И я там был, мед-пиво пил

Мы завершаем публикацию серии очерков одного из постоянных авторов «УЦ», писателя, юмориста, путешественника и по совместительству кировоградского преподавателя и ученого Бориса Григорьевича Ревчуна о его встречах со звездами советской эстрады. Весьма вероятно, они когда-нибудь станут частью большой и популярной книги. Но это – дело будущего, а пока читайте, вспоминайте изрядно подзабытое и узнавайте новое о хорошо известных вам людях.

Редакция «УЦ».

Начало в №№ 26–31.

Народные СССР

Примадонна

На десерт предлагаю читателям воспоминания о другой, куда более известной Алле Борисовне – Пугачевой. Она вскочила в последний вагон – стала последней, кому было присвоено, по нынешним меркам, винтажное звание «Народный артист СССР». И было это 20 декабря 1991года, когда первый вагон поезда под названием «Советский Союз» уже втягивался локомотивом истории в бесконечный, без проблесков света в конце, туннель забвения.

Концерты Пугачевой прошли у нас в конце октября-начале ноября 1977 года. Исключительно в Кировограде. Она не захотела разрывать недельные гастроли на утомительные переезды, смену гостиниц и прочие неудобства кочевой артистической жизни. Еще в предварительном телефонном разговоре певица предупредила, что больше двух концертов в день она ни за что работать не будет. То, что среди всех артистов советской эстрады Пугачева в то время была «номер один», – знали все. Поэтому мы прекрасно понимали, что далеко не всем страждущим ее послушать посчастливится попасть в Кировоградскую филармонию и что уговаривать артистку удостоить своим пением еще какой-нибудь город области особых шансов и смысла не было. Узнав об эксклюзивно кировоградской дислокации гастролей, Анатолий Диброва, другие работники Светловодского горкома комсомола шибко на меня обиделись. Пришлось оправдываться и утешать пионеров комсомольского арт-предпринимательства нашей области: мол, в следующий раз – непременно, в первую очередь… Увы, следующего раза не получилось. Толя, прими мои запоздалые извинения!

Начало кировоградских гастролей певицы совпало с главным комсомольским праздником – Днем рождения ВЛКСМ. Кроме комсомольских работников, на второй, вечерний концерт Пугачевой явился весь бомонд кировоградского областного партхозактива. Руководство обкома комсомола решило на этот раз получить от своей концертно-коммерческой деятельности не только материальную выгоду, но и моральные дивиденды на вложенный арт-капитал. Первый секретарь Алексей Скичко выделил мне свою служебную машину, чтобы я «слетал» в его кабинет за букетом гвоздик, а секретаря обкома комсомола по пропаганде Валерия Мальцева попросил выйти перед началом концерта на сцену и сказать звездной гостье несколько соответствующих случаю теплых слов, а заодно сделать рекламу областному комитету комсомола. Валерий Викторович начал с того, что Кировоград по приглашению комсомола уже успело посетить с концертами немалое количество очень популярных артистов, но никого из них мы не ждали с таким нетерпением, как вас, уважаемая и всеми любимая Алла Борисовна. Вы, мол, на день рождения комсомола устроили всем, не только комсомольцам, настоящий праздник и т. д. За дословное изложение приветствия своего отраслевого секретаря я, «за давностью срока», не ручаюсь, а вот ответное благодарственное слово певицы мне запомнилось хорошо. Особенно врезался в память такой пассаж: «Мне уже исполнилось 28 лет – я из комсомольского возраста вышла, но я обещаю – как там у Пахмутовой с Добронравовым, “Не расстанусь с комсомолом, буду вечно с молодым!”» Как в воду глядела… Сначала был Киркоров, потом Галкин. Если так пойдет и дальше, то следующим ее спутником жизни может стать уже не молодой человек, а юный. Впрочем, шутки в сторону. Примерно в этом духе (по поводу неуместной шутливости) мне потом выговаривал Алексей Скичко, предположивший, что это я вложил в уста Пугачевой идеологически скользкий парафраз. Один лишний союз «с» – и плакатная цитата из культовой комсомольской песни превратилась в стёбный каламбур, вызвавший непочтительный по отношению к ВЛКСМ смешок в зале. Я оправдывался в духе «Я не я, и фраза не моя». Пугачевой хватало своего чувства юмора, но еще больше – бесшабашной отваги, которая иногда ей вредила, но, по большому счету, помогала делать из нее самую любимую народом певицу.

