Юрий Любович, елисаветградский почетный интеллигент

7 ноября, в день Октябрьской революции, исполнилось 70 лет Юрию Любовичу. Государство, созданное той революцией, продержалось семьдесят лет, но Любович — не революция, он, слава Богу, с нами и еще много сделает. Самим своим существованием Юрий Васильевич доказывает, что Кировоград — не только танцевальная столица Украины, родина корифеев театра, но может и еще что-то в творческом плане.

Можно долго перечислять его заслуги: кроме знаменитого хора, с которым исполнено более трехсот произведений, — это он приложил руку к созданию музея Кароля Шимановского и проведению конкурса имени Генриха Нейгауза, основал фестиваль хорового искусства «Золотой Орфей», выучил сотни талантов, в том числе солистку Национальной оперы Украины Лидию Забилястую, ну и стал Почетным гражданином Кировограда.

— Юрий Васильевич, каково вообще — быть почетным? Чувствуете бремя? Как это — быть человеком со званием, которое имели и имеют единицы, и просто покупать в магазине колбасу? Так же просто ходить по улицам города?

— Да никак особенно… В конечном счете это была какая-то «досадная неожиданность». Есть вещи ожидаемые и неожиданные, это звание для меня было совсем неожиданным. Лет двенадцать меня подавали на звание народного артиста, пять представлений таких было и ничего не дали. Может, это так как бы извинились, что ли, — я до сих пор не могу понять. Если подумать, то звание заслуженного деятеля искусств как-то по-другому воспринималось, это твое чисто профессиональное признание, ты к этому шел, — это ожидаемое.

Таким же точно неожиданным для меня было еще одно недавно присвоенное звание — Честь и слава Кировоградщины».

Вообще эти звания очень нивелировались, теряют свой вес, и у меня иногда возникает желание выйти из этого «клуба» заслуженных, почетных, народных, международных… К тому же я знаю, как в Москве дают звание почетного гражданина — ты должен обязательно родиться в Москве. Но большинство из тех, кому также дали звание почетного, родились далеко отсюда. Тут бы четче критерии присвоения звания определить…

Почему еще я спокойно отношусь к этому титулу? Я всю жизнь занимался многим таким, что к моим директорским обязанностям (как директора музучилища) не относилось. В круг моих профессиональных обязанностей не входили организация этих всех конкурсов, создание музеев и т.д. Это же все ходатайства перед чиновниками, перед министерством, уйма хлопот. Я создал детский муниципальный хор (это я его назвал муниципальным), и он немало лет просуществовал, находил деньги на поездки, костюмы и прочее, хотя я совершенно не был обязан это делать. Проводил «Елисаветградскую хоровую академию», пытался возвратить нам те же имена Шимановского и других, ездил в Польшу с докладом по Шимановскому, привлек внимание поляков к Кировограду. А ведь все это не мой профиль.

Наверное, все это вместе взятое оценили? Хотя вы же сами, Геннадий, когда-то писали, что если опрашивать людей на площади, кого они считают самыми выдающимися и достойными наград, то они назовут в лучшем случае Поплавского. И сколько есть народных артистов, которых знает один из ста тысяч народа?

— Вам было уже 50 лет, когда не стало СССР и появилась новая страна Украина. Многим эта резкая перемена так ударила по мозгам, что они до сих пор отойти не могут. Как вы восприняли этот переход? Или вы как творили и преподавали, так и продолжали — «а нам своє робить»?

— Я вроде бы всегда больше был в искусстве, в политику не лез (хотя меня затягивали, и я был не только руководителем областной организации партии «Реформы и порядок», доверенным лицом кандидата в мэры и даже доверенным лицом кандидата в президенты Владимира Олийныка). Сказать, что я сильно радовался концу Союза, — это не так. Я понимал, что так должно было быть, что это неминуемо, и понимал задолго до 1991 года. Мне было понятно: что-то не так, еще с 1972 года, когда я купил первую машину и бутылка минеральной воды стоила 20 копеек, а литр бензина — 4 копейки, что в стране очень многое разбалансировано. Правда, я и не представлял, какая дикая спекуляция начнется после…

Не все так плохо было, особенно в моем случае. Не дай Бог, чтобы в газете появилась даже небольшая заметка, что притесняют хор, не дают работать — на следующий день будут и райком, и горком, и обком разбираться, и быстро все решится. Меня самого как представителя настоящего искусства в какой-то степени защищало наличие хора — я всегда был остр на язык, был для советской власти неудобоварим. Я ж еще до развала СССР добился, чтобы здание райкома отдали искусству, отдали детям — я покушался на самоЁ партию! И добился. Ради формальности, помню, меня заставляли писать в характеристике хорошего педагога, что он занимается общественно-политической деятельностью. Но она никогда ею не занималась, и писать то, чего нет, я отказывался. Хотя были конфликты. Но хор меня оправдывал в глазах партии.

