«Чижевский был единственным известным мне человеком, который мог говорить “тридцать седьмой год”, имея в виду не 1937 и даже не 1837, но год 1037, в котором он чувствовал себя так же свободно, как и в нынешнем времени. (…) Мы были хорошо знакомы, даже дружны. Это был не исследователь, пролагающий новые пути в науке, а скорее мастер деталей. О нем сложилось мнение как о человеке, который знает все. Эрудицией он обладал нечеловеческой», – писал немецкий ученый, один из самых выдающихся философов минувшего века Ганс-Георг Гадамер о нашем земляке, александрийце Дмитрии Ивановиче Чижевском, 120-летие которого сегодня отмечают во всем мире.
Современники вспоминают Чижевского как большого оригинала, человека, нетерпимого к любым проявлениям глупости и серости, очень эрудированного, фанатично трудолюбивого и обладающего необыкновенной памятью. Например, биографы пишут, что Чижевский свободно владел всеми (!) современными славянскими языками и жаловался друзьям, что не может забыть номера проездных билетов. Его друг Федор Степун вспоминал: «Уже с первых встреч мне стало ясно, что на своем жизненном пути я повстречался с человеком, в мозгу которого мир отражался совершенно иначе, чем в головах других людей».
Омелян Грицак и Игорь Шевченко в работе «Памяти Дмитрия Чижевского» (на английском языке) объясняют, что ученый, например, писал, что чувствовал себя дома только в Германии, но при этом отказался от немецкого гражданства, упорно оставаясь апатридом (Чижевский сохранил паспорт Российской империи до 1977 года! – Авт.). Чижевский всегда подчеркивал, что он именно украинец, а не русский, и настаивал, что это две совершенно разные культуры, но, тем не менее, 22 января 1918 года на заседании Украинской Центральной Рады он проголосовал против независимости Украины. Он разъехался с женой-еврейкой задолго до начала Второй мировой войны, жил с ней на разных континентах, но так и не развелся, хотя в гитлеровской Германии имел большие проблемы из-за этого родства.
Журналист Елена Шарговская в статье «Чижевский всегда оставался загадкой для тех, кто с ним встречался» («Газета по-украински») пишет и о более странных вещах: «К “духовным странностям”, наверное, можно отнести его веру в нечистую силу в гоголевском стиле и постоянные рассказы о ней. Считая, что черти – это маленькие зеленые создания, он ненавидел зеленый цвет и убеждал студенток не одевать зеленые платья. (…) В другой раз Чижевский обнаружил, что его заперли в университетской библиотеке после закрытия. После освобождения рассказывал, что в библиотеке были маленькие чертята, которые специально переставляли и путали книги на стеллажах, чтобы потом их невозможно найти. Он слышал, как те говорили между собой на украинском языке».
Не менее странными выглядели некоторые его научные взгляды. Например, современники вспоминают, что Чижевский все время подчеркивал, что древнерусская литература есть литература киевская, а значит – украинская, и утверждал, что русской литературы не существует вообще, есть только русские писатели. Эта точка зрения отражена и в его «Истории украинской литературы» (1956), которую академик А. Билецкий, возглавлявший Институт литературы АН УССР, назвал не меньшей диверсией, чем ложь «Голоса Америки» – впрочем, Чижевский, кажется, знал, что это самый большой комплимент от советских коллег, на который он может рассчитывать.
Чижевский – ученый с мировым именем, его труды по славистике переведены на многие языки и являются учебными пособиями в англо-, испано- и немецкоязычных странах. И если у большинства из нас его имя ассоциируется только с библиотекой в Кировограде, то это не потому, что на родине его так и не оценили. Просто труды филолога-слависта, историка философии и литературы – не самое популярное чтиво. Нам хотелось бы избежать любых научных изысканий и сосредоточиться на жизни этого очень неординарного человека.
«Да погибнет дом Романовых!»
