О событиях июля-августа 2014 на украино-российской границе, где наши ребята из 79 аэромобильной бригады и других подразделений оказались в первом на этой необъявленной войне «котле», уже написано и сказано немало. Но можно ли сказать, что этого достаточно? И достаточно для чего – чтобы отложить, как отработанный эпизод и забыть о нем?
По глубокому убеждению автора этой публикации, напоминать о произошедшем там, равно как и об Иловайске, Саур-Могиле, нужно постоянно – с неослабевающей жесткостью. Напоминать ровно до тех пор, когда бойцы, возвращаясь «оттуда», не перестанут говорить о том, как их продавали и предавали, как кое-кто рапортовал в центр о том, чего сделано не было, как с «водяными автоматами» и штык-ножами приходилось стоять под огнем «Градов», бездарно и массово теряя технику и товарищей.
Пока, к сожалению, именно об этом говорит наш земляк, общественный активист и блогер «УЦ», кировоградец Александр Сидоренко, вернувшийся оттуда. Как раз в рядах 79 бригады в качестве водителя БТР он был там, в пограничном «котле». И чудом попал в число тех 30% личного состава, вернувшихся живыми и без серьезных увечий.
С 2007 года наш собеседник «боролся с системой» мирными методами – в рамках основанного при его участии кировоградского движения «ГАИ не ДАЙ».
– Очень много было неприятных моментов, когда останавливали ГАИшники без причины, просто «развод на деньги» – как показала практика, это был налаженный бизнес. Я стал изучать все юридические моменты, поставил видеорегистратор, стал общаться с людьми, которые тоже снимали и выкладывали видео в Интернет. Так было основано кировоградское движение «ГАИ не ДАЙ» – фиксировали, подавали в суд, помогали людям юридически. Мы сделали свой маленький вклад в борьбу с системой, – рассказывает Александр.
При этом свою деятельность он никогда не связывал с политикой. Но, когда возникла военная угроза, сразу записался в добровольцы – еще зимой. Отслужив в свое время в роте быстрого реагирования ракетных войск, по мобилизации попал в спецназ, в 79 бригаду. Впрочем, помимо общепатриотической идеи, подавая заявление в военкомат, руководствовался и личными, семейными мотивами.
– Первое: у меня сын, которому 18 лет, пришел с повесткой – вот, забирают. Я пошел, чтобы защитить свою семью, своих родных, близких. Чтобы он не попал туда, – поясняет Александр.
Дальше – только его прямая речь, слегка разбавленная нашими вопросами.
– Как попали в зону АТО?
– 26 марта я прибыл в часть в Николаеве, на протяжении 4–4,5 месяцев мы были там, занимались охраной складов, боеприпасов. Потом все так закружилось – военные действия, разворачивание антитеррористической операции. Начали наших товарищей забирать туда. Была острая необходимость в водителях БТРов и другой техники. Техника, в каком бы она ни была состоянии, – она есть, а специалистов, которые могли бы ею управлять хотя бы как-то, очень мало. Я туда попал как водитель БТРа – изначально был на должности пулеметчика, потом, когда восстанавливали, ремонтировали технику, я помогал ребятам, которые этим занимались. Руководством бригады было принято решение, что, раз помогаю, разбираюсь, значит, пользы от меня больше будет там. Сразу я был с нашей бригадой с постоянного места дислокации перебазирован в Амвросиевку – там был перевалочный пункт, туда шло все продовольствие, техника, боеприпасы, а оттуда уже распределялось по точкам. Там я получил технику и был направлен – Мариновка, Дьяково… К границе.
– Что там на тот момент происходило?
– Изначально мы отсекли (сепаратистов от российской границы. – Авт.) от Мариуполя, в ту сторону, к Луганской области. Вся операция была спланирована так, что наши войска гнали их из Донецка, Луганска на нас, а мы отсекали любые поползновения со стороны России. Все формирования, которые пересекали границу незаконно, уничтожались. Мы были к России развернуты спиной – никто не ждал никаких обстрелов, никаких подлостей. Мы отсекали их от границы, чтобы не было помощи сепаратистам боеприпасами, продовольствием, людьми. Мы ждали удар только со стороны Луганска и Донецка. Ни одного обстрела со стороны России не было до нашего приезда. Мы приехали, и в первую же ночь из минометов были обстреляны. Это было числа 10 июля, первый ночной обстрел со стороны России – как у нас говорят, с «ноля» (с нейтральной полосы. – Авт.). Нам даже задавали вопрос: «Ну как вас приняли, прописали?» В следующую ночь уже был обстрел «Градами», и потом каждую ночь регулярно – «Грады», минометы, артобстрелы. Постепенно ночные обстрелы переходили в дневные – через три-четыре часа, потом – через час-два.
