«Для меня, как и для многих гимназистов Мариуполя, юность окончилась рано. В 1914 году, когда я был на каникулах, разразилась война. (…) Для меня и моих сверстников она осталась там, на улицах Мариуполя, на морском берегу, где мы часто собирались озорной компанией, всегда готовой на какую-нибудь дерзкую проказу.
Я с тоской припал к кружочку в заиндевелом вагонном окне. Мимо проплывали знакомые домишки, до крыш занесенные пушистым снегом; улицы, по которым как ни в чем не бывало ходили люди, разъезжали извозчики. Неотвязно преследовала мысль, что, возможно, все это я вижу в последний раз.
(…)
Порядки Елисаветградского кавалерийского училища, куда я попал, отличались особой строгостью. Командование не давало ни малейшей поблажки своим воспитанникам. С утра до позднего вечера юнкера были на ногах. Маршировали, изучали устав, топографию, тактику боя, осваивали верховую езду, вольтижировку, учились стрелять из винтовок и наганов. Здесь, как и в гимназии, программа предусматривала ускоренную подготовку. Из «сырой массы», как называли нас бывалые военные, в течение девяти месяцев командование училища подготовило группу прапорщиков. Во всем чувствовалась лихорадочная спешка: и в учении; и в немедленной отправке в действующую армию. Проводы были по-солдатски просты. Начальник училища — седой генерал — огласил царский приказ о производстве нас в прапорщики, а потом произнес напутственное слово, призвал умножить славу русского оружия. Так я стал офицером.
По прибытии в действующую армию я был назначен младшим офицером первого эскадрона пятого уланского Литовского полка и находился в нем вплоть до заключения Брестского мира», - так начинается книга воспоминаний белого эмигранта и убежденного коммуниста, известного американского и малоизвестного советского художника Виктора Михайловича Арнаутова.
Офицер-иконописец-конезаводчик-студент-штукатур
Виктор Арнаутов родился 11 ноября 1896 года в Запорожской области в семье священника. Юность провел в Мариуполе, там окончил Александровскую гимназию, учился живописи у частного преподавателя и готовился к поступлению в академию художеств. Сам он писал, что война расстроила его прежде всего тем, что пришлось отложить поступление в академию. Однако тогда он считал это временным затруднением, окончил ускоренные курсы в нашем кавалерийском училище и в 1915 году оказался на Рижском фронте. В 1917-м Виктор Арнаутов уже был Георгиевским кавалером, а его полк был послан на переформатирование в Сибирь и оказался рядом с китайской границей. Когда случился большевистский переворот, полк просто перешел границу и оказался в Маньчжурии — тогда казалось, что это тоже временно (это по версии его пасынка Сергея Бетехтина-Талепоровского). В других источниках пишут, что в начале 1918 года Арнаутов демобилизовался и поселился в Симбирске, откуда вновь был мобилизован в армию Колчака и отступал с ней до Сибири и Дальнего Востока.
Сам Виктор Михайлович в своей автобиографии «Жизнь заново», изданной в СССР, по понятным причинам, обходит этот вопрос и только сообщает: «Так я очутился вдали от родины, на чужбине без средств к существованию. В Харбине каждый мой день начинался с одного и того же вопроса: на что сегодня жить? Рассчитывая на то, что в городе много русских, пробовал писать иконы. К моему удивлению, дело наладилось, но потом спрос резко сократился. Пришлось переквалифицироваться в лепщика. Мастерил для строящихся зданий барельефы. (…) Не знаю, сколько бы так еще привелось мытарствовать, если бы в ту пору не появился в Харбине русский генерал Клерже. Он прибыл с поручением китайского маршала Джан Дзо-лина собрать группу инструкторов, понимающих толк в лошадях. Маршал замыслил улучшить монгольскую породу лошадей и с этой целью открывал конный завод. Генерал Клерже пригласил меня на службу к маршалу.
— Все-таки, - сказал он, - это лучше писания икон.
Я дал согласие и отправился в Мукден вместе с ветеринаром и кузнецом. И, как оказалось потом, не прогадал. В Мукдене познакомился с семейством помощника русского военного атташе Василия Васильевича Блонского, общительного, мягкого и сердечного человека. Мы подружились с его дочерью Лидией и несколько месяцев спустя стали женихом и невестой. Василий Васильевич не возражал против нашего брака, и свадьба состоялась. (…)
Тесть несколько раз пытался заговаривать со мной относительно будущего, советовал найти свое призвание, получить специальность, которая бы кормила семью, а мне всегда хотелось стать художником, и ничто другое не привлекало».
