Рубрика: 33

Готовь крышу летом — эту перефразированную нами пословицу жители одной из многоэтажек Кировограда усвоили, что называется, назубок. Впрочем, описанная ниже эпопея началась не этим летом, и даже не прошлым… И теперь целая девятиэтажка потенциальных избирателей твёрдо намерена голосовать за следующего мэра только тогда, когда в его предвыборной программе появится отдельный пункт, касающийся ремонта крыши ИХ дома. Потому что нынешнего городского голову, кажется, ни их голоса, ни тем более их проблемы, не интересуют…

Будем честны с нашими читателями: эта проблема непосредственно касается сразу двух журналистов «УЦ». Такое бывает. Ведь все мы, пишущие газетные статьи и говорящие с вами с телеэкранов, живем рядом, и у нас тоже, к несчастью, болеют и становятся жертвами преступников близкие, текут трубы и отключается электроэнергия, мы спотыкаемся на выбоинах и даже проваливаемся в открытые люки. Словом, мы не только пишем с ваших слов о ваших проблемах, но и сами их переживаем.

Начнем с сухой (а точнее, «мокрой»!) статистики: по различным данным — в зависимости от степени повреждений — в капитальном ремонте сегодня нуждаются от трёхсот до пятисот (!) кировоградских многоэтажек. Поэтому девятиэтажный дом по улице Маршала Конева вряд ли должен иметь в этом грустном списке определенный приоритет. И потому люди здесь терпеливо ждали, когда же, наконец, к ним приедет заветная машина с битумом и прочими кровельными материалами. И дождались… когда однажды во время сильного дождя вода начала заливать квартиры уже на восьмом(!) этаже девятиэтажного дома.

Ситуация стала угрожающей осенью прошлого года: в квартирах верхних этажей во время дождей по стенам и с потолков лились потоки воды, а на лестничных площадках опасная влага вплотную приблизилась к электропроводке. Жить в воде и в то же время в постоянном страхе пожара жильцы, понятное дело, больше не могли. Нужно сказать, что и до этого они, что называется, держали родной, 10-й, КРЭП, в курсе — переписка и общение их с КРЭПовским начальством к тому времени по объему уже приближалась к полному тексту «Войны и мира». В конце концов, коммунальники сдались — в сентябре прошлого года над одним из подъездов, где положение стало совсем уж бедственным, был сделан так называемый частичный ремонт. Проще говоря, дядьки в комбинезонах бросили пару листов рубероида и залили стыки битумом. Конечно же, жильцы благодарны и за это, ведь с этими заплатами зиму как-то пережили. К тому же другие дома и того не выпросили… Знать бы тогда, что таким образом люди оказали себе медвежью услугу!

Понимание этого пришло уже менее чем через год — когда вода пришла в квартиры снова. На этот раз ситуация оказалась гораздо серьёзнее: теперь потоки воды добрались уже до седьмого этажа! Что творится сейчас у людей на девятом и восьмом — не пожелать даже нашему мэру и депутатам. Понятное дело, КРЭП в одну и ту же реку (извините за каламбур) вступать не захотел. А посему, как и полагается у нас в таких случаях, отослал просителей в горисполком. Правда, с сопроводительным письмом за подписью начальника, в котором было указано: мол, крыша дома такого-то изношена более чем на 90 (! — Авт.) процентов и нуждается исключительно в капитальном ремонте.

Опять-таки, будем честными: своё служебное положение пришлось использовать впервые. Да и то, когда под угрозой оказалось здоровье маленького ребенка. Это казалось несложным, благо, во время своего пребывания в оппозиции, а потом и в статусе кандидата в мэры нынешний городской голова охотно обращался за помощью к журналистам и раздавал всем желающим номер своего мобильного телефона. Разговор получился коротким. Владимир Тихонович на этот раз оказался более чем скуп на обещания, золотых гор честно не сулил, а беседу нашу завершил короткой, как настоящий тост, фразой: «Я записал». В смысле, адрес.