Конечно, главным ингредиентом ее популярности был несравненный голос. Он напоминал выдержанное коллекционное вино удачного урожайного 1949-го (год рождения певицы), достигшее своей элитной винтажности со своими неповторимыми оттенками аромата и вкуса. Как и в случае с Кобзоном, ранняя Пугачева времен ее первых записей для программы «С добрым утром!» Всесоюзного радио (песня «Робот»), сотрудничества с радиостанцией «Юность» в конце 1960-х (песни «Как бы мне влюбиться» и «Не спорь со мной»), первых выступлений на телевидении в детской программе «Будильник» меня не особо впечатляла. Даже в 1977 году она еще не вышла на пик своих голосовых данных и актерского мастерства, которого, на мой взгляд, она достигла в начале восьмидесятых, хотя фактически взошла на эстрадный трон несколькими годами раньше.

В первые постсоветские годы ее начали называть Примадонной российской эстрады. Я считаю, что это народное звание вполне можно было присвоить ей еще на взлете артистической карьеры. Во-первых, уже в середине 1970-х она была первой по популярности на отечественной эстраде. Во-вторых, согласно давней устоявшейся традиции, с этим неформальным титулом ассоциируется капризное, непредсказуемое поведение первенствующей в чём-либо артистки. Отсюда и соответствующее идиоматическое выражение – «каприз Примадонны». О непредсказуемости Пугачевой я слышал от многих гастролеров, но приведу пример, основанный на том, что она сама мне поведала.

Однажды ее пригласили выступить на торжествах по случаю выпуска слушателей Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Петь, как оказалось, пришлось прямо в банкетном зале. На второй или третьей песне, когда после второй или третьей рюмки офицеры и генералы продолжали шумно закусывать и постукивать столовыми приборами, Пугачева вдруг прервала пение, выдержала небольшую театральную паузу и, не сдерживая эмоций, сказала в микрофон притихшему залу: «Эй вы, солдафоны, я привыкла петь для тех, кто слушает, а не для тех, кто кушает!» После этого скандала ее долго никто никуда не приглашал, а начальство из Росконцерта еще долго щемило ее по совету вышестоящих партийных органов.

Подобную непредсказуемость и «оторванность» можно считать еще одной составляющей ее популярности. Она часто забывала о тормозах. Все остальные помнили, боязливо оглядывались на начальство, прислушивались к внутреннему цензору, прикидывали, что и как может отразиться на дальнейшей сценической карьере, а она – нет. Этот феномен «пугачевского бунта» при мне обсуждали Геннадий Хазанов с Лионом Измайловым, когда мы прогуливались по светловодской набережной. Они высказали примерно такую мысль. Не только артисты, но и все советские люди были в своей основной массе запуганными конформистами, которых Система прихватила массой крючков (очередями на квартиру, членством в идейных общественно-политических организациях, без которого не сделать карьеру и т. д., и т. п.). Им тоже порой хотелось взбрыкнуть и встрепенуться, да только крючки могли еще глубже и больнее впиться в грешное тело. И тут вдруг появляется человек, хрупкая женщина, которая от всех и за всех публично бросает вызов Системе – и репертуаром, отражающим реальные устремления и чаяния простых людей, а не иллюзорные идеалы, и нежеланием постоянно бояться, прогибаться и ходить на полусогнутых. Никто на эстраде на это решиться не может, а она – запросто. «Вот этим шилом Алка всех и достает!» Закавычил, потому что эта образная и резюмирующая фраза Хазанова четко врезалась в мою память.

Когда зрители шли на ее концерты или спешили прильнуть к экранам телевизоров, всегда был элемент саспенса, ожидания, что Пугачиха выкинет какой-нибудь фривольный фортель или, как минимум, споет что-нибудь необычное, может, даже крамольное. Как, например, на заводе «Пишмаш». Я туда вместе с ней съездить не смог (что-то срочное было на работе), но Елисаветский рассказывал мне, что она, увидев восторженный прием заводчан, ляпнула: «Ну, вы меня встречаете, как Лёню Брежнева!»

