Павел Зибров: «В маразме я не участвую»

Этого артиста знает каждый украинец от шестнадцати и старше, несмотря на то, что и песни его в ротациях современных радиостанций звучат довольно редко, да и на телеэкранах он не частый гость. Один из первых певцов независимой Украины с сильным голосом, олицетворяющий «самостійність», Павел сейчас ушел немного в тень, но имя на слуху осталось. В своих немногочисленных интервью народный артист Украины то и дело рассказывает о своей бурной личной жизни и о любви к Украине.

После концерта, который Зибров дал в минувшую среду в областной филармонии, он ответил на вопросы журналиста «УЦ». Мы постарались уйти от затертых коллегами тем и расспросили певца о начале его карьеры, о советском периоде его жизни, отношении к праздникам и будням.

– Я родился в очень простой семье в Винницкой области, Немировский район, село Червоне. Папа был работяга, он поменял за свою жизнь более пятидесяти профессий, мог забить свинью за полминуты. Просто шварк – и готово. Домой мы забирали несколько килограммов сала и хвосты. Вот эти хвостики, а еще уши жарили, и я их с удовольствием ел. Такие воспоминания у меня ассоциируются с отцом… Он умер, когда мне было 9 лет. И мама, сельская учительница, осталась со мной одна. Я, понятно, пел, танцевал с детства, и мама решила определить меня в самое лучшее музыкальное учреждение – Киевскую специальную музыкальную школу-интернат для одаренных детей. Это Кембридж для музыкантов, понимаете?

– И вы туда так просто поступили?

– Это был 1965-66 год, все было честно и без блата. Это сейчас люди распаскудились в шоу-бизнесе и музыке. А мы никаких денег никому не платили, за три дня до
1 сентября мама меня туда привезла «на авось». Вышел директор, она его попросила: «Я триста километров ребенка везла, послушайте мальчика». Он согласился. Мама в приемной подождала, а я попел, потанцевал, ритм выбил. «О, да ты все схватываешь на лету, – похвалил директор. – Через пару дней привозите документы». Вот так я поступил. Это сейчас там три тура сделали, дети дуреют от этой мясорубки, сходят с ума. Тебе 8 лет, а тут такие пытки эмоциональные!

Слава Богу, что тогда с нас там не спрашивали физику, географию, все эти дурные предметы. У меня тройки по ним были. На немецком я вообще был за три года два раза, на физике – пять раз. Но зато я стал хорошим музыкантом.

Со мной учились очень талантливые дети. Половина из них по конкурсу прошла, а половину в то время учителя летом отбирали по селам. Подходили к директору клуба и спрашивали: «Кто у вас играет или поет?» После импровизированного «кастинга» самых-самых приглашали продолжить обучение в этом интернате.

Так я там окончил 11 классов, играл на виолончели, потом на контрабасе. После интерната без проблем поступил на оркестровый факультет Киевской консерватории им. Чайковского…

А в девятом классе, помню, мы еще создали свою группу – вокально-инструментальный ансамбль – и играли эстрадную музыку. Из нас лепили Чайковских, Рахманиновых, а мы хотели слушать «Чикаго» и «Битлов», «Квин». Играли хиты, становились даже какими-то лауреатами. Однажды поехали на фестиваль комсомольской песни в Керчь. А тогда ж нельзя было исполнять песни Павла Зиброва, например, а только те произведения, что были написаны членами союза композиторов: Билашом, Пахмутовой. Ну, мы ж не дурные были и свои песни выдавали за их, и долгое время никто ни о чем не догадывался. Ну и на этом конкурсе мы вышли и спели песню якобы Билаша, о чем торжественно объявили. А он как назло в жюри сидел. Хоть бы посмотрели, что ли! В общем, как забацали в четыре голоса рокешник! А Билаш встает и удивленно сам себя спрашивает: «А когда ж я это написал?! Надо вспомнить, надо…»

Потом уже, когда я учился в консерватории, то играл на контрабасе и на гитаре в государственном эстрадно-симфоническом оркестре, пока мне все это не надоело. И в 30 лет я поступил во второй раз в консерваторию, но уже на вокальное классическое отделение.