Так прошёл месяц. Понимая занятость главного в городе, на этот раз было решено обратиться к человеку, непосредственно отвечающему за все крыши города, — заму мэра по ЖКХ Виктору Кухаренко. Разговор во время личного приёма у Виктора Ивановича был немногим предметнее, разве что имел выраженный политический оттенок. Впрочем, как теперь и все вопросы, которые касаются насущных городских проблем. Как выяснилось, судьба нескольких десятков жителей города, как на самом деле и всего города, зависела на тот момент от того, соберется сессия горсовета или нет. Вернее, по словам Виктора Ивановича, придет ли в зал заседаний самая многочисленная горсоветовская фракция.

Не будем морализировать насчёт ума, чести и совести членов этой самой фракции, всего депкорпуса и украинских политиков вообще — сессия тогда всё же состоялась. Правда, надежд на депутатов еще накануне не было. Ведь из беседы с одним из клерков жилкоммунхозовского департамента, коему было поручено «изучить ситуацию», всё и так было ясно. Цитирую практически дословно: «Ждите увеличения финансирования или повышения тарифов». Это притом, что тарифы последний (боюсь, что не последний!) раз были увеличены всего лишь в марте, то есть менее полугода назад!

И еще одну информацию удалось получить тогда же: дом по этому адресу всего лишь внесен в «перспективный план» ремонтных работ (это когда обещанного в лучшем случае три года ждут. — Авт.).

Отчаявшиеся люди уже были готовы согласиться на крайность и перекрыть крышу за наличные, но на условиях взаимозачета. Хотя каждой пострадавшей от стихии и бездействия чиновников семье это обошлось бы ну в очень солидную сумму, после чего даже за трехкомнатную квартиру можно было бы не платить минимум лет пять. Как и ожидалось, возможно, именно по этой причине на такие условия КРЭП пойти не может. По крайней мере, так сообщили в департаменте. Хотя нехитрые арифметические подсчеты показывают: нужную сумму можно было бы собрать уже в течение года в счет квартплаты, взимаемой со всех квартир дома. С другой стороны, дом был возведен 20 лет назад. Думается, нетрудно подсчитать, сколько возможных капремонтов с тех пор жильцы оплатили родному КРЭПу… Однако возможными эти ремонты не числятся, как оказалось, даже на бумаге.

В общем, дело совсем «мокрое». И это при том, что проблему пытались непосредственно решить журналисты, которые имеют доступ во властные кабинеты и к которым в предвыборный сезон обращаются те, кто потом занимает эти самые кабинеты и кресла! А что же тогда говорить о людях, которые исправно голосуют за своих будущих радетелей, а потом месяцами и годами ждут, когда их бумажка попадет на стол человека, которому они доверили свое благополучие…

Да, насчет нашего разговора с мэром: Владимир Тихонович, если та бумажка с адресом где-то потерялась, то вырежьте, пожалуйста, из газеты: улица Маршала Конева, дом 23, корпус 3

Сейчас Виталий Прокопьевич Андриенко на пенсии. Он не может без слез и боли в сердце смотреть военные фильмы и слушать песни на армейскую тематику. А головные боли от травмы, полученной 40 лет назад, до сих пор мучают его по вечерам. Нет, он не застал даже отголосков Великой Отечественной войны и не служил в Афганистане. Его военное прошлое — это советские корабли во вьетнамских водах и Пражская весна. У него более 40 грамот и благодарностей от Брежнева, Гречко и других руководителей СССР, но сейчас он существует на жалкую пенсию. Канувшее в Лету государство не успело позаботиться о тех, кто защищал его имя в военных конфликтах на территории других стран.

