Ядерная «щитовая» нашей Родины…

Шесть десятков лет тому назад Советский Союз и США в безудержной гонке вооружений создали клуб стран, обладающих ядерным оружием. Этот статус давал СССР массу преимуществ, но и требовал очень много затрат — как финансовых (увы, в ущерб «гражданской» экономике), так и ресурсных. За простой фразой «ядерные щит и меч Родины», которой так любили щеголять государственные деятели, скрывался напряженный и опасный труд тысяч ученых и производственников, солдат и офицеров, обеспечивавших работоспособность, надежность и эффективность этих самых ядерного щита и ядерного меча родины. Это интервью — рассказ трех жителей областного центра, служивших в военных частях, «работавших» непосредственно с ядерными боеприпасами. Сейчас все они — военные пенсионеры и активисты Кировоградского областного союза ветеранов ядерных испытаний и учений с применением ядерного оружия…

Гонка вооружений времен холодной войны двух враждовавших между собой политических блоков привела к тому, что к началу 80-х годов прошлого столетия различные рода войск Вооруженных Сил СССР оказались укомплектованы ядерными боеприпасами, что называется, «под завязку». Следовательно, и мест хранения подобного вооружения насчитывалось много. Это раньше любая информация о подобных военных частях была скрыта за семью печатями. Сегодня уже не секрет, что шахтно-пусковые установки ракет стратегического назначения с ядерными боеголовками находились в 125 километрах от Кировограда — в Первомайске, Николаевской области; арсенал ядерных боеприпасов — Объект «С» — располагался в ранее засекреченном армейском поселке Кировоград-25 (Александровский район), а возле Канатово базировалась группа передвижных ракетных установок.

«Нас называли «глухонемые»…

В составе сборочных бригад, занимавшихся техническим обслуживанием ядерных боеприпасов в военных частях Кировоградщины, проходили службу собеседники журналиста «УЦ»: старший прапорщик запаса Николай Васильевич (фамилию называть не стал из скромности. — Авт.), прапорщик запаса Михаил Голик и руководитель регионального союза ветеранов ядерных испытаний подполковник запаса Валерий Фельдман. Основной их служебной обязанностью было выполнение так называемых регламентных работ: сборка, разборка боеголовок, замена узлов и деталей, проверка их функционального состояния. Предлагаем вам почитать воспоминания людей, собственноручно прикасавшихся к боеприпасам, способным стереть с лица планеты такое немаленькое государство, как США…

Николай Васильевич: — На территории Украинской ССР, если не ошибаюсь, находилось четыре военные части, аналогичных дислоцированным на «Объекте “С”» и Кировограде-25. Они были ориентированы на техническое обслуживание ядерных боеприпасов различных родов войск, дислоцированных в Украине. Регламентные работы для флота проводила отдельная часть в Феодосии; Кировоград-25, а также наземные подвижные ракетно-технические бригады обслуживали сухопутные ракетные войска; в Канатово проходил регламент-осмотр вооружения ВВС. Зачем вообще нужны были регламентные работы? В военные части специзделия (то есть ядерные боезаряды) поступали прямиком с заводов, после чего они ставились на боевое дежурство и находились в таком состоянии в течение строго определенного промежутка времени, допустим, одного года. Затем, когда истекал гарантийный срок эксплуатации хотя бы одного составляющего элемента изделия, боеголовка снималась с дежурства и передавалась нашей части на проведение регламентных работ. Одновременно из арсенала отправлялась точно такая же боеголовка для установки взамен снятой на «техосмотр», чтобы ракетная установка оставалась в боевом состоянии. После проведения регламентных работ специзделие закладывалось на хранение в арсенал. Вот такой был обмен…

Михаил Голик: — Для каждого изделия был свой график проведения регламентных работ. Кроме того, в дополнительном формуляре также отмечалось время проверки отдельных узлов и деталей боевого изделия. Причем, какой бы малозначительной ни казалась деталь, когда истекал срок осмотра узла, разбирали и проверяли всю боеголовку. Главный инженер части по специальному журналу отслеживал время проведения регламента и отдавал распоряжение подразделениям (подразделение, в котором мы служили, официально называлось сборочной бригадой) проводить те или иные работы. Ядерные боеприпасы доставлялись в подземный бункер — сборочный зал, укладывались на специальный стеллаж и подвергались процедуре проверки всех узлов…

Валерий Фельдман: — В сборочном помещении поддерживались постоянные климатические условия: температура 10-15°С и влажность 60%, не более. За этими параметрами следили или сами военнослужащие части, или бригада гражданских специалистов.

