В Иерусалиме, на так называемой Горе Памяти (Хар Зикарон), расположен огромный мемориал Яд Вашем, посвященный памяти жертв Холокоста и героизму людей-представителей разных национальностей, помогавших евреям выжить во время истребления. На огромных каменных плитах выбиты имена тысяч людей – французов, чехов, поляков и многих других. На отдельной плите мемориала – имена украинцев. Среди них – имя кировоградки Зинаиды Жиленко.
В качестве благодарности за участие и спасение представители еврейского народа в 1953 году учредили звание «Праведник мира». Зинаида Викентьевна – единственный Праведник мира, живущий в Кировограде. Во время немецкой оккупации 1941–1943 годов ее семья спрятала у себя девушку-еврейку Аллу Грановскую.
Человек от Бога
– Алла была моей одноклассницей, мы вместе учились в 6 школе, – рассказывает Зинаида Викентьевна. – По правде говоря, своим спасением она обязана моему отцу Викентию Юхнелю. Отец был человеком от Бога – великодушным, благородным, он всего себя отдавал другим людям. Перед революцией он работал у военного офицера поваром и неожиданно завязал с ним крепкую дружбу. Когда грянула революция, отец с мамой жили в Одессе. Когда тот офицер покинул Россию и переехал в Англию, он часто писал отцу и даже приглашал его вместе с семьей к себе жить. Но мама была против. Из Одессы в Елисаветград решили уехать после ужасного случая: папу с мамой прямо на улице остановили трое молодчиков. Двое взяли отца под руки и поставили к стенке, к каждому виску приставили по пистолету. Третий держал маму. Требование у них было простое: «Отвечай, ты за белых или за красных?» А по самим молодчикам ведь не узнаешь, за кого они. Отец ответил, не знаю, что именно, – и угадал, их отпустили. Но после этого было решено перебраться к маминой сестре в Елисаветград, там было тихо, никто власть не делил. Я родилась в 1925 году и была у них единственной дочерью. Сначала жили на съемных квартирах, отец пек хлеб, все средства откладывались на покупку собственного жилья. Во время НЭПа это стало возможным – собрали денег и купили себе дом по ул. Чапаева (сегодня – Верхняя Быковская). Чтобы вы понимали, каким человеком был мой отец: во время голода 32–33 годов он работал на круподробилке, туда регулярно приезжали люди из сел. Так вот, если отец видел, что человек голодает, он тайком давал ему стакан крупы – если больше, могли заметить, а прятать крупу или брать с собой было категорически запрещено. Благодаря работе отца наша семья не голодала – он ежедневно тайком приносил в одежде по стакану крупы. Если кто-то просил еды – никогда не отказывал. К нашему дому в это время почти каждый день ходил один человек – высокий такой, помню. У него было двое маленьких детей, он просил для них милостыню. Отец делился с ним тем, что было у нас. В 37-м его забрало НКВД, он попал в лагеря в Котласе (Архангельская обл. – Авт.), но благодаря чуду через два года его отпустили, и он вернулся домой – совершенно седым.
