Мария Августовна Кучина, еще при царе работала экономкой, ее научили печь, варить, стирать. А во дворе, где были те самые бараки, как раз стоял немецкий штаб. Немцы заметили, какое чистое белье всегда висит у одной семьи, и начали приносить Марии Августовне стирку.
— Однажды пришел врач, принес стирку, — рассказывает ее внучка. — А я сижу с этой ногой. Бабушка выросла в Австрии, она говорила по-немецки. Этот врач на меня тычет, что это такое, она ему объясняет. А у меня колено уже начало гнить. Он ушел, через какое-то время приходит, приносит какие-то мази, лекарства, бинты и начинает меня лечить. Еще принес какие-то игрушки — что-то такое маленькое, интересное, отвлек внимание. Я за этими игрушками даже не заметила ничего. В следующий раз принес какие-то конфеты. У меня начала заживать эта рана — только благодаря немецкому врачу. Прошло еще какое-то время, я ночью просыпаюсь, темно, где-то стреляют, коровы мычат страшным голосом, и около меня никого взрослых — ни бабушки, ни мамы, ни тети. Дверь заперли, я сама мечусь между этими окнами, не могу понять, в чем дело. Оказывается, красные наступали, штаб уже эвакуировался, солдаты бежали, им вслед стреляли. В эту ночь красные взяли Умань. Зима еще не кончилась, я смотрела в окно, а там белый снег и на нем черные точки — бегут и бегут по этому снегу куда-то. Это немцы отступали…
Папа
Отец Жанны Георгиевны, Георгий Иванович Рева, папа Жора, был военный, капитан по званию, перед войной семья жила в Одессе.
— Он был решительный, прямолинейный, как мне рассказывали, и что-то там у него вышло с начальством, что его как раз перед войной отправили в штрафной батальон, — вспоминает дочь офицера. — Он воевал на финском фронте, там его ранили — было прострелено легкое, а пуля застряла в плече. Он лежал в госпитале, за ним ухаживала какая-то медсестра, в которую он влюбился, и у него родился ребенок. Когда ему стало легче, он приехал к нам в Умань, в барак (Жанна с матерью остались там после освобождения и еще какое-то время жили в том же бараке. - Авт.). Папа приехал в длинной шинели, а я после того случая с компотом боялась военных как огня. Он схватил меня на руки, я орала, била его кулаками и ногами, чтобы только вырваться. Его назначили начальником ЖЭКа, и он нам сделал квартиру, потому что у нас в Умани квартиры не было, наша квартира осталась в Кременчуге.
Папа добился, мы получили жилье в центре города, в двухэтажном доме — я помню большую комнату, коридор и такой закоулок, как кухня, но там ни плиты, ничего не было. Папа, когда заболел, лежал в комнате, а я его всегда боялась и сидела в кухне. Он тогда уже ушел из ЖЭКа, зная, что умирает. Его цель была добиться, чтобы мы получили жилье. Мама, когда уходила, оставила или лампу, или свечу, у него возле кровати загорелась салфетка. Он меня зовет, а я забилась и молчу, вроде меня нет. А он встать не может, в конце концов я прибежала, взяла кружку, залила эту тумбочку…
Круг замкнулся?
Квартиру в Умани мама после смерти отца продала, купила маленьких полдома там же, в Умани, недалеко от Софиевки. Там маленькая Жанна пошла в школу. А потом мама снова вышла замуж — работала в военной столовой, он был шофером. Однажды какие-то люди попросили его помочь перевезти мешок с зерном. В то время, сразу после войны, за это жестоко карали. Тех посадили, а его отправили работать на шахту. Семья переехала в Макеевку, а потом в Кировоград, где сестра матери вышла замуж за военного. Их первым жильем здесь стала землянка на углу Гоголя и Кирова…
Для людей, которые хорошо помнят события 1941-1945 годов, пожелание «чтобы не было войны» несколько десятилетий — практически всю сознательную жизнь — несло предельно конкретный, страшный смысл. Это была своего рода мантра, которой они отгораживались от ужасов прошлого. В чем-то Жанне Георгиевне, возможно, повезло больше многих, кто постарше — детский ум, как известно, благополучно стирает все самое худшее. Остаются воспоминания о добром немецком докторе и «нормальных» немецких офицерах, гулявших по набережной Днепра. Вот только в ее сознательную жизнь, начинавшуюся в 1940-х, сегодня пришла новая война, которую приходится принимать уже в здравом уме и твердой памяти.
Ее сын Владимир, которому в этом году исполняется 50, в 2014-м пошел в армию добровольцем в составе 34 батальона территориальной обороны. Уже второй год он несет службу в зоне АТО, весной прошлого года продолжив контракт с ВСУ.
«Это ужасное, большое горе, эта подлая путинская война. Это (президент РФ Владимир Путин. - Авт.) преступник, который просто целенаправленно уничтожает украинскую нацию», - говорит сегодня пожилая женщина, уверенная, что Путина нужно судить так же, как нацистских преступников, на международном трибунале, и живущая в постоянном страхе за судьбу своего ребенка. Сколько бы лет ему ни было.
Андрей Трубачев, «УЦ».