М.Г.: — Регламентные работы проходили строго по технологической карте. Например, один офицер читает вслух пункты инструкции, второй, его непосредственный начальник, наблюдает, правильно ли тот их читает. Третий осуществляет те или иные регулировки в боеприпасе, причем только строго штатным и установленным именно для этого случая инструментом, четвертый — неотрывно наблюдает за его действиями. Пятый — командир — строго следит за всеми исполнителями. Сначала проверялся на работоспособность каждый узел по отдельности, затем вся боеголовка в сборе, по основному каналу и дублирующему. Затем изделие отправлялось или на хранение, или на боевое дежурство.

Н.В.: — Группы сборки состояли исключительно из офицеров и прапорщиков (как правило, их было двое, остальные десять-четырнадцать человек — офицеры). Прапорщики должны были иметь образование не менее среднего технического, офицеры — только высшее техническое образование. Кстати, в нашей части служили даже выпускники Кировоградского института сельскохозяйственного машиностроения. Брали специалистов с «гражданки», в течение года их переобучали, потом они сдавали экзамены и в звании лейтенанта начинали «крутить гайки». Это образно говоря — «крутить гайки». На самом деле приходилось работать со сложным электротехническим оборудованием, самым лучшим и совершенным на то время. Все инструменты начиная с простой отвертки через каждые полгода проходили лабораторные испытания.

В.Ф.: — Как в больницах хирурги до и после операции, перед расстыковкой изделия, после сборки боеголовки, несколько раз во время проведения регламентных работ мы проверяли количество инструментов на столах. Если вдруг — хотя такие инциденты встречались чрезвычайно редко! — обнаруживалась недостача хотя бы одного ключа, работы повторялись по новой, до тех пор, пока не найдется пропажа…

— Вам выдавалась какая-то специальная защитная одежда для работы с ядерными боеприпасами?

Н.В.: — Когда приходили на регламент в сооружения, переодевались в чистую форму вплоть до нижнего белья (перед работой обязательное медицинское обследование, если вдруг «остаточные явления» — человека к боеприпасам не допускают). Вся одежда — х/б, чтобы исключить возможность возникновения статических электрических разрядов. Лайковые перчатки, прорезиненные тапочки, прошитые медной проволокой для заземления…

В.Ф.: — До 1968 года мы надевали свинцовые «плавки». Потом на изделиях сделали какую-то защиту, боеголовки стали менее опасны для здоровья, и при регламентах «свинец» уже не носили… Вне регламентных работ ходили в обычной военной форме, в некоторых подвижных ракетно-технических бригадах носили летную форму, хотя к авиации и не имели никакого отношения.

Н.В.: — У нас, например, ходили в форме танкистов. Своего рода маскировка.

В.Ф.: — Бункеры были расположены под землей, сверху засеяны травкой, с воздуха и не определишь, что находится на территории части. Вообще полеты самолетов над нашими частями были запрещены. Оперативному дежурному прислали из Москвы график пролета искусственных спутников над территорией части, и, когда часть попадала в зону объектива спутника (с «Шатла» можно было сфотографировать любой объект размером с монету), все работы и передвижения на поверхности полностью прекращались. Если кто и работал, то надевал техническую форму, чтобы не было видно, кто он такой и чем занимается на службе…

— И все-таки уровень радиации при обслуживании специзделий был большой?

В.Ф.: — Никто не замерял. Нам запрещалось проводить замеры. Разрешили только после 1986 года, после аварии на ЧАЭС.

Н.В.: — Да и не приучены мы были контролировать данные радиационного фона… Выдавали индивидуальные дозиметры, но показания этих приборов нельзя назвать точными (по их данным фон составлял 50-60 микрорентген в час). На регламентах, когда подходишь к боеголовке, то чувствуется, как волосы на теле поднимаются…

— Из-за выброса адреналина?

Н.В.: — Нет, из-за радиации…

— А сколько часов в день позволялось работать с боеприпасами?

