История вторая. Бесконечная в любви и доброте
Фигура следующей избранницы Генриха Нейгауза — елисаветградки Милицы Соколовой-Бородкиной — второй официальной жены и матери дочери Милки, прослеживается в жизнеописании знаменитого пианиста лишь пунктиром. Милица не любила писать письма, для нее было более важно личное общение, позволяющее видеть глаза, слышать интонацию голоса.
В родословной Милицы Сергеевны соединились несовместимые для жителя провинции ранги — дворянский род Соколовых-Бородкиных и купеческая кровь Прохоровых. По отцовской линии ее дед Кирилл Васильевич был известной личностью в елисаветградском обществе — поручик в отставке кирасирского Ее Императорского Величества Елены Павловны полка, владелец крупного конного завода, земский деятель и меценат, а бабушка — представительница старинного польского дворянского рода В. П. Ганская. Дед по материнской линии И. Я. Прохоров — известный московский предприниматель, владелец знаменитого Общества Прохоровской Трехгорной мануфактуры, бабушка Анна Александровна, из рода Алексеевых, — деловая и предусмотрительная коммерсантка, патронесса, много времени отдававшая благотворительным проектам и делам.
В нынешнем Кировограде сохранился дом Соколовых-Бородкиных на улице Дворцовой, где и жила семья. Очевидно, именно здесь и родились две дочери Сергея Кирилловича Соколова-Бородкина и его первой жены Л. И. Прохоровой — Кира и Любовь. Во втором браке с родной сестрой умершей жены В. И. Прохоровой почетный мировой судья С. К. Соколов-Бородкин имел троих детей — Миру, Милицу и Сергея.
Милица родилась 19 июня 1890 года. Могло это произойти либо в Елисаветграде, либо, скорее, в родовом имении Красновершка, куда летом переезжала семья из знойного и пыльного города. Образование Милица получила, вероятно, в Елисаветградской общественной женской гимназии: и находилась рядом, и отец был членом попечительского совета этого учебного заведения. Хотя девочка могла бы учиться и в любом московском учебном заведении — бабушка Анна Александровна держала пансион для елисаветградских студентов, некое гимназическо-студенческое землячество, и отказать внучке в проживании не могла.
Сложный вопрос: когда и при каких обстоятельствах могли познакомиться Милица и Генрих? Учитывая, что в доме Соколовых-Бородкиных собирался аристократический литературный кружок, а Гарри (домашнее имя) прекрасно разбирался в прозе, поэзии и трудах философского направления, его могли пригласить на слушание и как поклонника, и как музыканта. Он также мог посетить грандиозное событие культурной жизни Украины — Первую художественную выставку с художественно-промышленным отделом, устроенную 15-28 апреля 1914 года Обществом распространения грамотности и ремесел и, пораженный представленными экспонатами частной коллекции семьи Барковских (старшей сестры Милицы и ее мужа), выразить свое восхищение лично. Наконец, девочки Соколовых-Бородкиных могли быть ученицами Нейгаузов, тем более что жили рядом, в двух кварталах от нейгаузовской школы. А может, их познакомила приятельница Кароля Шимановского Мира Бородкина-Куссис…
Так или иначе, Кароль и Анна Шимановские, Мира и Милица Соколовы-Бородкины и Гарри Нейгауз относились к кругу елисаветградской золотой молодежи и вместе проводили время. В одном из писем К. Шимановский писал Я. Ивашкевичу, что «находился в селе Бородкиных, переживал меланхолические воспоминания Тимошовки, Зарудья и Рыжавки», что является прямым подтверждением существования дружеских отношений между молодыми людьми.
Как бы то ни было, в 1917 году окружающие уже считали Милицу невестой Нейгауза…
Оставшись с началом войны фактически без документов об образовании, так как венский диплом не котировался на территории государства-врага, Генрих Нейгауз весной 1915 года блестяще сдает экстерном экзамен на звание «свободного художника» и как дипломированный «русский» получает предложение возглавить фортепианный класс Тифлисской консерватории с 1916/17 учебного года. В Елисаветграде он бывает наездами — на каникулах и в праздники. Поэтому единственное время, подходящее для развития отношений, — период с лета 1914-го до конца лета 1915 года и далее, с перерывом в учебный год. «Мама была его невестой еще до начала Первой мировой войны», — рассказывала дочь музыканта Милица Генриховна. Она говорила, что встретились родители только в конце 1920-х годов в многолюдной Москве, поскольку проживали рядом — «Генрих Густавович жил с родителями, женой Зинаидой Николаевной и двумя мальчиками в Трубниковском переулке, а мама жила за углом, на Большой Молчановке». Попробуем подробнее реконструировать хронологию отношений Генриха и Милицы.