– Хотели стать эстрадным певцом?

– Да, в советское время было легко на сцену пробиться. Если у тебя есть голос и ты появлялся на сцене, тебя сразу же замечали. И даже толкали, что самое интересное. Конечно, 10% был блат, но 90% – талант! Сейчас, к сожалению, все наоборот. Голос на 10%, а остальное – деньги и связи. Тогда и клипы снимаются, и песни в ротациях. Но деньги закончились – и ты все, пшик, исчез, как мыльный пузырь.

Честно говоря, нам, среднему и старшему поколению, которые прошли весь длинный путь в музыке, больно на нынешнюю эстраду смотреть. Наш шоу-бизнес – пластмассовый. Не живой – искусственный. Сложно даже услышать нормальную песню. Сейчас же не стихи, не поэзия, а тексты. Не музыка – а ритмы «хоп-хоп», «му-му». Эта пластмасса заполонила все. Мне в душе жалко многочисленных «фабрикантов», они почувствовали вкус сцены, а заниматься ими некому. Ну, одного-двоих Могилевская обогреет, а остальные десять человек куда девать?

У нас нет нормальных продюсерских центров. Продюсер должен быть большим авторитетом, знать всех, быть вхожим в любые двери – что радио, что телевидения, иметь баснословные деньги, миллионы. А у нас любой, кто имеет 50-100 тысяч в кармане, уже мнит себя продюсером…

– Мы говорим с вами в канун праздников. Павел, расскажите, как праздновали Пасху в советское время в вашем селе и отмечали ли ее вообще?

– Самые яркие воспоминания о детстве – это религиозные праздники: Пасха, Рождество, Василя и Меланки. Они людей объединяли испокон веков. Особенно в селах, потому что город – совсем другое. Я помню, на Пасху на стадионе, возле школы, у клуба собиралось все село от мала до велика. Приходили со своими лавками, стульями, баянами. Крашенки выставляли, пасочки. Самодеятельные ансамбли играли. Красота! То же самое происходит и сейчас. Поэтому из города надо убегать. Куда? Туда, в село, откуда родом наши корни.

…Я с детства особо набожным не был, но в Бога верил. И сейчас в поминальные дни, на большие праздники в церковь хожу. Когда прошу успеха или здоровья – у Бога прошу. Зайду в храм, две-три минуты постою наедине сам с собой, подумаю, повспоминаю. И вроде легче становится. Выходишь – и дышать легче. Церковь очищает. Если не может кто-то вылечить, ты можешь в храме вылечить себя сам.

– А помните старые первомайские демонстрации?

– Мы на них ходили, потому что это была возможность заработать деньги. Школьники, 10-11 класс, брали баяны, барабаны и шли в оркестр от завода, фабрики, какой-то организации. Нам давали тогда по десять карбованцев, потом мы шли и играли перед институтом, еще где-то. И так рублей тридцать за один день зарабатывали. На те времена это были нынешние баксов сто.

– И как потом их тратили?

– На маевки, на девчонок. Джинсы себе покупали, как все нормальные студенты.

– А на День Победы в молодости что делали?

– Это великий праздник, святой для меня. Мои дедушки не воевали, они, к сожалению, погибли в сталинских лагерях. А вот папа воевал, на войне потерял всех своих братьев. 9 Мая – это важный день для всех, рожденных в Советском Союзе. У меня есть очень много песен на военную тематику, и сейчас уже куча предложений спеть на праздничных концертах.

Я говорю: «Не могу разорваться, возьмите кого-нибудь другого». «Кого? Козловского? Не хотим! Нам нужны серьезные артисты, как Бобул, Зибров…» (смеется. – Авт.)

Это такой же напряженный период, как и перед 8 Марта. Со 2 по 8 марта по два-три концерта в день бывает. Работаю взмыленный, болеть вообще нельзя. Я перед праздниками молю Бога в церкви, чтоб не свалиться, а то сорву все проплаченные заранее мероприятия.