Н.В.: — Минут сорок, час. Потом обязательно объявляли перерыв, можно было выйти на улицу, освежиться. В целом продолжительность работы зависела от общего времени проверки изделия. Пока бригада не закончит регламент, никто в гарнизон не возвращался (одно изделие обслуживала только одна бригада). Допустим, на проверку изделия дано два часа — проверили, вышли, проветрились, вернулись и приступаем к очередной операции. Закончили эту операцию, подышали свежим воздухом — приступили к следующей, и так до полного завершения цикла регламентных работ.

— При назначении на службу вас не предупреждали о негативном влиянии радиоактивного излучения на состояние здоровья? Не давали право выбора?

Н.В.: — Предупреждали, нам же доплачивали «за вредность» 20-30% оклада. Но как такового, понятия «хочу, не хочу» в армии нет. Ты пришел служить Родине, и тебя не спрашивают, чего ты хочешь, а чего — нет. Если вообще не желаешь служить в этой системе — пиши рапорт. Могут перевести в другую часть, но тогда о продвижении по служебной лестнице придется забыть.

У нас один лейтенант не смог работать. Говорит, когда спускаюсь в подземелье (а там атмосфера гнетущая: бетонные стены полтора метра толщиной, двойные металлические двери, искусственное освещение) — мандраж берет…

— А жены не возражали против вашей службы в «ядерных» войсках?

В.Ф.: — Они просто не знали, где мы работаем. Так было заведено, что за пределами бункера мы никогда и никому не рассказывали, чем занимаемся. Даже сослуживцам. В группе сборки у каждого человека было свое отдельное рабочее место, и твои коллеги могли и не знать, над каким узлом кто работает. Нас называли «глухонемые»…

Н.В.: — Если дома спрашивают: «Где был?», отвечаешь: «На танкодроме…» У нас на объекте некоторые семьи прожили в городке по 25 лет, а жены так и не знали, что мужья работали с ядерными боеприпасами…

— В последнее время в художественных фильмах сценаристы часто используют такой ход, как нападение террористов на военное подразделение одной из стран бывшего Союза с целью захвата ядерной боеголовки. Как думаете, реально было кому-либо захватить ядерные боеприпасы?

В.Ф.: — Военная часть находилась под защитой обученного, тренированного и хорошо вооруженного батальона охраны. Но если бы возникла такая ситуация, как захват объекта противником, то мы были «запрограммированы» на самоуничтожение. По территории части располагались мощные заряды взрывчатки (обыкновенной, армейской, не ядерной), подорвав которые, можно было «похоронить» под слоем грунта и бетона все специальные сооружения. Детонация ядерных боеприпасов при этом не начиналась…

— Внештатные ситуации за время вашей службы не возникали?

В.Ф.: — Нет, это было исключено. Доступ к специальным сооружениям имел строго определенный круг специалистов — чтобы пройти в бункер, нужно было миновать три КПП с тройной пропускной системой. При регламентных работах строго соблюдались требования техники безопасности. Инструктаж по ТБ проходил ежедневно, перед началом работ. За все время в специальных хранилищах не было отмечено ни одного несанкционированного взрыва, тогда как склады с обычным вооружением в военных частях регулярно взлетали и продолжают взлетать на воздух…

— Специалистов, которые работали на сборке-разборке боеприпасов, «особисты» часто проверяли на благонадежность?

Н.В.: — Прежде чем выдать допуск на проведение регламентных работ, КГБ проверял всех до седьмого колена. Чтобы только проживать в нашем городке, необходима была третья форма допуска, для работы на объекте — первая форма. Проверяли, как офицеры и прапорщики проводят свободное время (у «особистов» были свои осведомители), сами приходили на регламенты. Единственный посторонний человек, который имел право присутствовать при регламентных работах, — представитель особого отдела.

— Вы не понаслышке знаете, что собой представляет ядерное вооружение, его преимущества и недостатки. Как думаете, наличие этого вида вооружений — благо или зло для страны?