Родился Виталий Андриенко в 1946 году в небольшом поселке Счастливое Александрийского района. Его детство и юность со всеми лишениями и тяготами ничем не отличались от судеб сверстников. Голод, репрессированная семья, восьмилетка, первая любовь, профтехучилище…

В 19 лет Виталий ушел в армию, даже не подозревая, что самые яркие эпизоды его биографии будут связаны с военной формой, оружием и командами, которые обсуждению не подлежат. Поначалу служил в ракетных войсках засекреченной станции «Омега» под Рава-Русской, потом его командировали в Прикарпатский военный округ, во Львов. Служба в армии давалась легко. Он сразу же вступил в партию, отлично стрелял, нормативы превышал, выполнял почетный долг — охранял знамя полка. Так и пролетели бы положенные два года воинской службы, если бы в далеком Вьетнаме не началась гражданская война, которая переросла в очередное противостояние двух сверхдержав — СССР и США.

«МЫ ПЛЫЛИ ПОД ЗНАМЕНЕМ КРАСНОГО КРЕСТА»

— Однажды утром меня вызвали в часть и предложили поехать во Вьетнам, чтобы поддержать вспыхнувшее там восстание. Год службы там приравнивался к двум у нас. О Вьетнаме я слышал разное — что можно спокойно отслужить и вернуться героем, но большинство товарищей рассказывали страшные вещи. Говорили, что оттуда мало кто возвращается живым и здоровым. В общем, комбат меня отговорил. Но в это время у СССР обострились отношения с Китаем, что привело к проблемам транспортировки грузов во Вьетнам. Сейчас ведь ни для кого не секрет, что Советский Союз обеспечивал воюющую страну оружием, медикаментами, продовольствием, хоть открыто в военные действия наши войска не вступали, в отличие от американских.

Так я все же попал в Юго-Восточную Азию. Но не как солдат, а как сопровождающий грузовые корабли, которые с берегов Китая плыли на воюющий полуостров. Суда грузились с предельной осторожностью. В трюм загружалось несметное количество оружия, а сверху, на палубе (для конспирации), лежали всякие сеялки, запчасти для сельхозтехники, зерно… В общем, наши корабли выглядели мирно. Зачастую, чтобы не привлекать к себе внимания американских бомбардировщиков, которые прочесывали небо поблизости Вьетнама, наши суда отправлялись в путь под нейтральным знаменем Красного Креста. Это, наверное, и спасало.

На шее у каждого из нас висели бирки с именными номерами — на случай, если вдруг случится прямое попадание снаряда и тела будет сложно опознать. Но, слава Богу, наши суда проходили относительно спокойно.

Во вьетнамских портах мы передавали оружие местным коммунистам, а на борт, в свою очередь, грузили тонны риса, бананов — тоже для отвода глаз.

Во Вьетнаме были день-два и отбывали обратно. Я встречался с нашими ребятами, которые непосредственно воевали во вьетнамских лесах. Они рассказывали ужасные истории о жестокости американских солдат. И интернационалистов, и местное население, даже мирное, противники социалистического режима травили газом, целые населенные пункты выжигались напалмом, который невозможно потушить. Воевать там было очень сложно — везде болота, непроходимые заросли, очень тяжелый климат, полчища насекомых…

Я 7 раз был во Вьетнаме и каждый раз молил Бога, чтобы корабль в целости добрался до суши. И признаюсь, никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда, в открытом море под прицелом американских самолетов. Ты не можешь спрятаться от выстрела, ответить ударом на удар. Чуствуешь себя слепым котенком и надеешься только на удачу.

УГРОЗА ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ

— Наступил май 1968 года. Пришло время демобилизовываться. 6 мая я попрощался со всеми сослуживцами, а 7-го должен был уезжать домой. Начищал пряжки, чистил мундир. Настроение было соответствующее. В 4 часа утра проснулся от воя сирен — повсюду раздавался сигнал боевой тревоги. В течение 15 минут мы были уже за пределами воинской части. Нам на партсобрании объяснили: «В Чехословакии поднялось восстание. Грядет угроза третьей мировой войны, так как страны соцлагеря хочет оккупировать Америка. Надо срочно ехать и спасать коммунистический строй». Западные немцы якобы уже оккупировали Судеты.