– Какие действия предпринимались в этой новой ситуации, какие поступали команды?
– Действий, как таковых, никаких не предпринималось – команды не было. Только укрепляться, ждать, наблюдать. Стреляли только в том случае, когда наблюдалась какая-то колонна. В ответ мы не стреляли вообще – был запрет, потому что это российская территория, и любой выстрел расценивался бы как провокация, и Россия могла полноправно войти на территорию Украины и развернуть военные действия.
– Сколько вас там было?
– Точно не скажу, но людей много. Техники, конечно, было маловато. Вся 79 бригада была распределена по высоткам (вдоль границы. – Авт.) от Мариуполя. Мы охраняли весь этот периметр. Была связь между блокпостами, подвоз боеприпасов, питания – по полям, никто по дорогам не ездил.
– Вы говорили, что уничтожали колонны – насколько часто, что это были за колонны?
– Был наш лагерь, возле лагеря, по периметру – километра два-три – «секретки». Это, скажем так, наши глаза, которые наблюдали за перемещениями, корректировали направление артиллерийских и иногда даже авиационных ударов. Были колонны из двух автомобилей, трех автомобилей. Легковые, иногда грузовые с обваренными металлом кузовами… Но все наше размещение было изначально продано. Да, вся информация продавалась. Знали сепаратисты, россияне, где находится лагерь. Частично использовалась информация с беспилотников, и это место обстреливалось. То есть приезжает две-три машины, выходит минометный расчет – вытащили из прицепа или из микроавтобуса миномет, разложили, обстреляли лагерь и уехали. Все это быстро, потому что на все, что происходило на нашей территории, территории Украины, мы отвечали. В некоторых моментах мы срабатывали на упреждение – автомобили проехали, наши «глаза» их увидели, что там действительно люди в форме, с оружием, передали координаты, и по ним сразу ведется обстрел. Они могут не стрелять, могут окапываться, делать засады – чтобы этого не было, делали все, что могли, – либо обстрел, либо разведгруппа выезжала. Очень часто было: колонна идет к нам с помощью, попадает в засаду. Не отреагировали вовремя, а они в посадке окопались, обстреляли, разбили, сожгли… Потом россияне делали коридор своим группам. Вот эти высотки, блокпосты соседние – они обстреливались. Потому что, когда идет обстрел, все прячутся, наблюдать никто не будет. И в это время между нами проходили колонны – или в Россию убегали, или из России – там «КамАЗы», какая-то техника тяжелая. То есть если «глаза» говорили: «В таком-то квадрате наблюдаем то-то», то понятно, что при обстреле «Градом» никто не выйдет дать ответный удар. Иногда на свой страх и риск ребята выскакивали между взрывами, донастраивались на координаты и стреляли… То есть пока обстреливали две высоты наши, между ними проходила колонна – там четыре фуры с боеприпасами и десять танков. У нас были резервные группы, которые выходили за территорию лагеря, но никто об этом не знал. Только так мы могли вести огонь на уничтожение. Была ситуация, когда 4 фуры мы разбили и 3 танка из 7 подбили. Потом пошел плотный огонь из России, и мы уже не могли контролировать, куда они дальше делись…
– Откуда данные о том, что информацию о вас продавали?
– Изначально построение лагеря – как правило, в поле, есть посадки, где прячутся люди, чтобы их не видел беспилотник, есть место, где штаб находится, все командование. Почему знали о том, что нас продают? Да потому, что очень много ловилось офицеров младшего состава, старшего состава, которые СМС-ки пишут, ловились телефонные переговоры – они координировали…
– Свои же?!
– Да, часто свои. При обстреле все прячутся, а человек ходит с телефоном. Ну и по позициям видно – первый пристрелочный выстрел, там дымовой или еще какой-то, следующий – одиночный, они перемещаются ближе к цели, и потом уже… Координатор сообщает по телефону или по рации, например: «Вперед 200, влево – 60». Неоднократно было – пристрелочный выстрел возле нас, один, второй, третий, и потом уже именно по штабу… У меня есть фотографии, как его разбили, сожгли – три выстрела было в поле, и потом уже волна «Градов», снарядов – именно в место дислокации штаба, в место, где большое скопление людей. Расположение у нас было таким образом, чтобы ниоткуда не было видно, все высоты заняты – то есть это только продавалось изнутри, кто-то такую информацию сливал…
– Ловили тех, кто это делал?
– Да, ловили. У нас, нам рассказывали, – 2 человека было поймано. На телефонах – СМСки, и все…
– Что с ними делали?