Арнаутов пишет, что в Маньчжурии специальных художественных школ не было вообще, и он задумал ехать в Америку, узнал, что в художественную школу Сан-Франциско принимают иностранцев за плату 150 долларов в год. Послал туда свои рисунки, и его приняли! В 1925 году Виктор Арнаутов официально стал студентом. Оплачивать обучение зятя согласился тесть, на его же попечении осталась семья Арнаутова (к тому моменту у Арнаутовых уже было двое сыновей — Михаил и Василий). Впрочем, всего через полгода Виктора Арнаутова назначили старостой (он должен был готовить класс к занятиям, месить глину, разбирать ненужные скульптуры и т. п.) и освободили от платы за учебу, он даже немного зарабатывал в керамической мастерской. А в последний год учебы увлекся фреской. «Это замечательная техника, которая требует точности рисунка, при ограниченной палитре дает яркость красок, требует четкости и решительности в работе, - писал он. - Краски наносятся на поверхность еще сырой штукатурки и химическим изменением извести закрепляются на ней на века. Художник по заранее разработанному рисунку должен расписать свежеоштукатуренный кусок стены, будучи ограничен временем 6-12 часов — до высыхания штукатурки.
Один из преподавателей, Ральф Стакпол, узнав о моем увлечении фреской, рассказал о недавней поездке в Мексику и о своем знакомстве со знаменитым мексиканским художником Диего Риверой. Показал фотографии его работ и сказал, что если я хочу серьезно заняться монументальной живописью, то мне необходимо несколько лет поработать под руководством этого большого мастера. Однако, зная, что я эмигрировал из России, Стакпол высказал сомнения относительно возможности моей совместной работы с Риверой, одним из создателей коммунистической партии Мексики. Я интересовался советской литературой, любил Маяковского, Есенина, Эренбурга. Знал, что «Хулио Хуренито» написан Эренбургом по рассказам Риверы, с которым он был дружен в Париже. А в книге «Мое открытие Америки» Владимира Маяковского Ривера дан во весь рост, его можно мысленно представить именно таким, каким он был в жизни. И чем больше я читал о Ривере, тем интереснее он казался мне как художник и как человек. Ко дню окончания школы решение о поездке в Мексику созрело! Об этом я написал в Мукден и попросил Лиду поторопиться с приездом, так как срок моей визы на пребывание в Соединенных Штатах истекал.
Деньги, которые я получил от продажи своих работ, вместе с теми, что прислал тесть из Мукдена, позволяли поехать в Мексику. И когда в Сан-Франциско прибыла жена с пятилетним Михаилом и четырехлетним Василием, у меня все было готово к поездке, и мы, не мешкая, отправились в путь».
Социалистический реализм в капиталистическом городе
Риверы дома не оказалось, незваных гостей встретила его жена Фрида Кало — последняя любовь еще одного нашего земляка Льва Троцкого, которой еще предстояло сыграть роковую роль в его судьбе. Арнаутов описывает ее как очень обаятельную и колоритную красавицу, не упоминая ни о ее картинах, ни о ее увечье.
Сам великий мастер Арнаутова к себе в ученики не взял, потому что вообще не брал учеников, но предложил ему стать подмастерьем и даже назначил плату за работу. В течение нескольких лет выпускник высшей художественной школы был растиральщиком красок, штукатуром и т. п., прежде чем мастер доверил ему переносить рисунки на мокрую штукатурку, а потом и помогать ему в работе. За эти годы Виктор Арнаутов не только научился писать фрески, но и проникся левыми взглядами учителя. Своего третьего сына он назвал Яковом в честь Риверы и только потом узнал, что Яков на испанский манер не Диего, а Хакобо. «Исправлять ошибку было поздно», - пишет он.
В начале тридцатых годов, вернувшись в Сан-Франциско, он сразу же украсил стену своей мастерской фреской, давал частные уроки, его пригласили преподавать на факультет искусства и архитектуры Стэнфордского университета.
В 1937 году Арнаутов стал членом коммунистической партии США. Сергей Бетехтин-Талепоровский пишет, что тогда же, в 1937-м, Виктор Арнаутов, вдохновленный рассказами Риверы о поездке в СССР, подал первое прошение о том, чтобы ему разрешили вернуться на родину. К счастью, ему отказали… В этом же 1937-м году в Мариуполе его отец Михаил Арнаутов, который овдовел и все еще служил священником в кладбищенской церкви, был обвинен в контрреволюционной деятельности и по постановлению «тройки» УНКВД Донецкой области приговорен к расстрелу. Виктор Арнаутов об этом так никогда и не узнал.