8 мая, ко Дню Победы, мы были уже на границе Польши. Нам выдали по 2 гранатомета, сотню патронов, а мне как личному охраннику комбата еще и АК. Польский кордон был для советских войск открыт. Мы расположились в Краковском лесу, куда собирались резервисты со всего Союза. Но потом, подумав, их распустили. Решили, что мы, действующая армия, обойдемся своими силами. В том, что бои будут серьезными, уже тогда никто не сомневался. Солдаты, которые выполняли интернациональный долг в Венгрии, нас предупредили — надо быть внимательным, чтобы не попасться на ту же удочку, что и в 1956-м, когда наши воины сами не открывали огонь, а мальчишки выбегали и убивали советских солдат. Министр обороны Гречко тогда выдал приказ: «Если стреляют по нам, то мы имеем право открывать огонь на поражение».

Когда мы вошли в Чехословакию, то увидели полную разруху. Заводы, фабрики не работали, на мирных предприятиях изготавливалось оружие. Вместо государственных флагов на админзданиях красноречиво развевались черные полотнища. В городах с утра до вечера проходили массовые демонстрации с лозунгами «До Москвы 2 тысячи километров», «Долой оккупантов». Мне было больно это читать, ведь мы на самом деле пришли не убивать. Мы не грабили дома, не обижали женщин. Нашей задачей было разоружить повстанческую армию и захватить все ключевые здания — телеграф, почту…

Мой полк остановился в словацком лесу под городом Острава. Там была сформирована оперразведгруппа из 15 человек, которая боролась с местными партизанами. Повстанцы поражали своей жестокостью — в первую же ночь мы потеряли 7 наших солдат, их вырезали прямо на посту. С мая по ноябрь там, на чехословацкой земле, полегло 86 человек только из нашего полка. Диверсанты нападали ночью на наши колонны, которые ездили в Польшу за продовольствием, так как чехи травили воду, подсыпали ядохимикаты в провизию… Максимум, что мы могли сделать в ответ для устрашения, — это передернуть затвор, но, несмотря на указание Гречко, огонь старались не открывать…

ПОГИБ У МОГИЛЫ ОТЦА

— У меня был товарищ, Юра Титов. Его отец пропал без вести во время Великой Отечественной войны. Семья Титовых все время искала его могилу, они знали только, что его убили где-то в Чехословакии. Однажды, за несколько дней до вывода нашего полка из Остравы, мы решили прогуляться в город. Обстановка была мирной. Пехотинцы играли в волейбол, звучала гармонь, люди сидели у костров и пели песни. Мой взгляд упал на расположенный неподалеку костел. То ли интуиция сработала, то ли просто наугад я посоветовал Юре посмотреть, вдруг там есть какие-то сведения о его отце. Зашли на минутку и …увидели надгробную надпись у одной из могил. Она гласила, что именно здесь и покоится прах старшего Титова. Мы сразу же обратились к командованию с разрешением официально зайти в костел и решить что-то с перезахоронением. Нам в сопровождение дали лейтенанта. Купили хризантем, поднимаемся по ступенькам, у Юры на глазах слезы… Вдруг что-то произошло. Помню только пулеметную очередь. Меня задело по касательной, а лейтенант и Титов упали замертво. Так и не дошел сын к могиле своего отца. Оказывается, в костеле притаился чешский снайпер и, увидев нас, безоружных, стрелял на поражение… Юрия похоронили рядом с могилой отца. А в Остраве одну из улиц назвали в его честь.