Когда я работал в Кировоградской СШ № 14, к нам на партсобрание пришел заведующий отделом пропаганды горкома партии А. И. Ницой. Мне, молодому учителю, кандидату в члены КПСС, поручили выступить. Темы выступления не помню, зато хорошо запомнил, как после собрания Анатолий Иванович выговаривал мне за то, что я в своем выступлении употребил словосочетание «наш лидер Брежнев». «Лидером, – пояснял он мне, – можно величать руководителя какой-нибудь несоциалистической страны. Брежнева же надо называть не иначе, как “Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев”. После официальных титулов можно еще добавить “дорогой”, но во внутрипартийной среде такой личностный эпитет можно и не употреблять». Это я опять вспомнил для тех, кто о советских временах знает только понаслышке.

Народная молва приписывала Пугачевой и многое то, что она и не помышляла делать. Например, песню «Эй вы там, наверху!» многие пытались трактовать как «фигу в кармане», как вызов высоким партийным бонзам, хотя на самом деле никаких диссидентских аллюзий текст хита периода начала перестройки не содержал.

Если кто-то думает, что молодая Пугачева – типичная представительница беспорядочного, богемного образа жизни или того больше – отмороженная выскочка, то он ошибается. Во-первых, мне запомнился ее рассказ о том, как она, студентка музучилища, пребывая на практике в общеобразовательной школе, заставила школьниц приходить на уроки пения в чистых накрахмаленных воротничках и манжетах, а мальчиков – в свежевыстиранных рубашках, как она строго за этим следила, какой идеальный порядок навела при преподавании предмета, во время которого класс обычно ходил на головах. Она гордилась тем, что после окончания практики под окнами ее квартиры бывшие подопечные собирались и скандировали: «Алла Борисовна, вернитесь, пожалуйста, в школу! Мы вас любим!» Подобный строгий порядок, как мне показалось, она навела и в сопровождавшей ее группе «Ритм», работавшей от харьковской филармонии. Когда она выходила к оркестрантам, расставившим на сцене аппаратуру и готовым к началу концерта, они перед первым концертом встречали ее приветствиями типа «Добрый день, Алла Борисовна!».

Все, кроме устроителей ее концертов Михаила Соболя и Геннадия Майского (сейчас таких людей называют продюсерами), обращались к ней по имени-отчеству. Со мной, ее одногодком, она тоже до конца держала дистанцию «на вы». Только однажды она сорвалась, но это было обусловлено спонтанной нестандартной ситуацией. Во время исполнения песни «Всё могут короли» к певице на сцену выскочил изрядно выпивший тщедушный мужичонка и начал возле нее пританцовывать. Большинство зрителей приняло его за подсадную утку (ну Алка и изгаляется!): еще бы, карикатурней ничего не придумаешь – в плаще, помятой шляпе, тем более что Пугачева во время музыкального проигрыша положила мужичку руки на плечи и, не моргнув бровью, сияя радостной улыбкой, стала кружиться с ним по сцене, постепенно продвигаясь к кулисе. «Держи его!» – отведя в сторону микрофон, успела зло крикнуть Пугачева и вручила мне пьянчужку. Она столь же динамично и артистично, уже с сияющей улыбкой, вернулась обратно на сцену для продолжения песни, а я стал удерживать дергавшегося в такт музыке и требовавшего «продолжения банкета» невесть откуда и как прорвавшегося на сцену поддавшего чудика в верхней одежде. После концерта Пугачева устроила работникам филармонии настоящий разнос. В, казалось бы, разухабистой бабе проснулся строгий фельдфебель. Она «построила» всех – от заместителя директора до рабочего сцены, пока не успокоилась извинениями и обещаниями, что впредь в филармонии такое на ее концертах никогда не повторится.