«Период 30-х годов был замечателен тем, - пишет Виктор Арнаутов, - что в число монументалистов США влился новый большой отряд художников. Во время кризиса, отсутствия работы по заказам отдельных меценатов и крупных компаний, большинство художников включилось в работу по программе Рузвельта, то есть стало работать в монументальном искусстве. (…) Так что я со своей семьей вернулся в США как нельзя кстати, в очень удачное время. Мои способности и знания монументалиста, прошедшего обучение у знаменитого Диего Риверы, давали мне надежду на получение заказов».
И заказы последовали. Один из самых крупных — башня Коит в Сан-Франциско. Программа Рузвельта, о которой пишет художник, призвана была не только развивать монументальное искусство в США, но и материально поддержать художников, оставшихся без заказов во время Великой депрессии. С этой целью на одном из холмов Сан-Франциско была возведена башня Коит, названная в честь Лилли Хитчкок Коит, богатой и очень эксцентричной светской дамы, страстью которой было пожарное дело. Треть своего состояния она завещала городу с условием, что за эти средства в Сан-Франциско будет построено что-то красивое, величественное и в честь пожарников. Расписывать башню Коит пригласили двадцать пять художников, но вклад их был очень неравноценным. Арнаутов, например, написал все уличные сцены — и в Сан-Франциско эту башню считают в первую очередь его работой (впрочем, там он известен гораздо больше, чем у нас, потому что в городе, который является столицей стрит-арта, его фресок сохранилось немало). Мы внимательно рассматривали фотографии фресок башни Коит, но так и не поняли, причем тут пожарники…
Зато другая тенденция заметна невооруженным взглядом. Дело в том, что как раз в это время Диего Ривера создал настенные росписи в Рокфеллеровском центре в Нью-Йорке. Предложенную Рокфеллерами тему «Человек на распутье» Ривера интерпретировал как противопоставление капитализма и коммунизма (в пользу последнего, конечно). В правой части фрески Ривера изобразил огромный портрет Ленина, а в левой внизу — среди «грязных» дельцов, потягивающих коктейли в обществе проституток, - Джона Рокфеллера младшего. При этом Нельсон Рокфеллер, который очень ценил Риверу, попросил (!) художника заменить портрет Ленина лицом «неизвестного человека», но Ривера отказался. Его отстранили от работы, и фреска была уничтожена. Среди художников, которых пригласили расписывать башню в Сан-Франциско, было два ученика Риверы — Виктор Арнаутов и Клиффорд Уайт, оба были коммунистами, оба поддерживали учителя. И оба решили тоже отразить свои левые взгляды на фресках, правда, до портрета Ленина никто из них не дошел, но на уличных сценах Арнаутова угнетенные рабочие организуют профсоюзы, читают сплошь левые газеты (на одной из фресок изображен автопортрет художника возле газетного киоска, где вся пресса левая), в библиотеке среди книг стоит «Капитал» Маркса и т. п. Когда фрески были закончены и башню открыли для посещений, разразился скандал. Местная газета обвиняла Комиссию по общественным проектам в том, что она пригрела коммунистическую змею у себя на груди, были даже призывы поступить с фресками башни Коит как с фреской Рокфеллеровского центра. Но пошумели и перестали, а фрески стоят до сих пор и сегодня могут считаться великолепным образцом соцреализма. С недавнего времени за просмотр фресок стали взимать с туристов плату — 15 долларов.
Надо сказать еще об одной отличительной черте Виктора Арнаутова. Сын его второй жены Нонны Талепоровской Сергей Бетехтин-Талепоровский, который отчима, очевидно, не любил и писал о нем в очень ироничной манере, признает: «Красив был так, что бабы шалели» и постоянно намекает, что баб этих было много. Современницы вспоминали о нем: «Более красивого и обаятельного мужчины я не встречала». Его красота и харизма заметны даже на многих фотографиях, но почему-то не на автопортретах — вероятно, себя художник видел иначе.
Назад, в Союз!