Долго у меня хранился покореженный той пулей орден Юры. И этот случай меня поразил, тронул, испугал даже больше, чем собственное ранение. А ранили меня тоже случайно. Мы с комбатом ехали составлять топографический план местности. Я поскользнулся, каска слетела, и в это время один из подкравшихся диверсантов изо всех сил ударил меня чем-то тяжелым по голове. Отвезли в госпиталь, наложили 7 швов, с тех пор головные боли преследуют постоянно. Но инвалидность я до сих пор получить не могу. Где-то затерялись документы о моем участии в боях в Чехословакии, а свидетелей тех событий найти сложно. Несколько лет я обивал пороги чиновников, но так ничего и не добился… А в 1982 году мы, воины-интернационалисты, отчаявшись получить хоть какие-то льготы, отправились в Москву, искать правды. Но оказалось, что страна, во имя которой мы рисковали жизнью, все быстро забыла. Нашу демонстрацию просто-напросто разогнали. Хорошо хоть не покалечили… И только в 1994 году Верховная Рада приняла закон о воинах-интернационалистах. Теперь мы получаем символическую надбавку к пенсии.

Ни одной награды я не получил ни за Вьетнам, ни за Чехословакию. Только в последние годы стали давать ордена — меня наградили нагрудным знаком «Ветеран войны», медалями «За отвагу», «Воину-интернационалисту» и самым дорогим для меня почетным знаком СНГ «Ветеран боевых действий». Но, как говорится, дорога ложка к обеду…

Больно читать Виталию Прокопьевичу современные учебники по истории, где события Пражской весны описываются абсолютно по-иному, через призму современной геополитики. Он жил и воевал под красным флагом и сейчас, со слезами на глазах вспоминая своих погибших товарищей, говорит: «Тогда было такое время, и мы были патриотами своего государства, чего, к сожалению, не могу сказать о нынешнем поколении. Слава Богу, что им не пришлось в 20 лет пережить то, что пережили мы…»

Сегодня Украина занимает шестое место в мире по валовому объему производства меда. В отрасли, по неофициальным данным, работают больше 700 тысяч украинцев. По оценкам экспертов, за год в стране производится 45-75 тысяч тонн меда на сумму свыше 500 миллионов гривен (!). При этом официальной «медовой» статистики в Украине нет. Непонятно даже, куда девается украинский мед: вроде как производим с избытком, потребляем мало (годовой объем «медовой» чаши среднего украинца составляет около 400 г), экспортируем тоже минимум — по данным Ассоциации пчеловодов Украины, в 2006 году из выработанных 70 тысяч тонн меда экспортировано только 3 тысячи тонн.

Отсутствие официальной статистики объясняется не только нарочитым невниманием государства к этой отрасли сельского хозяйства, но и тем, что большая часть пасек в Украине — любительские, то есть созданы якобы исключительно для развлечения хозяев и дохода не приносят… А может, и не «якобы». Сами пасечники утверждают, что в последние годы едва сводят концы с концами.

О том, рентабельно ли сейчас содержать пчел, от чего зависит качество меда и чем вообще занимается пчеловод целый год, мы попросили рассказать нашего постоянного читателя, пасечника с 30-летним стажем Петра Антоновича Воеводу.

«А я посажу соты с мёдом в своем садике, и из них вырастет улей»

— Вообще-то я вырос на пасеке, — рассказывает Петр Антонович. — Отец после войны был директором школы и держал небольшую пасеку для души. После седьмого класса я поехал учиться, потом — в армию, вернулся — отца уже не было, не было и пасеки. О пчелах я вспомнил в конце 70-х — как о способе заработать лишнюю копейку. Стал вспоминать, чему меня учил отец, купил книги по пчеловодству, но побоялся — слишком много всяких тонкостей, которых в книгах нет, а тут, у нас (Петр Воевода живет в Оникеево, одном из красивейших мест на Кировоградщине. — Авт.) серьезно пчеловодством никто не занимался. Мне повезло: незадолго до этого в Черкасской области построили химкобинат, и пчеловоды стали разбегаться оттуда, один из них — владелец огромной пасеки — переехал в Оникеево. Два года я ходил у него в «учениках», то есть бесплатно сторожил пасеку, выполнял самую неблагодарную работу, но за это мог смотреть и спрашивать…

Петр Воевода купил две пчелиных семьи (пчел продают в маленьких ящичках на четыре рамки, которые называются пакетами), сразу отделил еще две, потом опять разделил каждую семью надвое. Через четыре года у него было уже 55 ульев.