И все-таки время от времени вольные, богемные элементы поведения Пугачевой нет-нет, да и проявлялись в некоторых бытовых ситуациях. Однажды я стал очевидцем довольно комической сценки с участием Пугачевой и ее администратора Майского. Если бы кому-то постороннему сказали, что этот «пацан», который своей непредставительной субтильной внешностью как нельзя точно отражал данную ему артистами кличку Гвоздик, – устроитель концертов очень многих советских звезд эстрады, то он бы принял такое заявление как очень неудачный розыгрыш. Как этот бывший осветитель Одесской киностудии пробился к высотам подпольного продюсерства – для меня так и осталось загадкой. Один раз он вообще до такой степени удивил меня своей рассеянностью, что я не знал, что и думать об этой «акуле» квазирыночного советского предпринимательства. После одного из наших совместных обедов он забыл на ресторанном столике шесть с половиной тысяч рублей («Жигули» стоили меньше), завернутых в газетную бумагу. О свёртке он вспомнил только тогда, когда мы отошли пару кварталов от ресторана. Когда мы вернулись, столик еще был не убран, деньги нетронутыми лежали на прежнем месте. Но возвратимся к упомянутому случаю с Пугачевой. Тогда ее любимой пиктограммой, которую она добавляла к тексту автографов, было сердце с капнувшей из него каплей крови, а может, слезой (дополнительная деталь, которая сегодня больше подошла бы к эмблеме партии «Батьківщина»). У Кобзона в первый его приезд на правом плече тоже было сердце, пронзенное стрелой, со стандартной блатной подписью «Не забуду мать родную». Ко вторым кировоградским гастролям он эту наколку свел. Не знаю, «свела» ли Примадонна со своих сегодняшних автографов прежний романтический символ, но тогда он ей очень нравился. Когда Гена Майский в кировоградском ювелирном магазине достал/купил с переплатой золотое сердечко (то ли на кольце, то ли на кулоне – не помню) и вручил Алле, Пугачева настолько обрадовалась, что прыгнула Гене на руки и схватила его за шею. Тот еле успел подхватить артистку, но разность весовых категорий сделала картинку одновременно и смешной, и пугающей (говорящая фамилия, однако). Перегнувшийся вперед Гена из последних сил старался удержать Аллу, которая полушутя-полувсерьез приговаривала, что теперь поедет с ним на гастроли, куда бы он ее ни позвал. Обнявшуюся парочку носило от одной стены служебного коридора филармонии к другой. Пугачева разъяла руки и встала на ноги только после того, как Гена слегка врезался в стенку.

На тот момент подобные физкультурные упражнения были для Пугачевой не очень-то приятны и безобидны. Но об этом я узнал позже, буквально за пару часов до ее отлета из Кировограда. На Москву Пугачеву (но только ее одну) с удовольствием согласилось взять руководство КВЛУГА. Училище своим самолетом отправляло в столицу группу курсантов. После последнего концерта мы привезли гастролершу в Кировоградский аэропорт за час до вылета, но вдруг выяснилось, что рейс будет задержан. Из гостиницы артистку выписали, возвращаться туда смысла не было, поэтому было решено скоротать это время в здании аэропорта, благо, поздним вечером его помещение было практически пустым. Водитель облисполкомовской «Волги», которая обслуживала певицу, быстренько смотался в город и в каком-то ресторане успел купить две бутылки шампанского. Получилось так, что сердечник Елисаветский и водитель «при исполнении» его почти не пили, так что обе бутылки, с растяжкой на 2 часа, мы с Пугачевой разделили практически на двоих. Она сделала из пробочной проволочки венчик для помешивания и постоянно орудовала им в своем стакане. А я своими вопросами пытался извлечь побольше пузырьков из искристой памяти звездной собеседницы, притом очень интересной и, как мне показалось, столь же открытой и искренней. Ну не от опьянения же она вдруг стала рассказывать о своей главной на тот момент болячке.