Война
– Я помню момент, когда узнала о нападении немцев на СССР, наша семья была в театре. Мы вообще обожали театр, всей семьей ходили на спектакли, не пропускали ни одной премьеры. И вот тогда, в воскресенье 22 июня, мы тоже пошли в театр на дневной спектакль. Во время антракта вышли на улицу, меня встречает одноклассница и говорит: «Случилось такое ужасное, но я не знаю, правда это или нет. Пообещай, что не расскажешь никому». Я пообещала. Тогда она и рассказала мне, что слышала от кого-то, что немцы пересекли границу. А вечером уже над городом кружили немецкие самолеты. Мы в погребе обустроили себе укрытие, набили мешки подсолнечной шелухой, постелили на полу. К Кировограду немцы подошли в начале августа, у нас, конечно же, паника. Многие горожане решили перебираться в окрестные села. У нас гостила тогда моя родственница, а она была беременная на последнем месяце, и мы с ней вдвоем решили идти в одно из сел. Шли пешком, и тут, как назло, испортилась погода, начался дождь. У меня
обувь расклеилась, иду босиком. Уже совсем вечером пришли, просимся во двор к одной женщине. И надо же, чтобы мы столкнулись с таким человеком… Она нас поместила в сарае с дырявой крышей и даже ни разу не пришла узнать, как мы. Чтобы вы понимали – это было исключение, тогда люди помогали друг другу, если попроситься к кому-то в дом на ночь, то не откажут. Но мы наткнулись на исключение из правил. Утром решили возвращаться домой. Вошли в город со стороны грузового вокзала, слышим – свист в воздухе. Родственница сразу падает на землю и мне кричит: «Ложись! Это снайпер!» Я тоже падаю на землю. Пролежали мы с ней некоторое время на земле, больше по нас не стреляли. Поднялись, пошли дальше. Решили, что по центральной улице не пойдем. Идем и видим: город, будто вымер, на улицах никого. Пришли домой, а мама с папой диву даются: как это нас не подстрелили, в участок не потащили, никто не заметил…
Алла
– А потом начались зачистки евреев. До войны мы с Аллой не очень тесно общались, у нее был свой круг подружек, у меня – свой. Она была очень одаренная, умная, активная. Первой из всего класса вступила в комсомол. Когда война началась, нам было по 16 лет. Ее семья жила по ул. Яна Томпа (сейчас – Верхняя Пермская). Чем они жили, я так и не узнала, да и какая разница? Хорошие были люди. Когда полицаи пришли к ним домой и забрали ее родителей, она спряталась за дверью, и ее не заметили. Больше никто ее семью не видел, мы не знаем, что с ними случилось. В первую ночь Алла переночевала у своей одноклассницы, а на следующую попросилась к нам. Переночевала и утром хотела уже идти проситься к кому-то другому из одноклассников, но отец сказал ей: «Никуда ты не пойдешь, будешь жить у нас». А потом обратился к нам с мамой: «Запомните: никому ни единого слова. Если вы сейчас поклянетесь, что ничего никому не скажете, мы все останемся живы». Мы согласились. Так Алла осталась в нашей семье. Мы, конечно, боялись, что в какой-то момент полицай постучится к нам в дом. С теми, кто прятал евреев, поступали по-разному, но всегда ужасно: поджигали дома, расстреливали, один раз было такое, что в подвал, где люди прятались, бросили гранату. На случай прихода полицаев было придумано место, где Алла могла бы спрятаться. В то время шкафы не ставили вплотную к стене, модно было ставить шкаф в углу, по диагонали к стенам. Между углом и шкафом получалось пространство, куда как раз можно было спрятаться.
Во время оккупации горожане старались без особой необходимости не выходить из домов, соседи перестали ходить друг к другу в гости, например. Естественно, Алла старалась поменьше выходить из дому, но внешность у нее была нееврейская, и через некоторое время мы с ней вместе уже ходили в город по делам. И в один день она предлагает пойти к актеру театра Христенко. Чтобы вы понимали – по нему все местные девушки сохли, встречали у входа, провожали после спектаклей. Оказалось, что у него была любимая женщина-еврейка, она работала здесь же, в театре, то ли буфетчицей, то ли гардеробщицей. Я ее помню, это была очень красивая женщина. Христенко ее любил и, используя свои связи, хотел вывезти в Одессу – там стояли не немецкие, а румынские военные, и притеснения евреев были гораздо слабее. Алла тоже хотела уехать вместе с ними, и он согласился вывезти и ее. Но у них был уговор: встречаться как можно реже, когда придет время, он сам за ней зайдет. Алла ждала, ждала, потом встревожилась и предложила мне вместе с ней пойти к Христенко, чтобы узнать, в силе ли их уговор. Пришли, он вышел во двор. Они поговорили буквально минуты три, он подтвердил, что заберет ее в Одессу, но нужно подождать еще немного. Возвращаемся