— Времени стало катастрофически не хватать, — говорит Петр Антонович. — Пчелам ведь нужны уход, забота, а я ходил на работу и оставлял их (я тогда был главным лесничим Оникеевского лесничества). В общем, работу пришлось бросить (смеется) хотя бы из практических соображений — пчеловодство приносило мне раз в пять больше. В хорошие годы я мог заработать до 12 тысяч советских рублей — вы представляете себе, какие это были деньги?!

«Разве знаешь, что этим пчелам в голову придет?»

— Чтобы зарабатывать на пчелах, им нужно посвятить жизнь, — считает Петр Воевода. — Нет никакой разработанной методики, которая будет приносить прибыль, — все индивидуально.

Год пчеловода начинается в мае. В это время пчел подкармливают сахарным сиропом, даже если у них еще остались запасы меда. Они радуются, что нашли нектар, и начинают заполнять ячейки, в которые матка тут же начинает откладывать яйца — таким образом к первому медосбору семья существенно увеличивается (пчела развивается за 18 дней). Первый медосбор — с белой акации.

— На акацию я вывожу пчел в Светловодский район, — рассказывает Петр Антонович. — Есть там такое село Калантай — 180 км от нас. Там высокая влажность, много акации, причем период цветения — до месяца, из-за того, что местность холмистая, отцветают те деревья, что сверху, зацветают те, что в оврагах. Туда очень многие возят пчел — из Полтавской, Черниговской области, россиян много, видел даже один раз машину с латвийскими номерами.

— А как пчел перевозят?

— Нанимаем «Камаз», улики подготавливаем — накрываем рамки специальными дощечками — потолочинами. Ехать надо осторожно — не быстрее 50-60 км в час. Перевозить нужно ночью — днем пчелы работают, даже если меда еще нет, они носят пыльцу, воду, клей.

Пчеловоды остаются со своими ульями на весь месяц, живут в палатках или специально построенных будочках, оборудуют туалеты, пищеблоки, ямы для мусора…

Хороший пчеловод всегда в первую очередь сделает туалет и выроет мусорную яму — как минимум, за 150 метров от «точка» (места, где стоит пасека). Пчелы не выносят посторонних запахов. Не дай Бог, одеколоном набрызгаться или не выкупаться перед тем, как к пчелам идти, — покусают. Вообще к своему пасечнику пчелы быстро привыкают, могут вообще не обращать на него внимания, а чужих сразу узнают по запаху и атакуют. Правда, если неосторожно раздавить пчелку в улье, то и «своему» достанется — пчелы реагируют на специфический запах смерти.

«А зачем на свете пчёлы? Чтобы делать мёд!»

Потом наступает время гречки, подсолнуха, кориандра и рапса. В целом за сезон с одной семьи можно получить до 50 кг меда — это если откачивать три-четыре раза. Но в этом году, по словам Петра Воеводы, пока только один раз откачали — помешали жара и ливни. Скажем, гречка перестает выделять нектар уже при +26°, а при +45°, как было в мае-июне, его уже не выделяет ни одно медоносное растение — все берегут влагу. В дождь же пчелы вообще не выходят — сидят в улье и едят уже собранный мед.

Последний раз мед качают в конце августа — начале сентября, опять прикармливают пчел сахаром — для того, чтобы семья к зимовке разрослась. При температуре -4° пчелы ложатся спать. А у пчеловодов начинаются новые проблемы — продать урожай.