«Всё, что вы видели на сцене, – заявила Алла, – это подвиг с моей стороны!» Оказывается, каждое движение, например, те же танцы с пьяным зрителем, вызывали у артистки острые боли в суставах, прежде всего коленях. Она рассказала, как один профессор советовал ей поменьше двигаться, другое медицинское светило – наоборот. Она поверила стороннику хоть и болезненного, но активного образа жизни и поведения на сцене. Странно, но в дальнейшем, следя за жизнью и творчеством Пугачевой, я нигде и ни разу не встречал каких-либо упоминаний об этой ее болезненной проблеме. О чем только ни писали и ни вещали наши СМИ, но я не припомню, чтобы речь шла о каком-нибудь артрите, артрозе (и прочих недугах, причастных к болям в суставах).

Когда мы урывками, перескакивая с одной арт-персоны на другую, обсуждали ситуацию, сложившуюся на то время в советском шоу-пространстве, она произнесла одну сакраментальную фразу, которую я периодически вспоминал, наблюдая за перипетиями культурной жизни сначала СССР, потом – СНГ: «Мне бы еще лет пять продержаться!» Подразумевалось – на вершине эстрадного олимпа. Это, напоминаю, было сказано в конце 1977 года. Начиная со следующего, 1978-го, по 2002-й год включительно Пугачева, согласно опросам газеты «Московский комсомолец», 12 раз становилась «Певицей года», а в 1999 году была также признана «Певицей века». Она, по-моему, превзошла славу Муслима Магомаева, особенно если учесть длительность пиковой популярности, а также композиторскую и шоу-продюсерскую составляющие ее оглушительного успеха. Муж Пугачевой конца семидесятых Александр Стефанович запустил в народ фразу, ставшую популярным анекдотом: «Брежнев – мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой». Это, конечно, не более, чем шуточная гипербола, но подставь вместо Пугачевой фамилию любого другого артиста – и от анекдота ничего не останется, кроме чьего-то необоснованного покушения на народную сверхпопулярность, на чужое место в истории.

Александр Стефанович одним из первых понял и умело использовал пиар-технологию (этого терминологического понятия у нас тогда в стране не было) запуска всевозможных сенсационных слухов о своей звездной супруге. Это в конечном итоге окупалось и в имиджевом, и в материальном отношении.

Кстати, об анекдотах. Пугачева знала массу анекдотов. И рассказывала она их так же по-актерски смачно, как профессионалы этого жанра – артисты-разговорники. Когда в аэропорту дело дошло до травли анекдотов и Елисаветский начал залезать в сексуальную тематику, Алла на соленые, приправленные матерком байки отвечала преимущественно политическими анекдотами, смягчая случавшуюся нецензурную лексику облегченными эвфемизмами типа сегодняшнего словечка «блин», да и те старалась произнести приглушенной скороговоркой. Такая сдержанность до застенчивости явно не дотягивала, но до определенной меры разрушала бытовавший в определенной части излишне простых людей устойчивый миф о «беспардонности и брутальности Пугачихи».

А еще многие поговаривали о том, что Алка поет исключительно под фонограмму. На одном из концертов Пугачевой, когда я стоял и слушал ее в открытых дверях бокового входа в зал, ко мне подошел известный в Кировограде хормейстер Олег Смолянский, которого обком комсомола периодически приглашал в жюри различных смотров художественной самодеятельности. Сначала он безапелляционно прошептал мне на ухо: «Дурят нашего брата: под “фанеру” поёт!» Прислушавшись, он засомневался – побежал за кулисы в надежде поточнее установить там истину. Такую челночную операцию «кулисы-зал» он совершил трижды, отчего окончательно запутался с выводом. Насколько я знаю, в Кировограде певица пела вживую. В свои двадцать восемь лет, даже при двух концертах в день, Пугачевой вполне хватало горла работать без фонограммы. Это потом, гораздо позже, как мне кажется, она на концертах стала прибегать к помощи техники воспроизводства и подтягивания до нужной кондиции своего предварительно записанного пения. Но, повторяю, телевидение вполне может ввести в заблуждение самых искушенных слушателей и зрителей. А еще Олег Николаевич заподозрил Пугачеву в употреблении наркотиков. «Видал, какое у нее после концерта как будто распаренное, но при этом белое лицо? Морфинистка! Я знаю, пришлось повидать таких! Вот чего она перед концертом закрывается в своей комнате с этим Мишей (Соболем. – Авт.)? Как пить дать, колется!» Я не стал с ним спорить, потому что и мне ее состояние перед началом концерта порой казалось не совсем обычным. Когда я что-то спрашивал, она смотрела на меня каким-то отсутствующим стеклянным взглядом, как будто мимо или сквозь меня. Ее администратор объяснял это тем, что артистка уже настроилась на выступление и в такие предконцертные мгновения ее лучше не беспокоить, не отвлекать от вхождения в образ. Возможно, так оно и было. Не знаю, альтернативных версий выдвигать не берусь…