«Неделю спустя после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз мы, русские, проживающие в Сан-Франциско, собрались на митинг и провозгласили создание Русско-американского общества по оказанию помощи Красной Армии, - пишет Арнаутов. — Его председателем избрали меня. Лидия Васильевна вошла в женский комитет общества. Опасность, нависшая над родиной, как бы объединила и сплотила прогрессивную часть русских и украинцев, проживающих в Америке. Симпатии наши и антипатии давно определились. Все наносное, что вольно или невольно привело нас к эмиграции, было сметено временем. Оно работало в пользу Советского Союза.
Наше общество устраивало митинги, собрания, на которых мы рассказывали американским граджданам о России, о жизни ее народа, о его борьбе против фашистских захватчиков. Оно организовывало выставки, посвященные Советскому Союзу, распространяло советские газеты и журналы, книги, наладило сбор пожертвований в фонд помощи Красной Армии и советскому народу. Мы покупали медикаменты, оборудование для госпиталей, посылали одежду, индивидуальные подарки советским солдатам. (…)
Огромная гордость охватывала нас, с чувством облегчения следили мы за военными событиями. Когда открылся второй фронт в Европе, мы с Лидией Васильевной еще внимательнее вслушивались в сводки с театров военных действий — ведь теперь в войне участвовал наш сын Михаил. Он в рядах армии Соединенных Штатов сражался с фашистами во Франции.
В годы войны я почти ничего не писал, если не считать картины «Снайпер». Она у меня в двух вариантах: один приобрело советское консульство, а другой я подарил Сталинграду».
Война закончилась, а организация, сократив свое название до Русско-американского общества, продолжила свое существование. В годы войны на собраниях в обществе Арнаутова выступал не только Чарли Чаплин, но и, например, легендарный снайпер Людмила Павлюченко, специально командированная в США. Пообщавшись со специально подобранными для этих целей людьми, Арнаутов еще больше полюбил Советский Союз и стремился как можно больше рассказать американцам о стране, о которой сам ничего не знал, чуть ли не принудительно выписывал друзьям англоязычный журнал СССР, распространял советские газеты. Но после смерти Рузвельта РАО попало в длинный список организаций так называемого коммунистического фронта.
Арнаутов пишет, что какое-то время за ним следили агенты ФБР, а 10 декабря 1956 года его вызвали повесткой в суд. Виктор Арнаутов в американском суде сослался на пятую поправку к Конституции США и отказался свидетельствовать против себя. После этого у него состоялся весьма неприятный, наверное, но вполне невинный разговор с ректором Стэнфордского университета. В своих воспоминаниях художник приводит прямо-таки протокол этой беседы. Ректор университета указывает ему на то, что негоже профессору ссылаться на пятую поправку — если не делал ничего плохого, говори прямо, и просит его не высказывать своих коммунистических взглядов в стенах университета. Это даже немного смешно читать, поскольку влюбленный в Советский Союз Арнаутов считает эту беседу и вызов в суд примером ужасных политических репрессий против коммунистов в США!
В 1959 году в Штаты с первым официальным визитом приезжает генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. В числе прочих мероприятий он встречается с русскими художниками, музыкантами, писателями и приглашает их посетить СССР с выставками, концертами и т. п. В книге «Жизнь заново» Арнаутов пишет, что впервые они с Лидией Васильевной посетили Союз в 1961 году в рамках туристической поездки. В воспоминаниях современников мы прочли, что он воспользовался приглашением Хрущева и приехал в Киев с выставкой. Так или иначе, будучи в Киеве, он попросился съездить в родной Мариуполь (уже Жданов). Сергей Буров в статье «Возвращение» («Старый Мариуполь») приводит рассказ его родственницы Маргариты Астаховой: «В 1961 году мы с братом получили сообщение, что наш дядя — родной брат нашей мамы — Виктор Михайлович Арнаутов с женой приезжают в Советский Союз. Им разрешили приехать на родину в качестве туристов, но не в Мариуполь, закрытый для въезда иностранцев, а в Донецк. Мама наша в то время была тяжело больна, и в Донецк на встречу с дядей поехали я и мой брат Владимир. Там, в Донецке, Виктор Михайлович сказал, что он все документы послал в Москву с просьбой разрешить вернуться в Союз для постоянного жительства. Я не удержалась, стала отговаривать: «У нас вам будет хуже, чем в Америке, здесь совсем другие условия». А в ответ услышала: «Зато я буду дома»».
Приехав домой, Арнаутовы стали ждать разрешения советской власти. Но случилось несчастье: Лидию Васильевну сбил автомобиль, и через несколько дней она скончалась в больнице. Дальше Арнаутов ждал сам — сыновья ехать с ним отказались.
Зато дома!
Виктор Арнаутов писал: «В Америке я чувствовал себя незваным гостем, которого терпели, но которому никто не рад». В конце мая 1963 года теплоход «Стефан Баторий» вошел в Ленинградский порт — художник вернулся на родину.
Сергей Бетехтин-Талепоровский пишет: «А встретила его на скользком от тумана причале моя мать, в чью обязанность в Иностранной секции Союза художников входило именно это: встречать иностранных художников». Нонна Талепоровская была младше Арнаутова на 34 года, была замужем, имела сына. Но между ними завязалась переписка. И через полгода она, ленинградка, искусствовед, дочь знаменитого архитектора, бросила все и уехала к нему в Жданов — жить на раскладушке в квартире племянницы (вызов сестра ему прислала именно в Жданов и по тогдашним правилам в течение нескольких лет он не мог уехать из этого города).
Сергей Бетехтин, которому тогда было 12, приехал к матери в Жданов на каникулы: «Мне, несмотря на разочарование в В.М. и сразу возникшую к нему неприязь, всё было ужасно интересно, и я высовывал голову из окна «Москвича», разглядывая этот самый Жданов. Проезжая мимо здания почтамта, мама показала на его торцовую стену и сказала: «А вот это мозаика В.М.». Мне стало очень неуютно, ибо то, что я видел перед собой, было, хм, странновато. Однако я выдавил из себя что-то подобное вежливости, но моё мнение о нем резко упало. В голове вертелось: «Мой папа гораздо талантливее, а ты его бросила — ради ЭТОГО?»
Итак, приехали мы в самый новостроенный район по тем временам, рядом с телебашней и напротив «Вечного огня», окаймлённого хилыми берёзками, и воздух был полон запахом черешни и жареных семечек.
Когда В. М. вернулся в Жданов из Америки, он обнаружил, что его не особенно-то и ждали в родном городе. После сытной жизни в своём, немалого размера, доме в Сан-Франциско он вынужден был спать на раскладушке в малюсенькой квартире далёких родственников, коих он отыскал и коих до этого не видел ни разу — как и они его. Почти год он жил в таком положении в ожидании ГЛАВНОГО ПОДАРКА СОВЕЦКОЙ ВЛАСТИ — своей собственной квартиры. И дождался, получил. И пенсию ему дали. И приняли в местное отделение Союза художников. И дали несколько проектов сделать. И даже книжицу он издал, описывая свои страдания в Штатах, — видать, цена за возвращение (речь идет о книге «Жизнь заново», которую мы здесь много раз цитировали. — Авт.). Но самым большим ударом для В.М. было то, что его, члена Американской коммунистической партии с какого-то мохнатого года и вообще — преданного и вернувшегося, в КПСС не приняли. А он так на это надеялся, а ему же это до возврата так обещали! Однако — нет.
В.М. пасли. Как корову на лужайке. За ним постоянно кто-то болтался — то тот самый кудрявый художник Приходько, то сосед по дому, добродушный работник райисполкома, Шереметько. Прям лучшие друзья, ан, глаз держат востро на подозреваемую связь с Антантой. К тому времени, когда приехала моя мать, у В.М. появилась и своя мастерская в подвале новостроенного дома в пяти минутах ходьбы от его квартиры — очень маленькая комнатуха и тёмная. Но дареному коню… Мать моя по приезде перевелась в местное отделение Союза художников из Петербурга, и вместе они, В.М. и она, стали безусловной элитой этого города».
Сергей Буров в статье «Возвращение» пишет: «В памяти мариупольских художников Арнаутов оставил неизгладимый след. Художник Валентин Константинович Константинов рассказывал: «Всегда вспоминаю первую встречу с Виктором Михайловичем. Заходит элегантный мужчина и говорит:
— Я из Америки, художник Арнаутов Виктор Михайлович.
— Как из Америки? — Я подумал: неужели я ослышался?
Тогда он повторил все сказанное еще раз.
— Куда же вы приехали, Виктор Михайлович? Это же дико! Что здесь вам делать?
Он был смущен этой тирадой, услышанной из уст члена правления Союза художников»».
Но советская власть была более чем благосклонна к Арнаутову. Ему разрешили, например, пригласить в гости в Мариуполь сначала младшего брата Леонида, который жил в Чехословакии, а потом и сына Василия из Штатов: «Леонид приехал к нам в гости. Трудно передать словами, как это было радостно — увидеть родного человека, с которым прошли детские годы и с которым я был так долго разлучен. Мы как будто вернулись в прошлое и очутились на улицах старого Мариуполя. (…) Василий приехал по туристической путевке на Черное море. И вот, наконец, СССР, Сочи. Василий, как мне показалось, стал еще выше (а рост у него — метр девяносто), шире в плечах, и я буквально потонул в его объятиях… Нонна приехала со мной, и втроем мы гуляли, купались, загорали. Полетели в Донецк, оттуда — в Жданов. Я показывал Василию город моего детства и юности. Василий внимательно слушал, задерживал взгляд на некоторых зданиях, всматривался в лица прохожих, словно пытаясь найти ту незримую нить, которая связывала так прочно меня с этим городом, этой новой жизнью. Я показал ему мои работы на Доме связи и на здании школы. И, признаюсь, мне было очень приятно услышать:
— Я узнаю твой почерк».
В книге «Жизнь заново» Виктор Михайлович и сам пишет, хотя и не прямо, конечно, что его «пасли, как корову»:
«Часто в эти экскурсии по городу вместе с нами отправлялся наш сосед Александр Иванович Загнойко. Они быстро сдружились с Василием. Загнойко поразил его своей неуемностью, каким-то особенным даром жизни. Бывший заместитель председателя райисполкома, он знал почти каждого здесь, умел найти друзей в любых ситуациях. Он удивлял Василия добротой ума и сердца, которую не часто встретишь за океаном».
Из воспоминаний Сергея Бетехтина также становится ясно, что Арнаутов вполне отдавал себе отчет в том, где оказался. Когда в начале 70-х сам Бетехтин нашел способ уехать в Штаты, мать боялась давать ему разрешение: «Обеих бывших жен я уломал, хотя это и заняло немалое время и стоило мне нервов. Родитель мой, естественно, мне справку дал, а вот мать… Истерически визжа, бывший офицер Имперской армии В. М. Арнаутов, бывший коммунист и бывший профессор Стэнфордского университета, заявил: «ОНИ же подумают, что это Я тебя к отъезду подбил!»»
Но Арнаутов и Талепоровская, конечно, не хотели портить сыну жизнь. Посоветовавшись с кем-то из КГБ, Нонна Владимировна написала:«Отъезд сына осуждаю, но материальных претензий к нему не имею» — Сергей Бетехтин получил разрешение на выезд.
Приходилось читать, что Арнаутов еще в Штатах прекрасно понимал, куда едет, но подозрения ФБР в антиамериканской деятельности во время холодной войны не были такими уж необоснованными, поэтому ему пришлось выбирать между тюрьмой и родиной. Насколько это правда, неизвестно. В любом случае, кажется, что ни Виктор Михайлович Арнаутов, променявший дом в Калифорнии на двушку в Жданове, ни Нонна Талепоровская, бросившая карьеру, мужа и сына, о своем решении никогда не жалели. Современники пишут, что они были удивительной парой, дышали и жили друг другом.
В 1972 году им разрешили уехать из Жданова. Но в Ленинграде они жить тоже не захотели, купили небольшой домик в пригороде, в поселке Вырица. Арнаутов много писал. Там в счастье и согласии они прожили шесть лет. В 1979 году Арнаутов заболел пневмонией и умер. Он просил похоронить его в Мариуполе, рядом с матерью. Власти Жданова почему-то отказали его вдове. Но Нонна Талепоровская исполнила последнюю волю мужа — она привезла его прах в его любимый город и сама, собственными руками, закопала урну на кладбище, рядом с могилой его матери.
Юрий Иваненко, который близко дружил с Арнаутовым в Ленинграде и в 2007 году издал в память о нем прекрасный альбом «Виктор Арнаутов. Жизнь и творчество», пишет: «Это была удивительная пара любящих друг друга людей. Нонна Владимировна жила до последних своих дней любовью к Виктору Михайловичу — он занимал всю ее жизнь (Талепоровская пережила мужа на 17 лет — она умерла в Петербурге в 1996 году. — Авт.). Именно Н. В. Талепоровской переданы в дар Государственному Русскому музею 19 лучших произведений В. М. Арнаутова, и его имя навечно вписано в историю русского искусства. Хранятся его произведения в музеях США, Украины, во многих частных собраниях».
Подготовила Ольга Степанова, «УЦ».