Я не был доволен той властью, но на трибунах не стоял, был против внутри, как большинство людей в то время. Саму революцию воспринял положительно, помните: «Горбачев — хорошо, ну а Ельцин — лучше!». Как мировую катастрофу я это не воспринял точно. Когда Ельцин попер против системы, я понял, что тоже правильно думал и чувствовал. Мне он был созвучен.

Я поддерживал Рух, но не ходил на митинги и стычки, мне предлагали и областное управление культуры, хотя это не совсем мое, я вообще даже на планерки в это управление не ходил 25 лет, меня там и видеть мало хотели, и слушать, поэтому мне говорилось: «Да оно тебе надо, эта планерка?»

В свое время я даже не мог представить, что буду в оранжевую революцию стоять на пьедестале у сапога Кирова и «отстаивать идеалы»…

Но, увы, все эти революционные сдвиги в основном обществу ничего, кроме пены, не дают. И, если вдруг хор пропадет, никто и не пошевелится из любого лагеря, я уверен.

— С политикой вы все, завязали?

— Да, все! Была не худшая страница в моей жизни, но хватит.

— А как вам живется на Дворцовой?

— Я давно отстаивал это переименование. Это же смешно — мой дедушка в Елисаветграде, мой отец в Зиновьевске, а я в Кировограде жили и живем на одной улице, но она все время по-разному называется…

— Как вы, потомственный интеллигент, оцениваете уровень нынешней кировоградской интеллигенции, которой становится все меньше? Где те люди, которые еще лет двадцать назад приходили зимой в театр, храм искусств, со сменной обувью? Где люди, которые битком набивались в зал музучилища послушать игру юных на экзаменах? Почему на встречи с поэтами и писателями в библиотеку Чижевского раньше приходили многие сотни, а сегодня — полтора-два десятка? Где эти люди? Мы их потеряли? Что происходит с кировоградской интеллигенцией? Отмирает как класс?

— Корни проблемы надо искать раньше, дальше во времени. Я помню те времена, когда в пасхальные дни на протяжении улицы Карла Маркса от места, где сейчас «Сельпо», и до площади Кирова с двух сторон стояли милиционеры и учителя, следя, чтобы школьники, не дай Бог, не шли в церковь. Религию со всем окружающим ее искусством у людей забрали, а что дали взамен? Песни о Коммунистической партии? Многие уехали, но оставались их ученики, которые нам, моему поколению передали то, что они знали, вкус и умение ценить настоящее.

Театров стало меньше, а ведь в театр имени Кирова как мы ходили, я как сейчас помню «Учителя танцев», очень мне нравился спектакль. В филармонию мы входили, как в святое место…

В этом ряду многое еще можно вспомнить. Раньше в областном суде Нейгауз и Шимановский давали концерты — в суде были два рояля! И не для того, чтобы на них дела складывать. И это считалось нормой. А сейчас вот возьмите залы власти. Например, в нашем городском совете зал заседаний — чудесная акустика. Раньше тут были трибуны для лекций, выступлений и докладов, и даже чтения стихов. Но уже довольно длительное время это место, где дерутся. И поэтому кресла в зданиях власти намертво прикручены к полу — чтобы не использовали как оружие. И вот мы с хором исполняем «Коронационную мессу», а трибуна в центре делит хор на две половины — басы с одной, сопрано с другой… Это мелкий штрих, но штрих…

Смотрите, как уходит та среда, в которой воспитываются и произрастают интеллигенты. Упала в свое время стена клуба имени Октября на улице Ленина — и не стало клуба, зато вырос на его месте банк какой-то. Хотя там была такая уникальная архитектура, и, как ни поразительно, всю эту красоту даже не сфотографировали перед тем, как сломать! Есть лишь любительские фрагментарные кадры. А театр имени Кропивницкого? Пристроили спереди к нему какой-то сарай, и тут же вывеска — «Памятник архитектуры». Да там охраняться законом как памятнику уже давным-давно нечему! А наше старое здание музучилища? Замечательный зал, камерный, уютный, — все это уничтожается! Дворец культуры имени Компанийца сегодня что такое? Арахисом там торгуют начиная со входа, саженцами, носками какими-то. А где же культуре быть? Откуда браться в такой общей атмосфере людям, которые будут надевать красивые платья в театр, приносить с собой красивые туфли и сидеть смотреть искусство, не лузгая семечки?

Эти красивые исторические здания, которые мы теряем, — они же носители духа, той энергетики, того интеллигентного мышления и традиций, которыми они пропитаны. А они уходят. Людям просто негде послушать приличную музыку! И они слушают Потапа и Настю Каменских, и это еще не худший вариант

— Неужто все так плохо?

— Знаете, в Бельгии беременных на последних месяцах обязательно водят на курсы хорового пения — настолько именно красивые человеческие голоса позитивны для будущего ребенка. Когда-то, верю, и у нас так будет.

— С Днем рождения вас! Увидимся на концертах!

Геннадий Рыбченков, «УЦ».