Когда наконец-то Пугачеву пригласили пройти в самолет, я пожал протянутую мне руку, а Елисаветский пошел проводить ее в салон «ЯК-40». Вернулся он совершенно обалдевший: «Она поцеловала меня! В губы!» Это был один из немногих моментов, когда я искренне позавидовал годившемуся мне в отцы компаньону по совместной комсомольско-филармонической организации концертной деятельности в Кировоградской области.

Во второй, и пока что последний раз я виделся с Пугачевой в начале февраля следующего, 1978 года. Я был в Киеве в командировке, а она – на гастролях. Я дождался ее у входа в гостиницу «Украина» (она тогда располагалась кварталом выше по бульвару Т. Шевченко от Бессарабки). Пугачева возвращалась со своего первого концерта в украинской столице. Из дверцы заднего сиденья подъехавшей «Волги» первым выскочил Александр Стефанович. Он открыл переднюю дверцу, помог выйти из машины Пугачевой. Она держала в руках огромный букет цветов. Выждав, пока она раздаст автографы осадившим ее поклонникам, я подошел и на всякий случай представился. Кто ее знает: помнит не помнит? Сразу вспомнила (или сделала вид, что узнала). Отдала мужу букет и начала со мной разговор о Кировограде, о ее намерении выполнить данное у нас обещание – приехать еще. Подошел Стефанович. Она представила меня мужу, и наоборот. Знакомство ограничилось взаимными приветствиями и рукопожатием. Саша (так она представила мне Стефановича) стал напоминать жене, что на улице мороз, что она с разогретым на концерте горлом, что надо поберечь голос. Пугачева сначала отмахнулась, не мешай, мол, нашему разговору, но потом все-таки послушалась и пригласила меня зайти в холл гостиницы и договорить там. Разговор в основном крутился вокруг ее возможного второго приезда на кировоградскую землю. Она не только не возражала против такой перспективы, но и сделала попытку перебрать в памяти варианты ее осуществления. Никакой конкретной «дорожной карты» не получилось, но принципиальная договоренность была достигнута. Сошлись на том, что обе стороны будут думать, как и когда реализовать новый гастрольный проект на практике. Увы, этот прожект ушел в виртуальный архив с пометкой «Миссия невыполнима». Пугачева тогда была нарасхват, и, видимо, ее перехватывали другие области, предлагая более заманчивые опции левых гастрольных туров.

Пугачева таки приехала и выступила в нашем городе. Но это уже была совсем другая история, в другой стране, с другим политическим и социально-экономическим ландшафтом, когда, перефразировав Тычину, можно было бы сказать:

«Дим-димок од Комсомолу,
Мов дівочі літа…
Не той тепер Кіровоград,
Інгул-річка не та».

Такий-от «маркізет, мадеполам, малята…».

Борис Ревчун

Вместо эпилога

Вероятно, не все читатели добрались до последней порции моего мемуарного сериала. Вполне объяснимо: кто-то мог не поверить в достоверность описанных событий, кому-то могли не понравиться мои пространные, порой непоследовательно-ассоциативные и безусловно весьма субъективные размышления о том или другом действующем лице и исполнителе. Было бы смешно, если б к таким читателям я выставил какие-то претензии. Здесь, наверное, уместнее извиниться («может быть, кого-нибудь обидел зря») и смириться с тем, что «мне не добиться от вас того, чего добился мой друг Коля Остенбакен от польской красавицы Инги Зайонц».

Ну а тем, кто все-таки прочел эти записи до конца и так же остался неудовлетворен и разочарован, мой последний совет: «Воспоминания закончены – забудьте!»