В.Ф.: — Мощь государства определяется наличием ядерного оружия. С этой страной считаются в мире. Глава государства на любых переговорах может диктовать свою волю…

Н.В.: — Наша военная доктрина была направлена на сдерживание гонки вооружений. Если бы после Второй мировой войны не создавались новые виды оружия, то и в Советском Союзе ядерный арсенал не получил бы такого размаха. По сути, первыми к ядерному оружию пришли американцы. Они продемонстрировали миру свою мощь. Нам нужны были альтернативные меры… Бывший министр обороны Александр Кузьмук сказал, что Украина, наверное, должна подумать над тем, чтобы снова завезти ядерное оружие. Потому что нас перестали уважать… Сейчас, при новом министре, об этом речь уже не идет…

«О бедных гусарах…»

Очередной парадокс из категории «за державу ужасно стыдно» — бывшие военнослужащие элитных армейских частей, высококвалифицированные специалисты, принесшие в жертву ради безопасности родины собственное здоровье, оказались не понятыми черствой государственной машиной. Уже пятнадцать лет ветераны ядерных испытаний и учений с применением ядерного оружия пытаются добиться присвоения им соответствующего статуса, как для лиц, ликвидировавших последствия аварии на Чернобыльской АЭС. О том, что люди, работавшие с ядерным оружием, должны быть в своих правах приравнены к чернобыльцам, говорится теоретически в Постановлении Кабинета Министров еще от 2 декабря 1992 года. Но из-за разночтений текста документа чиновниками на практике отношение к ветеранам совершенно другое. В профильном управлении Кировоградской облгосадминистрации годами без движения лежат документы 37 ветеранов-«ядерщиков», ожидающих присвоения чернобыльской категории, которая даст возможность хотя бы приобретать медикаменты со скидкой. Чиновники эти документы оформлять отказываются…

— У нас в организации состоят люди, которые служили на полигонах в Семипалатинске, на Новой Земле, — говорит Валерий Фельдман. — Десяти ветеранам присвоили статус чернобыльцев, остальным — нет. Мы написали не одно письмо в Кабинет Министров, в Минтруда — безрезультатно. Если бы у нас не так часто менялись правительства, тогда, может быть, был бы какой-то сдвиг с мертвой точки… Когда Пузаков был народным депутатом, то помогал нам, передавал все наши запросы по назначению, помог отстоять Кировоград-25…

— Как сильно работа с боеприпасами сказалась на вашем состоянии здоровья?

В.Ф.: — Одно время мы ездили в Киев и по эмали зубов определяли дозу радиации, полученную за все время жизни. Вышла довольно внушительная цифра. Из всех нас, кто работал с ядерными боеприпасами, ни одного абсолютно здорового человека нет. Сердечно-сосудистые заболевания — у всех, ишемическая болезнь сердца — у всех, у всех — заболевания опорно-двигательного аппарата, у основной массы ветеранов — гипертония. Только за минувшие десять дней мы похоронили двух человек…

В то же время доказать факт получения дозы радиации во время прохождения службы очень сложно. Собрать документы нереально, раньше мы вообще не имели права об этом говорить. А ВТЭК не хочет связывать болезни со спецификой службы, потому что тогда придется платить нам большую, чем сейчас, пенсию…

Союз ветеранов ядерных испытаний и учений с применением ядерного оружия пытается как-то помогать нашим людям в социальных вопросах, добивается, чтобы ветераны получали соответствующее пенсионное обеспечение. И мы ничего незаконного не требуем! Нам начисляют пенсии из размера оклада, к примеру, прапорщика, 130 рублей, хотя зарплата у прапорщика, служившего в «ядерных» частях, находилась в пределах 220-240 рублей. Нас приравняли к сухопутным войскам! Чиновники считают, раз сейчас в Украине ядерных войск нет, то при начислении пенсий надо отталкиваться от размеров окладов обычных военнослужащих, а это в принципе неверно и несправедливо…

— Не жалеете, что довелось работать с ядерными боеприпасами?

М.Г.: — Когда предложили служить техником в группе сборки, я пошел на эту работу добровольно, поэтому как я могу о чем-то жалеть? Нет, конечно. Об этом даже не может быть и речи…

В.Ф.: — Сказать о том, что мы жалеем, нельзя, эта часть жизни уже прошла, с ядерными зарядами работали, и ничего уже не изменить. Мы были патриотами и приказы не обсуждали. Жалеем только, что сейчас государство к нам так плохо относится…

Н.В.: — Какое может быть сожаление? Я сам пошел служить в эти войска. Раньше с нами считались, нас уважали, это сейчас мы — никто… В 2005 году я получал пенсию меньше, чем люди, которые вообще ни одного дня в жизни не работали. Они открыто надо мной смеялись… Жалеем мы, что отдали здоровье на благо родины, но взамен получили пенсионную дискриминацию. Вот это убивает сильнее радиации…