Родился Дмитрий Чижевский 4 апреля 1894 года в Александрии (по другим данным, в семейном имении Секретаровка возле села Шаровка). Его отец Иван Константинович Чижевский – артиллерийский офицер, которого за участие в народническом кружке исключили из военной академии, арестовали и после двухгодичного заключения выслали из Петербурга в Вологду, а позже на родину. Дворянский род Чижевских был не слишком древним – дворянство было пожаловано придворному тенору Петру Чижевскому в 1743 году. В Петербурге Иван Константинович Чижевский познакомился с Марией Дмитриевной Ершовой, талантливой художницей, ученицей Ильи Репина, которая поехала за мужем в Вологду, а потом в его семейное имение Секретаровку. В Вологде у Чижевских родился старший сын Константин, который в возрасте четырех лет умер от скарлатины и был похоронен в семейном имении. В 1904 году Чижевские купили дом в Александрии. Здесь родились Дмитрий и его сестра Мария.
Очень подробные воспоминания о детстве Дмитрия Чижевского оставил историк и публицист Панас Феденко, который тоже учился в Александрийской гимназии:
«В домі Чижевських, куди я ходив на доповіді, були хлопці й дівчата, що хотіли розширити своє знання самоосвітою, через реферати й дискусії. Верховодив Д. Чижевський, як найбільш начитаний.
В самоосвітній гурток Чижевський запрошував тільки тих гімназистів і гімназисток (пізніше прийшли й ученики нововідкритої Учительської Семинарії), про яких він знав, що вони начитані і настроєні вороже до царського режиму. Мова доповідей і дискусій у гуртку була російська: адже літературної української мови ми в гімназії не чули. (…)
Вітались ми при зустрічах словами: “Да погибнет дом Романовых!” Цей звичай введено в гуртку з почину Д. Чижевського. Коли він восени 1911 р. поїхав у Петербург, де записався на фізико-математичний факультет, то між нами обома була регулярна переписка. На листах зверху ми писали ворожий царському режимові клич скорочено латинськими буквами: Р.В.К., а в середині листа повно Pereat Domus Romanorum. Ми умовилися, що коли б до нас причепилися слуги режиму, то будемо пояснювати цю латинську формулу так: – Як вірні сини Православної Церкви, ми бажаємо загибелі Римській церкві… На щастя, цензори наших листів не знайшли в цій формулі нічого небезпечного для царського режиму, і нас не кликали давати пояснення, що значить такий “ребус”.
(…)
Був гарячий день у червні, коли нас троє – Чижевський, я і Олександер Власенко – вирушили пішки з Олександрії до Єлисаветграда (тепер “Кіровоград”), віддаленого на 60 кілометрів. Не мали ми ніякого визначеного завдання. Мали ми на собі білі убрання і солом’яні брилі на охорону від спеки. Не поспішаючи, минули ми Петриківку (Нова Прага), ідучи між нивами, де росла здебільшого озима пшениця.
Прямуючи до Єлисаветграда, ми згадували всякі комічні факти з життя в Олександрії. Чижевський оповіщав, що в літі 1912 р. були в Олександрії два студенти з Петербурзького університету: Левко Чикаленко та Олександер Шульгин. Їх послав відомий антрополог і етнограф Федір Кіндратович Вовк на Україну для дослідів фізичної структури нашого народу. (…) В Олександрійському повіті Л. Чикаленко й О. Шульгин робили антропологічні виміри і при тому фотографували. В одному селі їх трохи не побили люди, бо підозрівали, що в фотографічному апараті сидить “нечиста сила”. В Олександрії молоді дослідники зустріли літнього діда, міряли його череп, фотографували. Довідалися від діда, що він мав 112 років. “Як же ви дожили до такого високого віку? – Та, правду кажучи, до 70 літ був із мене гіркий п’яниця. А потім – перестав”. – Із цього мораль, – жартував Чижевський: – Пийте горілку до 70 років, а тоді покиньте і доживете до століття…
Дорогою до Єлисавета Чижевський казав, що поняття “гидкого” – умовне. Згадав леґенду Євангельську про апостола Петра, котрому з неба спустився кіш з усякими гадами і голос велів: “Петре, заколи та їж”! Саме при дорозі скакав невеличкий пташок. Чижевський спромігся його піймати і положив собі в рот. Казав, що відчув на зубах оскому. Коли ми надвечір прийшли до хутора Чижевських, де був невеликий ставок, то я пробував показати мою негидливість: піймав жабу і хотів її взяти в рот. Але не міг, не видержав іспиту…
Хутір Чижевських був під арендою. Нас прийняли хлібороби дуже привітно, засмажили яєчню з салом, а “на потуху” принесли теплого, свіжо надоєного молока. (…)
Не пам’ятаю, чому ми не дійшли до Єлисавета: мабуть, спека нам надокучила. Переночувавши на сіні в хуторі, ми дійшли до станції Шарівки і поїхали через Знам’янку до Олександрії.