Я рад, что женщины меня помнят, любят, ценят. Молодежь, наверное, сейчас в это не поверит. Но скажите, кто отменил возраст 35, 40, 50, 60 лет? Это же огромная категория слушателей. Просто двадцатилетним кажется, что в тридцать жизнь закончится. Что сорокалетние – это вообще динозавры, старухи и старики. Я тоже так думал, когда был молодым.

А моя публика – очень благодарная и интеллигентная. И сегодняшний концерт это показал. Люди меня приняли очень тепло, несмотря ни на что.

…Как я уже говорил, радио сейчас – коммерческое. У каждой радиостанции, как и телеканала, есть собственники. И они зарабатывают деньги не только на рекламе, которой становится все меньше и меньше, а им надо как-то выживать. Вот и начали брать деньги за каждую ротацию с исполнителей. И теперь каждый человек, кто хочет звучать на ФМ-ках, должен платить деньги, хочешь ты этого или нет. Это огромные суммы – одна прокрутка стоит 30-35 долларов. А чтоб раскрутить песню, надо, как минимум, пятьсот эфиров. Соответственно, 20-30 тысяч. Это маразм. Я в этом маразме участия принципиально не принимаю. Потому что я не хочу конкурировать с «Поющими трусами», безголосыми, пластмассовыми. Я, Бобул, Билоножко, все, кто прошел весь путь в музыке, имеет образование, может работать в любых залах без микрофона, не играем в эти игры. Нам доказывать ничего никому уже не надо.

– А на российскую сцену не выходили?

– Чего греха таить, весь современный шоу-бизнес находится и развивается в Москве. Все наши исполнители сделали себе карьеру через Москву. Последняя – это Тая Повалий через Баскова. 6 лет назад она вложила баснословные деньги в первый клип с Николаем, потом во второй. И слава Богу! Потому что здесь, в Украине, она билась об лед. Что, скажите мне, пожалуйста, у нее голоса раньше не было? Был. Просто никто его не замечал. Вроде бы говорили, что неплохо, да и все. А вышла на Москву, закрутилась в этой орбите, и теперь звезда. Субботние вечера, ток-шоу, программы… С телеэкранов не сходит. Ее знает теперь весь бывший Советский Союз, за рубежом. Гастролирует по миру, считается одной из самых дорогих отечественных певиц.

Я за нее искренне рад, потому что эта семья мне очень близка, мы дружим. Вот недавно Игорю (Лихуте. – Авт.) 50 лет было, мы гуляли вместе, пели у него на юбилее. Они к дочке моей приходят. Яна в школу теперь надевает часы и всем рассказывает «Это мне Тая подарила!».

Правда, только новеньких она этим удивляет, потому что в школе уже все знают, из какой семьи этот ребенок. Она может Повалий сказать «ты», Могилевской, Гарику Кричевскому, Юрию Рыбчинскому так же. Она выросла за кулисами, на сцене фактически. Я понимаю, что Яночке с рождением повезло намного больше, чем мне в свое время. Хотя это тоже относительно. Те мальчишки и девчонки, которые вышли из села, за спиной которых никто не стоял, от природы более пробивные. Им нужно было продираться, лезть, распихивать всех локтями, постоянно доказывать что-то, чтобы завоевать место под солнцем. Потому что талантливых много, а пробиваются единицы. Мы приехали в столицу и перли этот плуг, чтоб догнать киевлян. И в итоге догнали. И даже перегнали…

– Чем еще сейчас занимаетесь?

– Преподаю. У меня есть очень хорошие студенты, лауреаты всевозможных конкурсов. Мне нравится с ними заниматься, потому что молодежь всегда держит меня в тонусе. Приходят: «Профессор, а ну покажи!» И я показываю, как надо. Распеваюсь, исполняю партии. А не было б студентов, я б и расслабился. А так не только голос тренирую, но и пресс (смеется. – Авт.)