– Отправляли на Киев. Остальное история умалчивает. Рассказывали даже о том, что проще признать его как героя, погибшего при исполнении обязанностей… Ну, это если сто процентов… Очень много приходило команд из штаба АТО, когда наше командование брало на себя ответственность и что-то меняло в директивах. Например, надо пройти маршем или обследовать такой-то маршрут. Этот маршрут нами немного менялся, и, когда приходили на конечную точку, надо было доложить, что мы пришли, закрепились и окопались. Сразу же по рации передаем: «Такая-то группа на месте». Один-единственный вопрос: «Сколько 200-х?» Ни «как добрались, что там, как?». Командир говорит: «Так нет 200-х, нормально пришли, без единого выстрела…» Оттуда: «Как нет 200-х, а вы шли так-то?» То есть изначально информация была слита…
– И вас гнали просто на засаду?
– Да. Потом разведгруппы, когда проходили этот участок, находили окопы, все то, что говорило, что там была засада, нас ждали на этом маршруте. Командир бригады нашей в Киев ездил по этому вопросу, его пытались снять… Неоднократно и «Айдар», и другие батальоны говорили об этом, тоже делали на свой страх и риск, немного изменяя все эти указания из штаба.
– Как, почему попали в окружение?
– Мы заходили от Мариуполя, у нас одна дорога была – на Марьинку, по которой сепаратисты били со своей стороны, а Россия – со своей. Нам некуда было идти, потому что направо – Луганск и Россия (мы «сидели» под Дьяковым, Антрацит, село Красный Октябрь – практически на границе). То есть либо идти через Дьяково на Антрацит, на сепаратистов, сзади нас – Россия, идти по той дороге, по которой пришли, через Марьинку – там сплошные бои, нас отсекали от снабжения. Мы оказались в кольце, плотно зажатые со всех сторон. Полностью в окружении мы пробыли 22 дня. Сидели без питания, без боеприпасов – только штык-ножи. Почему полегло так много наших ребят? Потому что мы выполняли не те функции, не те задачи, которые должны были выполнять. Десантники выполняют штурмовые операции – мы должны были зачистить участок и уйти. А пограничники, тяжелая техника, танковые войска, должны были закрепиться там и держать оборону. Мы же со своими БТРами, которые воевали еще в афганскую войну – у них броня 3-го класса, в то время, когда на тебе бронежилет уже 4–5 класса. То есть БТР не соответствует тому классу защиты, который нужен был бы в такой ситуации. Мы с автоматами и штык-ножами охраняли границу, которую должна была охранять тяжелая техника. Поэтому, может быть, и пострадало очень много наших ребят.
– Как выходили – чем ваша версия отличается от того, что показывали в новостях?
– Помните, Президент объявил, что уже есть помощь, боеприпасы, питание – на самом деле все было привезено в село километрах в 30 от нас. Выгрузили и отчитались в Киев, что все нормально, 79-я с боеприпасами, питанием. Мы были очень удивлены, когда прочитали в Интернете, что нас выводили, что сделан коридор. Мы приехали к переправе, и нас начали обстреливать со всех сторон – из России, из Дмитровки, даже выезжали танки сепаратистов нам навстречу и обстреливали нашу колонну. Был ужас. Те люди, которые должны были делать нам коридор, при обстреле все разбежались, и мы уже, как могли, выводили свою технику. Движение хаотичное по сгоревшим полям, дым, пыль, кто заблудился, кто не смог переехать через реку – переправы не были готовы, все «на авось» было сделано. Мы выходили сами.
Ситуация потом повторилась под Иловайском – все сделали только на словах. Я не понимаю, ради чего, за кого и почему ребята отдавали свои жизни, если государство поворачивается такой стороной к нам. Обещали помощь, а приходилось с таким боем выходить, что… Техники практически никакой не осталось, по человеческим – процентов 30 вернулось тех, которые могли бы снова встать в ряды. 70% – убитые, раненые, контуженые, пострадавшие. На официальном сайте 79 бригады было сообщение о том, что подразделение будет расформировано. Это сообщение позже удалили, сайт не работает.
– Готовы ли вы снова вернуться в зону АТО?
– Пока не собираюсь. По семейным обстоятельствам не могу. Вернее, могу, и вернусь – но только, если будет объявлено военное положение, когда будет понятно, что мы воюем. Пока не будет определенности, многие ребята отказываются туда идти. Не потому, что не хотят. А потому, что здесь семьи, родные, близкие. И в случае, если будет какое-то движение, то мы, которые уже были там, будем здесь создавать более действенные группы, батальоны, даже партизанские. Здесь они принесут намного больше пользы.
Записал Андрей Трубачев, «УЦ».