домой – видим, идет навстречу полицай, на руке нашивка… Подходит к нам, показывает на Аллу и говорит: «Гражданка, вы пройдете со мной». И уводит ее. Я как сейчас помню: это было напротив здания, где находился магазин УТО. Перед моими глазами в тот момент это здание легло на землю, а потом снова поднялось. Как только я пришла в себя, побежала домой, рассказала, что Аллу забрал полицай, значит, скоро и за нами придут. Выбежали все из дому, пошли к речке, а там, по ул. Пушкина, как раз был недостроенный дом, мы спрятались там. А уже глубокая осень. Пришел вечер, стемнело, все замерзли. Вернулись домой. А на следующее утро слышим – кто-то стучит в окно. Глядим – Алла пришла. Она рассказала, что с ней приключилось. Полицай привел ее в участок, посадил перед кабинетом начальника, сказал ждать. А у нее в кармане были талоны на хлеб, а на этих талонах указывались все наши данные – имена, адрес. Чтобы не выдать нас, она эти талоны съела. Заводят ее в кабинет к начальнику, а начальником оказывается… директор нашей школы Петр Федорович! Естественно, он ее, активистку-комсомолку, сразу узнал. Выдал ей документ на другое имя – Галина Ткач – и сказал, что она должна как можно скорее уйти из Кировограда. Так она и сделала – попрощалась с нами и сразу же ушла. Насколько я помню, она поселилась у старушки в одном из пригородных сел. Но тут наступил 42-й год, началась кампания по отправке людей с оккупированных территорий на работы в Германию, работников собирали по селам, брали молодых и желательно не отягощенных семьями. Аллу забрали в Германию. Она нам регулярно писала оттуда, присылала открытки. Работала она у одной женщины, которая держала небольшой ресторан. Та обращалась с ней хорошо, не обижала. А после того, как война закончилась, Алла вернулась к нам. Вернулась и практически на следующий же день сказала, что хочет побывать в доме, где жили ее родители. Мы все понимали, поэтому не трогали ее. Не было ее целый день, а вечером она вернулась и рассказала, что, когда уходила из дома, встретила своего соседа – Аркадия Красного. Его младший брат преподавал в КИСМе, его многие кировоградцы знают. В общем, встретились они и начали сначала общаться, а потом и поженились. Аркадий был военным, был здесь недолго, вскоре его отправили на службу в Ташкент, позже – в Ленинград. Алла уехала вместе с мужем. К сожалению, она прожила мало – умерла в 1959 году. Сердце не выдержало. Алла страдала сердцем с самого детства, а война, лишения оставили свои шрамы. И климат в Ленинграде был слишком суровым для нее. У нее остался сынишка. К сожалению, я не знаю, где он сейчас и как живет, связь потеряна.
Лучше поздно
О подвиге людей, прятавших у себя евреев, помогавших им покинуть оккупированные территории, в послевоенном СССР не было принято говорить. Запретной эта тема не была, но некому, наверное, было привлечь к ней внимание. Отношения СССР с молодым государством Израиль быстро испортились. О том, что она может претендовать на звание «Праведник мира», Зинаида узнала уже после того, как Советский Союз перестал существовать. Она прожила долгую и плодотворную жизнь: окончив историко-филологический факультет пединститута, стала преподавать русский язык и литературу в школе. Вышла замуж за военного моряка Михаила Жиленко, родила двоих детей.
– Я уже на пенсии была, это был то ли 96-й, то ли 97 год, – говорит Зинаида. – Я люблю слушать радио, а тогда о праведниках мира говорили довольно много, рассказывали, что так евреи благодарят тех, кто помог им во время Холокоста. И я подумала: а ведь мои родители, наверное, тоже могут получить звание «Праведник мира». Почему бы нет? Сначала я пообщалась с представителем еврейской общины в нашем городе, рассказала ему все подробно, как вам сейчас. Он сразу предупредил, что процедура будет долгой, два-три года. Так оно и было. Специальная комиссия изучала мои свидетельства, запрашивала подтверждение от моих знакомых, проверяла их. Если бы Алла осталась жива и сама могла рассказать, эта проверка была бы не такой длительной. Но все равно ее результат был положительным, моя история была признана правдивой, и в 1999 году я получила вот такую грамоту и медаль Праведника мира.
Я часто рассказывала об отце, о войне и Алле своим детям. Наша семейная история – это маленькая часть всеобщей истории, ее просто не было бы без этих частичек. Поэтому семейную историю нужно хранить и передавать из поколения в поколение. Я рассказывала об этом детям, а они рассказали внукам. У меня уже есть правнук, и ему тоже расскажут об этих событиях. Об этой войне, о ее ужасах нельзя забывать, ни в коем случае нельзя…
Виктория Барбанова, фото Павла Волошина, «УЦ».