— В советские времена у нас была заготконтора, — рассказывает Петр Воевода. — Идешь, договариваешься, приезжает заготовитель, раз-два: полные бидоны забрал, пустые оставил и сразу деньги отсчитал. Ну потом выпили по 100 г за сделку — и все! Кстати, тогда весь мед из Маловисковского района отправляли в братскую Югославию. Сейчас заготконтор нет — приходится искать покупателей самому. Ну куда я могу поехать? Сдаю в Кировограде по ценам совершенно смешным — 6 гривен за 1 кг. Но это уже неплохо. Года три назад была ситуация, когда килограмм меда стоил дешевле, чем килограмм сахара, тогда на плаву удержались только крупные пасеки, и то с трудом — работали не то что в убыток, в долги влезали — но ведь пасеку в один день не свернешь, пчел не выбросишь…

Увеличение объема экспорта вряд ли поможет украинским производителям выйти из кризиса. Да, украинский мед очень ценят в мире. Но его цена на мировом рынке — больше $2 за килограмм, в то время как китайский и аргентинский мед стоит $0,9 и $1,2, соответственно. Дороговизна нашего меда объясняется, опять же, любительским характером пчеловодства — имея 100 семей, пасечник не может позволить себе осваивать новые технологии, приобретать дорогостоящее оборудование и лекарства для пчел.

«Это неправильные пчелы. Значит, они делают неправильный мед»

— От чего зависит качество меда?

— Некачественного меда не бывает, — разозлился Петр Антонович. — Бывают некачественные покупатели и продавцы! Скажем, покупатель плохо вымыл банку или крышку (я еще и кипятком обдаю) — мед постоит чуть-чуть и испортится, не терпит он грязи! Или вот я как-то договорился с женщиной, которая торгует медом возле Великой Виски, отвез ей два бидона. Звонит через неделю: приезжайте за деньгами и везите еще два. Приехал, благодарил ее, посидели, отметили, и тут она говорит: «Вот вы мне два бидона привезли, а я четыре продала». Вот это преступление! Она туда сахара накидала, а мед же от этого не только букет теряет, он еще и целебных свойств лишается!

Больше всего ценится майский мед — не из-за особых целебных свойств (по мнению моего собеседника, весь мед одинаково полезен), а из-за того, что он почти целый год не засахаривается, остается жидким и прозрачным.

Кроме меда украинские пчеловоды продают пыльцу. Стоит она много дороже — от 30 до 70 грн. за килограмм, но собрать ее труднее. На летки надевают специальные заслонки с отверстиями, в которые пчела протискивается с трудом — пыльца с ее лапок остается на пыльцесборнике. Пыльцесборники очищают каждый день, а то и дважды в день, потом пыльцу просушивают до определенного уровня влажности.

Еще дороже прополис — около 180 долларов за 1 кг. Это вещество пчелы заготавливают, чтобы замазывать щели в улье и «штукатурить» пол и стены перед зимовкой. Делают его пчелки из клея, который весной собирают с почек. Прополис, как и пыльцу, покупают для нужд фармакологии. И все бы хорошо, но за весь сезон пчелиная семья заготавливает шарик прополиса размером с некрупную сливу, причем забрать можно не больше трети — остальное нужно оставить пчелкам на ремонтные работы.

Самый дорогой продукт пчеловодства — маточное молочко — у нас в стране на продажу не производят. Получить его несложно. Собрать, да еще и в объеме, годящемся на продажу, — почти невозможно.

— Это продукт, который пчелы закладывают в ячейки, в которых планируют вырастить новую матку. Когда делишь семью, пчелы, оставшиеся без матки, сразу же закладывают молочко — ячеек 6-7. А нам нужна одна, ну две — на всякий случай, так что 4-5 ячеек можно использовать, но в каждой, наверное, и миллиграмма нет! Я как-то читал о совхозе в Краснодарском крае, который специализировался на производстве маточного молочка (не знаю, существует ли он сейчас), там было 10 тысяч семей! Молочко собирали детки не старше четвертого класса — у них самые четкие движения, руки не дрожат — специальными деревянными палочками. На обычной же пасеке собирать его на продажу — нереально, для себя — да.

— А вы когда собираете, тоже зовете детей?

— Нет, мне же не нужно его никуда везти, я отломал себе ячейку — и в рот. Эффект ощущается сразу — бодрость, сила, любые болезни проходят. А еще… Знаете, почему у пчеловодов жены на 20-30 лет моложе?..