Осенью 1919 года близкая связь между ними приостанавливается в связи с отъездом Гарри в Киев. Г. Нейгауз пишет К. Шимановскому: «Признаюсь тебе, что мне очень грустно без Милицы». Тон письма не позволяет сомневаться — отношения между Нейгаузом и Соколовой-Бородкиной ближе, нежели дружеские, и ни о каком разрыве отношений речь не идет. Другой корреспондент — Мира Соколова-Бородкина — сообщала К. Шимановскому о том, что Милица приехала в Одессу и с упоением погрузилась в посещение спектаклей гастролирующего здесь МХАТа. Возможно, семья умершего в 1906 году земского деятеля С. К. Соколова-Бородкина (Варвара Ивановна с детьми Милицей, Сергеем, дочерью Любовью Барковской и ее семьей) при установлении в Елисаветграде в марте 1919 года советской власти не стала ожидать ареста и определенного революционным трибуналом заключения в концентрационный лагерь, поэтому спасалась бегством в Одессу, а затем в контролируемый деникинскими войсками Крым. Далее их пути разделились: Барковские эмигрировали за границу, а Соколовы-Бородкины, смирившись с новой властью, переехали в Москву, к родственникам по линии Прохоровых.
«Через три года встретились мы наконец с Милицей, — сообщил Генрих Каролю Шимановскому в ноябре 1922 года. — Жил частично у них (три дамы: Милица и две Алексеевны), и я в кладовке, потому что еще не имел собственного жилья». Здесь же называется адрес проживания: Москва, Арбат, Старокопытенный переулок.
Этому письму по-польски сопутствует приписка на русском языке, сделанная рукой самой Милицы, с приглашением весной встретиться — посетить Москву и совершить путешествие на Кавказ. Отдельные реплики «сейчас, когда мы с Гарри вместе», «мы с Гарри также понимаем друг друга и рады быть в Москве вместе» указывают на близость отношений между Гарри и Милицей.
Мы не знаем, как развивалась канва этой любовной истории далее, но в 1929 году тридцатидевятилетняя Милица использует свой шанс стать матерью и рожает дочь Милицу (Милу, Милку) — нейгаузовскую любимицу. А в 1932 году, после того, как официальная жена Зинаида Николаевна ушла к Борису Пастернаку, Генрих Густавович и Милица Сергеевна наконец оформляют свои отношения.
Играла ли Милица на рояле? Увы, подобных свидетельств не сохранилось. Известно, что она была искренним любителем и ценителем музыки. Ее присутствие на всех, без исключения, концертах Генриха Нейгауза и его мальчиков-любимцев Славы Рихтера и Толика Ведерникова добавляло исполнителям веры в собственные силы. Увлеченность пианизмом распространялась и на ее заинтересованность выступлениями Я. Зака, Э. Гилельса, В. Софроницкого.
Была она также заядлой театралкой и человеком богемного типа: часто ложилась спать под утро, ночи проводила в диспутах и разговорах на кухне с родственниками и друзьями. Женщина-интеллектуал, с позитивным мышлением и радостным мировоззрением, она искренне любила мужа и доверяла ему даже в самые сложные годы их отношений.
Какую внешность имела Милица Сергеевна? «Маленькая, худенькая, с увядшими волосами и выражением безмятежной и всеобъемлющей доброты на терпеливом лице», — такой запомнил ее писатель Ю. Нагибин. Он был поражен особым тембром ее низкого, певучего «голоса вакханки». Подобную необычную тембральную окраску приметил и Г. Гордон: «Говорила медленно и весомо: каждое слово и даже слоги она произносила значительно и с расстановкой».
Ее деликатность и терпеливость, радушие и расположенность распространялись на всех гостей нейгаузовской квартиры: на учеников мужа, талантливых детей, приходивших на консультацию, их учителей или родителей, на друзей семьи, на постоянное домашнее музицирование, когда рояль не закрывался по 12 часов в сутки. Она мгновенно реагировала на трубные крики Генриха Нейгауза о помощи, когда ему не удавалось найти нужные ноты или книги. Только Милица Сергеевна обладала даром в хаосе нот и книг отыскать нужный том или брошюру. Генрих Густавович говорил, что «в его нотном беспорядке сокрыт абсолютный порядок, известный только его жене».
Понимать нейгаузовский порядок — это уже была чрезвычайная черта. Безалаберность Генриха была неприятна в первую очередь родителям, которые стали жить в его доме и пытались «перевоспитать» отношение сына к вещам. Но состояние творческого беспорядка сломать сложно, почти невозможно. Крылатая фраза Генриха Густавовича «я люблю порядок в беспорядке» выводила их из равновесия! Приведем описание «удобств» художника по Г. Гордону: «В его комнате уживались вместе ноты и сигареты, книги и галстуки, стакан чая стоял на каком-то журнале, и все это на столе, на рояле, на подоконниках, иногда даже на полу». Что поделаешь — творческая личность! И единственный, кто имел доступ к важнейшему и помогал разобраться в этом круговороте вещей, книг, нот, была Милица Сергеевна.