Чижевський збирався з осені до Києва, а я, за порадою педагога Звінського, послав свої документи в Петербург до канцелярії Імператорського Історично-філологічного Інституту».
Дмитрий Чижевський перевелся в Киевский университет Св. Владимира в 1913 году и резко сменил специализацию – вместо математики и астрономии он изучает славянскую филологию и философию.
Смутные времена
В 1916 году Чижевского арестовывают за политическую деятельность среди рабочих и за членство в Российской социал-демократической партии (РСДРП) меньшевиков. Освобождает его февральская революция, и в течение следующего года он редактирует киевскую меньшевистскую газету «Рабочая жизнь» и является секретарём Украинского ЦК РСДРП. Будучи членом российской фракции в комитете Центральной Рады (т. н. малой Рады), он в числе четырёх представителей «меньшинства» голосовал 22 января 1918 года против провозглашения независимости Украинской Народной Республики.
В 1919 году Дмитрий Чижевский окончил университет, получил диплом и женился на соратнице по партии, студентке медицинского факультета Лидии Израилевне Маршак. У них родилась дочь Татьяна, будущий профессор, историк славянских языков в Уэйнском университете (США).
«Нагодою я зустрівся з Чижевським у Києві в січні 1920 р., – вспоминает Панас Феденко. – З Чижевським я сходився в приміщенні його тестя, заможного київського купця Ізраїля Маршака. Дружини Чижевського і родини Маршаків у Києві в той час не було, і він жив сам у великім приміщенні в Олександрівській вулиці. (…) Про більшовицький режим Чижевський казав, що він не знає справедливості й гуманності і повертає суспільство до варварства:
– Можуть до мене прийти, арештувати й “розміняти” без суду, бо живу в “буржуйському приміщенні”, – казав з смутною усмішкою Чижевський. – Дивно, що знаходяться поети, які в своїх віршах прославляють цей бандитизм, мов досягнення поступу…
Чижевський мав на думці поезію Александра Блока “Дванадцять”».
И арестовали: первый раз сразу после вступления большевиков в Киев, в мае 1920-го, но быстро отпустили. 18 августа 1920-го по решению Киевской чрезвычайной комиссии (ЧК) его арестовывают «За выступления против Советской власти, за призывы к устранению большевиков». Из Киева Чижевского этапировали в столицу Украины Харьков. Харьковское губЧК постановило: «Принимая во внимание, что Д. И. Чижевский ранее был арестован Киевским ревтрибуналом по делу меньшевиков, задержать его до особого решения коллегии ЧК».
«З 14 квітня по 14 травня 1921 року події змінювались із калейдоскопічною швидкістю, – говорится в статье Петра Кизименко и Геннадия Когана “Слідча справа № 5108”. – У цей невеличкий проміжок часу Чижевський був звільнений із в’язниці, запрошений на посаду доцента філософії у Київський університет, який щойно став Інститутом народної освіти), де, не встигнувши прочитати і першої лекції, Д. Чижевський був знову заарештований та відправлений до табору для інтернованих. Простіше кажучи, до концтабору, одного з тих, на які у молодій Радянській імперії була велика “мода”. Проте з табору Чижевський “якимось дивом” тікає і, нелегально перейшовши радянсько-польський кордон, 13 травня 1921 року прибуває до Гейдельбергу.
Обставини втечі Дмитра Чижевського з табору описані Вольфгангом Беркефельдом у книзі, виданій у Мюнхені 1966 року. Та, на жаль, цієї книги у нашому розпорядженні поки що немає. Проте, судячи з усього, є підстави вважати, що за “диво” звільнення з концтабору йому довелось розрахуватись згодою на таємне співробітництво з ЧК».
Первое время в эмиграции Чижевский поддерживал связи с социал-демократами, но в 1924 году вышел из РСДРП и всю оставшуюся жизнь старался держаться как можно дальше от политики.
Германия
В Германии, где молодую семью приютил брат Лидии Яков Маршак, Чижевские оба идут учиться в немецкие университеты. На жизнь Дмитрий Иванович зарабатывает уроками латыни. В 1924 году его приглашают преподавать в Украинском Высоком Педагогическом институте им.Драгоманова в Праге. После чего он преподает славистику, историю литературы, чешский, русский, украинский, польский, словацкий языки во многих университетах Чехии и Германии. В 1931 году поступает на преподавательскую должность в Галльский университет.
В конце 20-х – начале 30-х годов Чижевский контактировал с издательствами философской литературы в Москве и Киеве. Дмитрию Ивановичу присылали на рецензирование издания Института Маркса-Энгельса, Коммунистической академии, Украинского государственного издательства. Предполагались также публикации трудов Чижевского в украинских издательствах. Но после выхода в «Современных записках» его статьи «Кризис советской философии» (1930) все контакты были прекращены, а Чижевский вошел в учебники как буржуазный националист, враждебный советскому режиму.
Примечательно, что Чижевский отвечал взаимностью. Он не бежал из гитлеровской Германии, хотя был отстранен от работы как муж еврейки (Лидия Израилевна вместе с дочерью уехала из Германии в начале тридцатых и к тому времени жила в США), голодал. Но в 1945 году быстро перебрался из восточной Германии в Западную, не желая иметь ничего общего с коммунистами. Чижевский бросил в Галле даже свою библиотеку – около 8000 томов, среди которых было немало редких и уникальных изданий, и личный архив.
Кстати, важный момент: еще до войны Чижевский нашел в пражском архиве рукопись Яна Амоса Коменского (1592–1670) Pansophie, которая считалась утерянной. Эта находка определила его интерес к чешской философии. Уже во время войны, не имея средств на изготовление фотокопии рукописи, ученый перепечатал все 2000 страниц сочинения Коменского. Когда начались бомбежки, Чижевский носил с собой специальный чемодан, где лежала еще не переписанная часть рукописи, ночью ставил его рядом с кроватью, а во время налетов уносил в бомбоубежище (об этом он позже писал в статье «Как я искал рукопись Pansophie). В конце концов он полностью перепечатал работу в трех экземплярах, первый из которых оставил у себя, а два других отослал друзьям: один вернулся к нему через несколько лет после окончания войны, а второй сгорел в Мюнстерском институте во время бомбежки.
В 1945-м Дмитрий Чижевский становится преподавателем Марбургского университета. Но, как это ни парадоксально, в Западной Германии его подозревают в шпионаже в пользу коммунистов, некоторые биографы пишут, что по этому поводу проводилось даже официальное расследование, Чижевского оправдали, но осадок остался – ученый не получил обещанной кафедры славистики. К тому же профессор конфликтовал с администрацией университета: в послевоенной Германии не хватало ученых, университеты были уже не те, а нетерпимость Чижевского к любой глупости и ненаучности росла. Его коллега по Гейдельбургскому университету Анджей де Винценз позже писал: «Він безмірно презирливо ставився до сірості, посередності, які окреслював формулою: “У його голові немає жодної думки!” Не церемонився також із колегами. Так, на одному з наукових конгресів перервав доповідача вигуком: “Чи пан вважає нас за готтентотів, що приїхав доповідати такі глупства?!”».
В Америке
В 1949 году Дмитрий Иванович переезжает в США и становится профессором славистики Гарвардского университета. Примечательно, что на эту должность претендовал Владимир Набоков. К тому же в 1953 году в Гарварде Чижевский издал «Комментарии к роману “Евгений Онегин”». Набоков писал точно такую же работу – и уже несколько лет! Владимир Набоков пришел в ярость. Он не поленился написать несколько статей исключительно о комментариях Чижевского и в своих собственных «Комментариях», которые все-таки вышли несколько лет спустя, отводит немало места Чижевскому. «Ни один ястреб не терзал свою жертву с такой кровожадной жестокостью, с какой Вл. Набоков терзает этого злополучного автора», – писал Корней Иванович Чуковский. И действительно: Набоков комментирует комментарии в стиле: «Что это за бред?», «Убожество другого перевода, а именно уже упомянутого комментария Чижевского» и т. п. Трудно сказать, были ли действительно комментарии Чижевского так плохи, но Набоков, а вслед за ним и Чуковский, указывают на большое количество неточностей в ссылках. В то же время Ганс-Георг Гадамер, которого мы уже цитировали, писал: «Имея прекрасную память, он утверждал, что вообще не мог ничего забыть. Печатал на машинке все свои работы сразу начисто – со всеми примечаниями и библиографическими данными».
Виталий Пономарев в статье «Дмитро Чижевський: філософ, що любив котів» («Український тиждень») пишет: «Через свою екстраваґантну зовнішність: довге волосся, яскравий одяг, окуляри, лагідна посмішка, – він на початку 1950-х виглядав гостем із майбутніх пацифістських 1960-х. До того ж Чижевський примудрився за 7 років свого перебування у Гарварді не прочитати там жодної лекції англійською мовою, бо розповідав про українську літературу українською, про російську – російською, а про чеську – чеською. Американських професорів також шокувала звичка Чижевського починати свої семінари в авдиторії, а продовжувати їх у кав’ярні». И собственно о котах: «Дмитро Чижевський вельми любив котів, вони жили в кожній його оселі, і він не раз говорив колеґам, що з котами набагато цікавіше розмовляти, ніж із людьми».
Тем не менее, Дмитрий Иванович довольно плодотворно работал в Гарварде: была завершена и напечатана его актуальная и сегодня (хотя во многом спорная) «История украинской литературы», написана книга «Неизвестный Гоголь», множество статей для «Энциклопедии украиноведения», под его руководством в университете защищали диссертации по славистике и т. п. Но ученый скучал по Германии. В письме Томасу Манну он писал: «Нигде я не мог бы чувствовать себя так дома, как в Германии. Нигде не мог бы принимать участия в строительстве новой Европы с таким же смыслом, как в Германии». Современники вспоминают, что полиглот Дмитрий Иванович Чижевский, как это ни парадоксально, плохо знал английский язык – настолько плохо, что это затрудняло общение не только с коллегами, но даже с продавцами в магазинах.
К тому времени Чижевский стал космополитом и считал, что культурные связи между народами важнее политических, что, по мнению его биографов, стало причиной конфликтов с украинской диаспорой. Еще один парадокс: именно Чижевского, который всегда считал разницу между русской и украинской культурой принципиальной, из-за связей с русской диаспорой обвиняли в отсутствии патриотизма.
«Нестор славистики»
А в это время в Германии его ученики организовали широкое празднование шестидесятилетия ученого (1954) и издали сборник его трудов. В эти годы Чижевский посылал документы во многие немецкие университеты. И в 1956 г. его пригласили в Гейдельберг. Чижевскому предложили должность директора Института славистики, то есть фактически предложили создать такой институт, поскольку до этого он существовал только номинально.
Ученый, кажется, был счастлив. В 62 года, не имея права на пенсию (он так и остался человеком без гражданства), Дмитрий Иванович возвращается в Германию и фактически создает там собственную школу славистики. Работы ученого приобретают мировую известность: в изданном к его 70-летию юбилейном сборнике Orbis scriptus принимают участие гуманитарии всего мира, кроме СССР. Он избирается председателем Немецкого союза преподавателей славистики, действительным членом Гейдельбергской академии наук, а затем и Хорватской академии наук в Загребе.
Сам Чижевский, оценивая в семьдесят лет свое научное наследие, писал: «Оглядываясь на сделанное, допускаю, что дольше всего будут сохранять интерес к моим трудам чехи: сюда причисляю прежде всего открытие рукописей Комениуса; отсюда исследование церковнославянской литературы на чешских землях и чешской барочной литературы. Мои земляки – украинцы, за отдельными исключениями, не понимают того, что я делаю, так что за прошлый год я даже счел необходимым выйти из состава нескольких украинских культурнических организаций. Что же касается моих исследований о русских и словацких поэтах и мыслителях, то поскольку они безгранично далеки от марксистской идеологии, они, в лучшем случае, проходят мимо внимания в обеих странах».
Страстный библиофил, он собирает в Гейдельберге новую библиотеку – почти пятнадцать тысяч книг и множество ценных автографов и рукописей. После смерти Чижевского его дочь Татьяна продала эту библиотеку Гейдельбергскому университету за символическую сумму в 20 тысяч марок – она и сегодня там хранится.
В 1968 году, за неделю до ввода советских войск в Чехословакию, Дмитрия Ивановича приглашают на международную конференцию в Прагу, которая имела цель объединить советских и западных славистов. Он должен был читать доклад об украинском барокко. Он приехал, поднялся на кафедру, поздоровался, а потом объявил, что в знак протеста против замалчивания его имени в СССР читать доклад не будет. Это был серьезный скандал – имя Чижевского уже стало для славистов всего мира почти нарицательным, его называли патриархом, «Нестором славистики».
«Последний русский интеллигент»
Панас Феденко, которого мы уже цитировали, пишет о своих визитах к другу детства в семидесятые годы:
«Коли я гостював у Чижевського, то він деколи готував гречану кашу, і каша у нього виходила дуже добра, зерниста. Жалкував, що не міг дістати в Німеччині такого сала, як було в Україні, приготованого із смаленої (не пареної) свинини: “Наше українське сало можна на хліб мастити” – казав Чижевський.
Не раз я нагадував Чижевському, щоб писав спомини, бо шкода буде, коли пребагатий матеріял, який зберігся в його пам’яті, не буде записаний. Щоб не втомлятися писанням мемуарів, я радив Чижевському диктувати в магнітофон.
– Не можу говорити до неживого апарату. Треба, щоб коло мене хтось сидів і слухав, – казав, усміхаючись, Чижевський…
В листі до Чижевського я згадав одного разу про страх смерті, якому піддавалися деякі знамениті люди. Я цитував слова Біблії, що вік людський доходить до 70 років, а “при особливій кріпості” до 80. Про себе я писав, що смерті не боюся, бо вже тричі “умирав” від двох тифів та запалення легень, і під дулами більшовицьких вояк та в інших пригодах. В листі я згадав, що Гоголь панічно боявся смерті з релігійних причин: його лякали кари в загробному світі за гріхи. Чижевський вернувся до цієї теми в листі з 22 січня 1973 р.:
«Чи Гоголь боявся смерті, не знаю. Толстой – незвичайно. Достоєвський все ж не хотів вмирати зарано (60 років). Я боюсь тільки того, що не встигну дечого доробити, а потім неприємно буде, що не буду знати, що далі діється в світі…“».
Дмитрий Иванович Чижевский умер 18 апреля 1977 года в геронтологическом отделении гейдельбергской клиники в окружении друзей и учеников. Философ Чижевский не пожелал захоронения ни по одному церковному обряду и был кремирован.
Профессор Гейдельбергского университета Анджей де Винценз писал: «Со смертью Чижевского сошел со сцены один из самых выдающихся славистов последнего времени и последний представитель либеральной интеллигенции бывшей Российской империи. Чижевский был на территории Европы едва ли не последним профессором, о котором еще долго будут циркулировать легенды, рассказы и анекдоты».
Мы намеренно старались не писать о научных трудах Дмитрия Чижевского. Диапазон его научных интересов был очень широк – от того же Яна Амоса Коменского и украинского барокко до древних славянских богов и поэзии Тютчева. За более чем пятьдесят лет научной деятельности он издал больше тысячи (!) научных статей и книг. За следующие тридцать пять лет исследователи его творчества в разных странах написали не меньше.
При подготовке статьи использованы материалы «Архива Д. И. Чижевского», размещенного на сайте Кировоградской областной научной библиотеки (http://library.kr.ua/kray/chizhevsky/).
Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».