На богемный, вне порядка образ жизни гостей Нейгаузов указывал и труженик Б. Пастернак, который хорошо разбирался в ведении домашнего хозяйства: «Они мне очень мешали своим праздным видом и своей дачной типичностью: пустое интеллигентское воркование, неумение убрать за собой, ежедневное чтение книг, задрав ноги в гамаках и т.д.».
Как воспринимали Милицу Сергеевну окружающие? Не можем не обратиться к точке зрения ее дочери, Милицы Генриховны. «Моя мама была человеком широкой души. Каждого, кто приходил в наш дом, она встречала с искренним радушием, стремилась накормить всех, кто бы он ни был: моя подруга, или товарищ мальчиков, или ученик отца, пришедший на урок. Настоящая оптимистка, она философски относилась к жизненным неурядицам. По поводу всяческих неприятностей обычно восклицала: «Какие глупости!» Мама нежно любила нас и заботилась обо всех». Именно благодаря Милице Сергеевне в семье Нейгаузов царила атмосфера доброты и любви.
Из нейгаузовских учеников ближайшие позиции ко второй жене занимал С. Рихтер. Предоставим слово М. Г. Нейгауз: «Мама обожала Славу. Она прощала нам все выходки, если Слава принимал в них участие. Она беспокоилась о нем, как о сыне. Беспокоилась, не голоден ли он, пыталась накормить повкуснее».
Рихтер отвечал ей взаимностью — ценил материнское отношение и особое расположение к себе. «Святослав Теофилович любил Милицу Сергеевну, дружил с ней», — писала Нина Дорлиак. В дар пианист подписал фото: «Дорогой Милице Сергеевне от любящего Славы. 1 августа 1942 года».
Для Милицы сам Генрих Густавович и как личность — гениальный музыкант, и как любимый мужчина стоял всегда на первом месте. Все тот же Ю. Нагибин называл ее «бесконечной в любви и доброте женой». Женская заботливость распространялась на супруга повсеместно — на одежду, внешний вид («одет, что называется, с иголочки, подтянут и выглажен, в боковом кармане белый платочек»), настроение. Она терпеливо переносила его взрывной темперамент, выводила из приступов депрессии после болезней. Она провожала в последний путь его отца — дежурила у постели, организовывала захоронение. В ее широкой душе не оставалось места ни для ревности, ни для пораженного самолюбия, ни для страха о том, что скажет человеческая молва. Глубина ее любви и величие сердца не позволяли себе таких мелочных вещей.
Об отношении самого Генриха Нейгауза к жене можем судить из отдельных коротких реплик и объяснений, подчеркивающих, что его пессимистический настрой или болезненное состояние контрастируют с состоянием позитивной, с юмором воспринимающей новости жены, например, «Милица, как всегда, молодцом, я — кислятина и старый хрен». Их объединяет характерная черта всей творческой интеллигенции — непрактичность и неприспособленность к жизни в экстремальных условиях, например, к обмену в денежную реформу 1947 года, заработкам в период Великой Отечественной войны…
С 1951 года возле Генриха Нейгауза постепенно занимает позиции другая женщина — С. Ф. Айхингер. Не будем «ковыряться в нижнем белье» и определять причины, сокрытые в безграничности человеческих отношений. Но Маэстро, как и ранее, по-прежнему продолжал финансово поддерживать жену и дочь.
Милица была хорошей спортсменкой. При первом знакомстве с ней С. Рихтер подумал: «Как здорово! Теннисистка!» Но из-за чрезвычайно хрупких костей она несколько раз ломала ребра. После 60-летия на Милицу Сергеевну наваливается груз болезней — она дважды ломает шейку бедра. В это сложное время ее «натура по-прежнему веселая и доброжелательная», она не хочет ничем омрачить существование своего любимого Гарри, не может обременять его своими проблемами. После майской операции 1959 года реабилитация не удалась, и она так и не поднялась с постели. Ее сердце остановилось 13 декабря 1962 года.
Несмотря ни на что, Генрих Нейгауз оставался мужчиной номер один в жизни Милицы Сергеевны. В дни своей болезни ежедневно, просыпаясь утром, она прихорашивалась, ожидая единственного любимого в своей судьбе. Великодушная и всепрощающая, она умела любить без условий, без ответа…
Окончание следует.
Марина Долгих, кандидат искусствоведения.
Спасибо большое за эту серию рассказов. :good: